На полном ходу Митру хлестнул кнутом по высокому стеблю, кожаный кончик туго обвился вокруг ствола.
Наконец после бесчисленных поворотов показалась земля Лэдоя — черная, жирная, вовремя и хорошо ухоженная земля. Митру с Лэдоем принялись выгружать навоз и раскладывать его маленькими кучками. Ноги Митру погружались по щиколотку, ощущая теплоту жирной, размельченной, как песок, земли.
Не успел Митру сделать и нескольких шагов, как ненависть вновь обдала его своим горячим дыханием, но уже не против Лэдоя, а против этой земли, высасывающей у него все соки, но принадлежащей другому. Ему хотелось развеять ее по ветру, срыть, чтобы здесь осталось лишь черное болото. В сердцах он глубоко вонзил вилы в землю и резко обернулся к Лэдою. Испуганный его взглядом, тот быстро протянул ему сигарету.
— Не нужно,— буркнул Митру изменившимся голосом и слегка ударил Лэдоя по вытянутым пальцам. Сигарета упала в борозду и осталась лежать, как белый червяк.
Митру прислонился щекой к отполированной рукоятке вил, засунул руки в карманы, сплюнул сквозь зубы и смерил Лэдоя взглядом с ног до головы. Худое обрюзгшее лицо, бесцветные, как у слепых от рождения, глаза, костлявые, худые, как палки, ноги... Митру овладело какое-то озорное веселье.
— Скажи, — с трудом выдавил он из себя,— ты думаешь, что я не рассчитаюсь с тобой?
Лицо Лэдоя исказилось ужасом и побелело, словно кто-то плеснул на него сметаной. Сапоги его увязли в мягкой земле, и он не мог сдвинуться с места. Вокруг на большом расстоянии не было ни души, только жалобно шелестела сухая кукуруза да из степи налетали слабые порывы ветра. «Прикончит здесь он меня вилами. Ткнет в живот... Позвать на помощь? Кого? Бога?»
Митру угрожающе улыбнулся, продолжая прижиматься щекой к рукоятке вил. Потом вдруг ударил по ней кулаком, и глубоко вонзившиеся в землю вилы закачались из стороны в сторону.
— Скажи, дядюшка, или кем ты мне там приходишься... ты меня не боишься?
— Митру!
— А на что тебе столько земли?—закричал Митру и с удовольствием услышал, как громко прозвучал его голос над степью.— Зачем?
Лэдой молчал. Силы оставили его, словно ушли в землю.
— Молчишь? Тогда прочисти уши и слушай. Запомни, я не успокоюсь, пока не уничтожу тебя. Вот так...
Митру схватил горсть земли и сунул под нос Лэдоя крепко сжатый кулак. Земля посыпалась между пальцами.
— А теперь давай работать, разговор кончен...
Повернувшись спиной к Лэдою, Митру принялся выгружать остатки навоза. Управившись, он обернулся. Лэдой стоял на том же месте, словно окаменел.
Весь обратный путь они молчали. Митру удивлялся, почему молчит Лэдой. Уж не вздумал ли он3 что его простили. Простят его черви ненасытные на том свете... Только у примэрии Лэдоя словно прорвало. Встав во весь рост в телеге, он завыл, заикаясь и брызгая слюной:
— Вон из моего дома! Голодранец! Еще зарежешь как-нибудь ночью... Нет! Убирайся! Сейчас же убирайся!
Митру хлестнул лошадей, телега рванулась вперед, и Лэдой, полетев на дно, сильно ушиб колено. Дома Митру не стал ждать, пока откроют ворота, а ударил в них дышлом и влетел во двор.
— Флорица, собирай вещи!—закричал он, не успев еще соскочить с телеги. — Собирай вещи, мы уходим!
Двери большого дома и пристройки, где они жили, распахнулись одновременно. Флорица побледнела и закрыла рот уголком платка. Аурелия кубарем скатилась с лестницы.
— Ты что, оглохла, что ли? Собирай тряпки!—снова закричал Митру, спрыгнул с телеги, подскочил к Лэдою, растиравшему колено, и ударил его ногой в живот.
— Люди добрые!—заверещала Аурелия, выбегая на улицу. — На помощь!
Лэдой повалился, как подкошенный. Митру поднял его одной рукой, а другой начал хлестать наотмашь по щекам, пока не онемели пальцы. Сбежавшиеся соседи разняли их.
— Митру! Что ты делаешь?.. Или спятил?
— Не видишь, что умирает...
— Остановись!..
— Замолчи, не то получишь и ты... Могу и тебя угостить...
Люди под руки поволокли Лэдоя в дом. Из носу у него текла кровь. Митру размял пальцы и, не глядя на ошеломленных соседей, скрылся в доме.
