.. Много ты и политике смыслишь.
— Мама, не лезь не в свое дело! — крикнула Эмилия и подмигнула Кордишу, намекая, что мать не в своем уме, не знает, что говорит.
Г»начале этот унизительный разговор, уступки нич-|<<,иному, подлому и завистливому человеку заставляли Эмилию страдать. Но вскоре это чувство исчезло, и ей всерьез захотелось смягчить Кбрдиша, заставить его признать превосходство Джеорджс. Ей казалось, что ее долг —-сблизить Джеордже с тем, кто его не любил или не понимал.
— Как чувствует себя на новом месте господин Суслэ-неску?
— Хорошо, очень хорошо,— высокомерно ответил Кордиш.— Очень, очень хорошо. Ест и пьет вместе с нами и чувствует себя среди румын.
Эмилия сделала вид, что не поняла намека.
— Все мы, господин Кордиш, должны объединить силы и работать на благо села... сделать людей добрее и лучше.
— Согласен. Но как? Как именно?
Кордиш заметил на столе брошюру Маркса в красной обложке и взял ее копчиками пальцев, словно боялся обжечься.
— Кто это читает? — удивленно спросил он.
— Я,— ответила Эмилия.— Хочу разобраться в идеях мужа. Все, что там написано, прекрасно и правдиво.
В действительности Эмилия не прочла ни строчки, но в эту минуту она готова была драться с Кордишем за эти незнакомые ей идеи.
2
В комиссию по разделу земли, кроме Митру Моц и Катицы Цурику, вошли Анатолие Трифан, прозванный Миллиону за то, что он очень любил это слово и все исчислял в миллионах — и население села, и рыбу в Теузе, и бутылки выпитой им цуйки; Лазарь Сабэу — молодой солдат, вернувшийся с фронта без ноги; Савета Лунг — вдова с двумя детьми, которая с той минуты, как ее выбрали, не переставала причитать по мужу, убитому где-то в излучине Дона; и еще два пожилых крестьянина. Класс с трудом удалось освободить от парода. Люди боялись выйти — как бы в их отсутствие чего-нибудь не случилось. В коридоре поставили длинный стол, из примэрии принесли списки, и запись началась.
Митру важно уселся, вставил в ручку новое перо, заглянул в чернильницу — хватит ли чернил, засучил ру^ кава и неуверенным голосом выкрикнул первое значившееся в списке имя:
— Аврам Аврам!
— Здесь,— гаркнул крестьянин и стал пробираться к столу, толкая перед собой жену и троих детей.— Здесь я, Митру. Здесь, дорогой!
— Сколько у тебя земли? — спросил Митру, и голос у него странно дрогнул.
— Полтора югэра, да и те заложены в Сельскохозяйственном банке.
— Банку можешь шиш показать,— зло сказал Митру. — Скоро и банки отберут у господ.
— Дай-то бог! — не очень уверенно поддержал его Аврам.
— Подпишись.
Аврам долго вытирал руки, потом тщательно, буква за буквой, а одну даже два раза, вывел свою фамилию.
— Да кончай же быстрее, не один ведь! — послышался у него за спиной чей-то нетерпеливый голос.
— Аврам Мэриуца,— выкрикнул Митру.
— А я неграмотная,— быстро ответила женщина.
— Постыдилась бы, два-то класса все-таки кончила.
— Забыла все. Умею писать только «а», «м», «с» да еще вроде «о».
— Сколько у тебя земли?
— На погосте получу, когда помру, а ту, что имела, продала. И эту продам, когда выделят, а на деньги поставлю каменный крест Траяну моему горемычному. Кто знает, где покоится его прах, будь они трижды прокляты, тс, кто послал его на фронт, не дожить бы им до завтрашнего дня.
— Где ты, мой Мирон, горе мое? — зарыдала и Савета Л унт.
— Кыш вы, бабы! — прикрикнул на них Митру. Но тут же смягчился. — Нелегко вам, конечно, да что поделаешь.
И опустевшем душном классе остались лишь Джеорд-ме ч Ар деляну.
- Я звонил на рассвете в уездный комитет,— сообщил Арделяну,— Журка говорит, что в царанистской газете Появилась заметка... Постой, я записал.—И он вынул из Кармана помятую бумажку.— «Начинается самоуправство. Сигнал с места. В селе Лунка любимый, уважаемый всеми староста был изгнан из примэрии коммунистом — темным, несознательным элементом, который угрожал ему смертью, и т. д.»
— Митру становится знаменитостью,— улыбнулся Джеордже.
— Шурка посоветовал, чтобы выбрали старостой какого-нибудь уважаемого середняка. Как насчет Гэврилэ Урсу?
— Не знаю, ума не приложу. Человек он, конечно, честный и пользуется уважением, но с ним что-то неладно. Видно, в царанисты подался или еще что-нибудь в этом роде. Если бы я мог поговорить с ним откровенно. Но ты сам видел, что он мне угрожал, а это не в его привычках...
