— Старик мой наказывал Траяпу: «Сиди смирно, не суйся! Нашел с кем тягаться — с Маииу и Паппом!»
— Помолчала бы, бабушка Роза, ты прожила свою жизнь, а мы... мы не хотим подыхать с голоду. Мой-то муженек па фронте дрался, не то что твой Траян...— напустилась на старуху молодая бабенка.
— Да помолчи ты, бесстыдница,— прикрикнула на нее старуха.
— А что, если мы отсеемся, а Папп придет с жандармами и отберет землю? А?
Флорица молчала, она всю жизнь стеснялась вмешиваться в разговор других, даже женщин. В голове ее всегда роились тысячи мыслей, но она не решалась поведать их даже Митру, зная, что у него и без того немало забот. Вот кабы господь помог им получить землю, встать на ноги и зажить не хуже других людей, чтобы не краснеть больше за свою бедность. А теперь злобные слова Аурелии, казалось, били ее в грудь. Флорице хотелось крикнуть: «Пусть только дадут землю, тогда хоть черт пускай приходит отнимать ее у нас, скорее позволим шкуру с себя содрать, а не отдадим».
Заметив Флорицу, Аурелия Клоамбеш завопила во весь голос:
— Это Митру Моц, бешеный пес, подучил всех, да ослепит его бог на оба глаза. Вот взяли мы его с этой оборванкой к себе из милости, а он в благодарность ударил Клоамбеша между ног сапогом, ни на что больше муж не годится.
— А твой Клоамбеш уж больно хорош, ничего не скажешь, хорош,— перебила ее молодая бабенка.
— Тише, бабы, Флорица пришла,— остановила их третья.
— Ну и пусть ее! Я и в глаза могу сказать,— не унималась Аурелия.— Покарай их бог вместе с детьми и всеми родичами!
Флорица поставила ведра, растолкала женщин, удивленных поведением этой обычно робкой тихони, и подошла плотную к жене Клоамбеша. Аурелия покраснела от ярости и уперлась руками в широкие бедра.
— Заруби себе на носу, что муженек твой здесь не доаяин. Против закона пошел... уже отличился с Софроном, не миновать ему каторги, а ты опять приползешь к нам и на коленях будешь просить о милости. Стыда у вас пет!
— Когда это я вставала перед вами на колени? — спокойно спросила Флорица.— И помни, тетка Аурелия, к Митру лучше не привязывайся.
Ободренная слезами, которые она заметила в глазах Флорицы, Аурелия откинула назад голову, чтобы лучше было слышно, и затараторила:
— Ты бы лучше глотку заткнула, после того как хлеб наш жрала. Клоамбеша избили. Йошку моего расстреляли ваши русские, а ты молчи, шлюха.
По толпе женщин прошел ропот, потом все стихло, стало слышно, как льется из колонки вода.
Флорица побелела, но не вымолвила ни слова.
Обрадованная возможностью отомстить за мужа, Аурелия продолжала вопить:
— Да и вокруг Клоамбеша увивалась, только что юбку не задирала, девка гулящая.
Неожиданно Флорица схватила полное до краев ведро и выплеснула его прямо в лицо Аурелии.
— Вот тебе. Очухайся, а то невесть что городишь. Клоамбеш, видать, и в самом деле ни на что не гож, ежели ты такая бешеная.
Ослепленная яростью, Аурелия кинулась на обидчицу, но Флорица отвесила ей звонкую пощечину и оттолкнула. Поскользнувшись, Аурелия шлепнулась прямо в грязь и, несмотря на все усилия, никак не могла подняться. Женщины засмеялись.
— И гляди, Митру не трогай,— продолжала Флорица, шагнув с поднятым кулаком к Аурелии.— Митру стоит за село, ради него старается. Ты сама шлюха и бесстыдница, потому что лжешь на каждом шагу. А ежели посмеешь проклинать меня, я вырву тебе все волосы и оставлю голенькой, как яичко. Слышала?
Флорица наполнила ведра и, искоса поглядывая на Аурелию, которой все еще не удалось подняться на ноги, медленно пошла домой. Удивленная улыбка не сходила с ее тонких бледных губ.
— Вот чему учит ее муженек,— покачала головой старая Роза.
— Да боятся ли они бога, эти большевики? — перекрестилась другая старуха.— Вы слышали, бабы, как проклинал их священник в святом алтаре, а они не провалились сквозь землю после этого...
— А землю мы все равно получим, слышишь, Аурелии? — крикнула обернувшись, Флорида.— Нигде не писано, что вы одни должны жить.
— Так оно и есть,— поддержал ее чей-то голос. Аурелия с трудом поднялась с земли. На левой щеке
расползлось красное, как огонь, пятно. Качаясь, словно пьяная, она подняла ведро и побрела к дому. За ней текла тонкая струйка воды.