Арделяну почесал лоб.
— Если я буду говорить, еще хуже выйдет. Кто я ему — механик, да еще и коммунист в придачу.
— Что-нибудь придумаю... Постараюсь встретиться...— сказал Джеордже и, сменив тему разговора, спросил Арделяну, где он устроился и не хочет ли остановиться у них. Тот отказался, сославшись, что живет в своей прежней комнате. Старушка вдова, прослышав, что он стал «большим человеком», не знала, чем ему угодить. Арделяну удалось разыскать часть своих книг, и он с удовольствием и волнением принялся перечитывать их потрепанные страницы. По вечерам к нему приходили крестьяне, все усаживались у ворот на зеленый краешек канавы, курили и толковали между собой до поздней ночи. Арделяну любил эту окраину села с низенькими, покосившимися домиками. Здесь обитала самая революционная часть населения Лунки — бедняки, не поддавшиеся на удочку царанистов и не зараженные национализмом. Они хотели земли и отваживались открыто ее требовать.
Время подходило к обеду, а запись продвинулась еще очень мало. Хотя большинство крестьян слышало, что сказал утром Джеордже, многие требовали дополнительных разъяснений. Одни просили, чтобы Митру указал в списке, какую именно землю они получат, другие, которых Кордиш успел напугать, шепнув, что из Арада готовятся выступить против них войска, боялись подписываться, заявляя, что достаточно их фамилий, написаиных рукой Митру. У Митру пересохло в горле, по онемевшей руке бегали мурашки. В довершение всего он страшно проголодался. Утром он ничего не ел, так как дома не нашлось ни крошки мамалыаи. Вот уже несколько дней, как они ели одни щи из крапивы. Однако, пока говорил Джеордже, и в особенности позднее, когда его выбирали, Митру было не до еды. С глубоким волнением представлял он себе, как вернется с тока на телеге, тяжело нагруженной мешками, осторожно, по одному спустит их на землю и отнесет на чердак. Там он погрузит руки до локтя в золотую прохладную гору зерна. Однако теперь голод так мучил его, что фамилии в списке и лица людей расплывались перед глазами. «Проклятая жизнь! Председателем стал, а в животе все равно бурчит». И все же Митру готов был избить каждого за малейший намек, что он голоден. Этого еще не хватало, чтобы Клоамбеш посмеивался над ним. «Голодный председатель...» Раньше Митру намеревался занять денег у Джеордже или Арде-ляну, но теперь отказался и от этой мысли — еще подумают, что вступил в партию из-за денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Мама, не лезь не в свое дело! — крикнула Эмилия и подмигнула Кордишу, намекая, что мать не в своем уме, не знает, что говорит.
Г»начале этот унизительный разговор, уступки нич-|<<,иному, подлому и завистливому человеку заставляли Эмилию страдать. Но вскоре это чувство исчезло, и ей всерьез захотелось смягчить Кбрдиша, заставить его признать превосходство Джеорджс. Ей казалось, что ее долг —-сблизить Джеордже с тем, кто его не любил или не понимал.
— Как чувствует себя на новом месте господин Суслэ-неску?
— Хорошо, очень хорошо,— высокомерно ответил Кордиш.— Очень, очень хорошо. Ест и пьет вместе с нами и чувствует себя среди румын.
Эмилия сделала вид, что не поняла намека.
— Все мы, господин Кордиш, должны объединить силы и работать на благо села... сделать людей добрее и лучше.
— Согласен. Но как? Как именно?
Кордиш заметил на столе брошюру Маркса в красной обложке и взял ее копчиками пальцев, словно боялся обжечься.
— Кто это читает? — удивленно спросил он.
— Я,— ответила Эмилия.— Хочу разобраться в идеях мужа. Все, что там написано, прекрасно и правдиво.
В действительности Эмилия не прочла ни строчки, но в эту минуту она готова была драться с Кордишем за эти незнакомые ей идеи.
2
В комиссию по разделу земли, кроме Митру Моц и Катицы Цурику, вошли Анатолие Трифан, прозванный Миллиону за то, что он очень любил это слово и все исчислял в миллионах — и население села, и рыбу в Теузе, и бутылки выпитой им цуйки; Лазарь Сабэу — молодой солдат, вернувшийся с фронта без ноги; Савета Лунг — вдова с двумя детьми, которая с той минуты, как ее выбрали, не переставала причитать по мужу, убитому где-то в излучине Дона; и еще два пожилых крестьянина. Класс с трудом удалось освободить от парода. Люди боялись выйти — как бы в их отсутствие чего-нибудь не случилось. В коридоре поставили длинный стол, из примэрии принесли списки, и запись началась.
Митру важно уселся, вставил в ручку новое перо, заглянул в чернильницу — хватит ли чернил, засучил ру^ кава и неуверенным голосом выкрикнул первое значившееся в списке имя:
— Аврам Аврам!
— Здесь,— гаркнул крестьянин и стал пробираться к столу, толкая перед собой жену и троих детей.— Здесь я, Митру. Здесь, дорогой!