4
Гэврилэ проснулся, как всегда, часов в шесть утра. Он был весь в поту, кости ломило. Жена давно уже хлопотала на кухне, сыновья — на работе. Со двора доносилось кудахтанье кур, сердитое кукареканье молодого петуха, тихое похрапывание лошадей у колодца, скрип проезжавшего по улице воза. Нынче все это почему-то тревожило Гэврилэ. Он лежал на спине с закрытыми глазами и отчетливо слышал, как быстро колотится сердце. Удары его отдавались даже в кончиках пальцев. Мысль о том, что сегодня он позволит себе понежиться вволю, рассеяла тревогу и даже вызвала улыбку. Минут через пятнадцать пришла испуганная жена посмотреть, что случилось, и, найдя Гэврилэ спящим, принялась трясти его за плечо.
— Ты встанешь сегодня, Гэврилэ? — удивленно зачастила она.
— Нет. Сердце болит. Уходи,— приказал старик и отвернулся к стене.
Испуганная старуха выбежала во двор, где яркое солнце ослепило ее, и, подозвав старшего сына Иосифа — мешковатого, плешивого и рассудительного человека лет тридцати двух, сообщила ему, что отцу очень плохо. Трое других сыновей — Давид, Иона и Адам, которые с трудом у корыта разъяренного рыжего быка, услышим про болезнь отца, растерялись и на мгновение веревку из рук. Бык рванулся и ударил рогами в корм, окатив братьев водой, потом отбежал в сторону и грозным ревом принялся трясти большой головой, стараясь освободиться от кольца в ноздрях.
Не выпускайте, не то бед натворит! — закричал Иосиф.— В сад не пускайте!
Он не раз просил отца продать этого злого откормленного быка (долго ли до беды — в их дворе всегда столько народу), но старик не хотел расставаться с упрямым, не признававшим никого животным, к которому питал какую-то странную привязанность.
Уверенный в том, что братья в конце концов справятся с быком, Иосиф на цыпочках вошел в дом, осторожно открыл дверь, заглянул внутрь и остановился в нерешительности, не зная, что делать,— будить отца или не трогать и вызвать бабку. Пока он раздумывал, подошли две невестки и зашептались между собой, но Иосиф тотчас же вытолкал их вон.
Тем временем во дворе бык продолжал хозяйничать: он опрокинул десяток корзин с еще влажной кукурузой, потом медленно, озираясь на преследователей, побрел к дому, где жил Иосиф, и заглянул в открытое окно. Когда подкравшийся Иона хотел схватить веревку, бык ударил копытом о землю и с ревом бросился на него.
— Беги! Спасайся! — испуганно закричали братья. Давид кинулся со всех ног к хлеву и захлопнул дверь,
чтобы не подпустить быка к коровам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Помолчала бы, бабушка Роза, ты прожила свою жизнь, а мы... мы не хотим подыхать с голоду. Мой-то муженек па фронте дрался, не то что твой Траян...— напустилась на старуху молодая бабенка.
— Да помолчи ты, бесстыдница,— прикрикнула на нее старуха.
— А что, если мы отсеемся, а Папп придет с жандармами и отберет землю? А?
Флорица молчала, она всю жизнь стеснялась вмешиваться в разговор других, даже женщин. В голове ее всегда роились тысячи мыслей, но она не решалась поведать их даже Митру, зная, что у него и без того немало забот. Вот кабы господь помог им получить землю, встать на ноги и зажить не хуже других людей, чтобы не краснеть больше за свою бедность. А теперь злобные слова Аурелии, казалось, били ее в грудь. Флорице хотелось крикнуть: «Пусть только дадут землю, тогда хоть черт пускай приходит отнимать ее у нас, скорее позволим шкуру с себя содрать, а не отдадим».
Заметив Флорицу, Аурелия Клоамбеш завопила во весь голос:
— Это Митру Моц, бешеный пес, подучил всех, да ослепит его бог на оба глаза. Вот взяли мы его с этой оборванкой к себе из милости, а он в благодарность ударил Клоамбеша между ног сапогом, ни на что больше муж не годится.
— А твой Клоамбеш уж больно хорош, ничего не скажешь, хорош,— перебила ее молодая бабенка.
— Тише, бабы, Флорица пришла,— остановила их третья.
— Ну и пусть ее! Я и в глаза могу сказать,— не унималась Аурелия.— Покарай их бог вместе с детьми и всеми родичами!
Флорица поставила ведра, растолкала женщин, удивленных поведением этой обычно робкой тихони, и подошла плотную к жене Клоамбеша. Аурелия покраснела от ярости и уперлась руками в широкие бедра.
— Заруби себе на носу, что муженек твой здесь не доаяин. Против закона пошел... уже отличился с Софроном, не миновать ему каторги, а ты опять приползешь к нам и на коленях будешь просить о милости. Стыда у вас пет!
— Когда это я вставала перед вами на колени? — спокойно спросила Флорица.— И помни, тетка Аурелия, к Митру лучше не привязывайся.
Ободренная слезами, которые она заметила в глазах Флорицы, Аурелия откинула назад голову, чтобы лучше было слышно, и затараторила:
— Ты бы лучше глотку заткнула, после того как хлеб наш жрала. Клоамбеша избили. Йошку моего расстреляли ваши русские, а ты молчи, шлюха.
По толпе женщин прошел ропот, потом все стихло, стало слышно, как льется из колонки вода.
Флорица побелела, но не вымолвила ни слова.
Обрадованная возможностью отомстить за мужа, Аурелия продолжала вопить:
— Да и вокруг Клоамбеша увивалась, только что юбку не задирала, девка гулящая.
Неожиданно Флорица схватила полное до краев ведро и выплеснула его прямо в лицо Аурелии.
— Вот тебе. Очухайся, а то невесть что городишь. Клоамбеш, видать, и в самом деле ни на что не гож, ежели ты такая бешеная.
Ослепленная яростью, Аурелия кинулась на обидчицу, но Флорица отвесила ей звонкую пощечину и оттолкнула. Поскользнувшись, Аурелия шлепнулась прямо в грязь и, несмотря на все усилия, никак не могла подняться. Женщины засмеялись.
— И гляди, Митру не трогай,— продолжала Флорица, шагнув с поднятым кулаком к Аурелии.— Митру стоит за село, ради него старается. Ты сама шлюха и бесстыдница, потому что лжешь на каждом шагу. А ежели посмеешь проклинать меня, я вырву тебе все волосы и оставлю голенькой, как яичко. Слышала?
Флорица наполнила ведра и, искоса поглядывая на Аурелию, которой все еще не удалось подняться на ноги, медленно пошла домой. Удивленная улыбка не сходила с ее тонких бледных губ.
— Вот чему учит ее муженек,— покачала головой старая Роза.
— Да боятся ли они бога, эти большевики? — перекрестилась другая старуха.— Вы слышали, бабы, как проклинал их священник в святом алтаре, а они не провалились сквозь землю после этого...
— А землю мы все равно получим, слышишь, Аурелии? — крикнула обернувшись, Флорида.— Нигде не писано, что вы одни должны жить.
— Так оно и есть,— поддержал ее чей-то голос. Аурелия с трудом поднялась с земли. На левой щеке
расползлось красное, как огонь, пятно. Качаясь, словно пьяная, она подняла ведро и побрела к дому. За ней текла тонкая струйка воды.
4
Гэврилэ проснулся, как всегда, часов в шесть утра. Он был весь в поту, кости ломило. Жена давно уже хлопотала на кухне, сыновья — на работе. Со двора доносилось кудахтанье кур, сердитое кукареканье молодого петуха, тихое похрапывание лошадей у колодца, скрип проезжавшего по улице воза. Нынче все это почему-то тревожило Гэврилэ. Он лежал на спине с закрытыми глазами и отчетливо слышал, как быстро колотится сердце. Удары его отдавались даже в кончиках пальцев. Мысль о том, что сегодня он позволит себе понежиться вволю, рассеяла тревогу и даже вызвала улыбку. Минут через пятнадцать пришла испуганная жена посмотреть, что случилось, и, найдя Гэврилэ спящим, принялась трясти его за плечо.
— Ты встанешь сегодня, Гэврилэ? — удивленно зачастила она.
— Нет. Сердце болит. Уходи,— приказал старик и отвернулся к стене.
Испуганная старуха выбежала во двор, где яркое солнце ослепило ее, и, подозвав старшего сына Иосифа — мешковатого, плешивого и рассудительного человека лет тридцати двух, сообщила ему, что отцу очень плохо. Трое других сыновей — Давид, Иона и Адам, которые с трудом у корыта разъяренного рыжего быка, услышим про болезнь отца, растерялись и на мгновение веревку из рук. Бык рванулся и ударил рогами в корм, окатив братьев водой, потом отбежал в сторону и грозным ревом принялся трясти большой головой, стараясь освободиться от кольца в ноздрях.
Не выпускайте, не то бед натворит! — закричал Иосиф.— В сад не пускайте!
Он не раз просил отца продать этого злого откормленного быка (долго ли до беды — в их дворе всегда столько народу), но старик не хотел расставаться с упрямым, не признававшим никого животным, к которому питал какую-то странную привязанность.
Уверенный в том, что братья в конце концов справятся с быком, Иосиф на цыпочках вошел в дом, осторожно открыл дверь, заглянул внутрь и остановился в нерешительности, не зная, что делать,— будить отца или не трогать и вызвать бабку. Пока он раздумывал, подошли две невестки и зашептались между собой, но Иосиф тотчас же вытолкал их вон.
Тем временем во дворе бык продолжал хозяйничать: он опрокинул десяток корзин с еще влажной кукурузой, потом медленно, озираясь на преследователей, побрел к дому, где жил Иосиф, и заглянул в открытое окно. Когда подкравшийся Иона хотел схватить веревку, бык ударил копытом о землю и с ревом бросился на него.
— Беги! Спасайся! — испуганно закричали братья. Давид кинулся со всех ног к хлеву и захлопнул дверь,
чтобы не подпустить быка к коровам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159