— Сколько у тебя земли? — спросил Митру, и голос у него странно дрогнул.
— Полтора югэра, да и те заложены в Сельскохозяйственном банке.
— Банку можешь шиш показать,— зло сказал Митру. — Скоро и банки отберут у господ.
— Дай-то бог! — не очень уверенно поддержал его Аврам.
— Подпишись.
Аврам долго вытирал руки, потом тщательно, буква за буквой, а одну даже два раза, вывел свою фамилию.
— Да кончай же быстрее, не один ведь! — послышался у него за спиной чей-то нетерпеливый голос.
— Аврам Мэриуца,— выкрикнул Митру.
— А я неграмотная,— быстро ответила женщина.
— Постыдилась бы, два-то класса все-таки кончила.
— Забыла все. Умею писать только «а», «м», «с» да еще вроде «о».
— Сколько у тебя земли?
— На погосте получу, когда помру, а ту, что имела, продала. И эту продам, когда выделят, а на деньги поставлю каменный крест Траяну моему горемычному. Кто знает, где покоится его прах, будь они трижды прокляты, тс, кто послал его на фронт, не дожить бы им до завтрашнего дня.
— Где ты, мой Мирон, горе мое? — зарыдала и Савета Л унт.
— Кыш вы, бабы! — прикрикнул на них Митру. Но тут же смягчился. — Нелегко вам, конечно, да что поделаешь.
И опустевшем душном классе остались лишь Джеорд-ме ч Ар деляну.
- Я звонил на рассвете в уездный комитет,— сообщил Арделяну,— Журка говорит, что в царанистской газете Появилась заметка... Постой, я записал.—И он вынул из Кармана помятую бумажку.— «Начинается самоуправство. Сигнал с места. В селе Лунка любимый, уважаемый всеми староста был изгнан из примэрии коммунистом — темным, несознательным элементом, который угрожал ему смертью, и т. д.»
— Митру становится знаменитостью,— улыбнулся Джеордже.
— Шурка посоветовал, чтобы выбрали старостой какого-нибудь уважаемого середняка. Как насчет Гэврилэ Урсу?
— Не знаю, ума не приложу. Человек он, конечно, честный и пользуется уважением, но с ним что-то неладно. Видно, в царанисты подался или еще что-нибудь в этом роде. Если бы я мог поговорить с ним откровенно. Но ты сам видел, что он мне угрожал, а это не в его привычках...
Арделяну почесал лоб.
— Если я буду говорить, еще хуже выйдет. Кто я ему — механик, да еще и коммунист в придачу.
— Что-нибудь придумаю... Постараюсь встретиться...— сказал Джеордже и, сменив тему разговора, спросил Арделяну, где он устроился и не хочет ли остановиться у них. Тот отказался, сославшись, что живет в своей прежней комнате. Старушка вдова, прослышав, что он стал «большим человеком», не знала, чем ему угодить. Арделяну удалось разыскать часть своих книг, и он с удовольствием и волнением принялся перечитывать их потрепанные страницы. По вечерам к нему приходили крестьяне, все усаживались у ворот на зеленый краешек канавы, курили и толковали между собой до поздней ночи. Арделяну любил эту окраину села с низенькими, покосившимися домиками. Здесь обитала самая революционная часть населения Лунки — бедняки, не поддавшиеся на удочку царанистов и не зараженные национализмом. Они хотели земли и отваживались открыто ее требовать.
Время подходило к обеду, а запись продвинулась еще очень мало. Хотя большинство крестьян слышало, что сказал утром Джеордже, многие требовали дополнительных разъяснений. Одни просили, чтобы Митру указал в списке, какую именно землю они получат, другие, которых Кордиш успел напугать, шепнув, что из Арада готовятся выступить против них войска, боялись подписываться, заявляя, что достаточно их фамилий, написаиных рукой Митру. У Митру пересохло в горле, по онемевшей руке бегали мурашки. В довершение всего он страшно проголодался. Утром он ничего не ел, так как дома не нашлось ни крошки мамалыаи. Вот уже несколько дней, как они ели одни щи из крапивы. Однако, пока говорил Джеордже, и в особенности позднее, когда его выбирали, Митру было не до еды. С глубоким волнением представлял он себе, как вернется с тока на телеге, тяжело нагруженной мешками, осторожно, по одному спустит их на землю и отнесет на чердак. Там он погрузит руки до локтя в золотую прохладную гору зерна. Однако теперь голод так мучил его, что фамилии в списке и лица людей расплывались перед глазами. «Проклятая жизнь! Председателем стал, а в животе все равно бурчит». И все же Митру готов был избить каждого за малейший намек, что он голоден. Этого еще не хватало, чтобы Клоамбеш посмеивался над ним. «Голодный председатель...» Раньше Митру намеревался занять денег у Джеордже или Арде-ляну, но теперь отказался и от этой мысли — еще подумают, что вступил в партию из-за денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159