— Готова ты наконец?—спросил он Флорицу, державшую за руку Фэникэ. Увидев, что она не плачет, Митру подскочил к ней, обнял за шею и расцеловал в обе щеки. — Где наша не пропадала! Пока я жив, не бойся... Никому не дам в обиду... Пошли! Пошли домой!
Митру нагрузил па себя все вещи и с гордым видом вышел из дома. Собравшаяся толпа расступилась перед ним. Из большого дома гудел, как пабат, голос Аурелии:
— Боже мой, он его убил! Господи, он его изувечил... Бегите за Катицей Цурику. Что мне теперь с ним делать, с калекой?
Митру шагал посредине улицы, как на параде. Люди со .всех сторон таращили на него глаза, качали головами.
— Ой, мамка, какой сильный у нас папа!— восхищенно воскликнул Фэникэ, но Флорица быстро закрыла ему рот рукой.
Митру расслышал слова сына.
— Так оно и есть,— засмеялся он.
ГЛАВА III 1
В отличие от остальных зажиточных крестьян, дома которых тянулись вдоль главной улицы — поближе к церкви и артезианскому колодцу,— Гэврилэ Урсу построился на западной околице села через дорогу от примэрии, на самом берегу протоки, которая разливалась тут широко, образуя довольно глубокий пруд. Поверхность пруда тускло поблескивала, как усталый зеленый глаз.
За двором возвышался холм, но даже с вершины его нельзя было рассмотреть, что делается в хозяйстве Урсу, окруженном густым кольцом акации. Иногда односельчане, удивляясь нелюдимости Урсу, с восхищением вспоминали о доме его отца, но Гэврилэ решительно менял тему разговора, давая понять, что подобные воспоминания ему не по душе.
Дом, в котором он родился, был несколько десятков лет назад одной из диковинок села. Отец Гэврилэ, Тео-фил Урсу, привез архитектора из города. Это был толстый немец, который ходил по селу в коротких штанах и по утрам чистил зубы щеткой. Дом был выстроен очень быстро, меньше чем за две недели, и поразил своим видом все село. Окна -— огромные, двухметровые, крыша из блестящей жести. Деревенские ребята были убеждены, что она серебряная, и часами простаивали перед домом, любуясь, как она сверкает на солнце. Но это было только началом чудес.
Теофил приобрел деревянный ящик с длинной трубой, откуда раздавался голос певца. Взволнованный и обеспокоенный, отец Авраам пришел посмотреть на это чудо. Он с опаской покрутился вокруг ящика и прислушался 1С визгливому нечеловеческому голосу, потом несколько раз перекрестился и наконец приказал Теофилу немедленно выбросить ящик в протоку.
— Да это же граммофон, отец Авраам,— засмеялся Теофил.
— Нет, это голос самого Мамона. Меня не проведешь. Это он сам, да поразит его крестное знамение.
Вечером, когда возвращалось с выгона стадо, Теофил заводил граммофон перед домом на маленьком столике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Наконец после бесчисленных поворотов показалась земля Лэдоя — черная, жирная, вовремя и хорошо ухоженная земля. Митру с Лэдоем принялись выгружать навоз и раскладывать его маленькими кучками. Ноги Митру погружались по щиколотку, ощущая теплоту жирной, размельченной, как песок, земли.
Не успел Митру сделать и нескольких шагов, как ненависть вновь обдала его своим горячим дыханием, но уже не против Лэдоя, а против этой земли, высасывающей у него все соки, но принадлежащей другому. Ему хотелось развеять ее по ветру, срыть, чтобы здесь осталось лишь черное болото. В сердцах он глубоко вонзил вилы в землю и резко обернулся к Лэдою. Испуганный его взглядом, тот быстро протянул ему сигарету.
— Не нужно,— буркнул Митру изменившимся голосом и слегка ударил Лэдоя по вытянутым пальцам. Сигарета упала в борозду и осталась лежать, как белый червяк.
Митру прислонился щекой к отполированной рукоятке вил, засунул руки в карманы, сплюнул сквозь зубы и смерил Лэдоя взглядом с ног до головы. Худое обрюзгшее лицо, бесцветные, как у слепых от рождения, глаза, костлявые, худые, как палки, ноги... Митру овладело какое-то озорное веселье.
— Скажи, — с трудом выдавил он из себя,— ты думаешь, что я не рассчитаюсь с тобой?
Лицо Лэдоя исказилось ужасом и побелело, словно кто-то плеснул на него сметаной. Сапоги его увязли в мягкой земле, и он не мог сдвинуться с места. Вокруг на большом расстоянии не было ни души, только жалобно шелестела сухая кукуруза да из степи налетали слабые порывы ветра. «Прикончит здесь он меня вилами. Ткнет в живот... Позвать на помощь? Кого? Бога?»
Митру угрожающе улыбнулся, продолжая прижиматься щекой к рукоятке вил. Потом вдруг ударил по ней кулаком, и глубоко вонзившиеся в землю вилы закачались из стороны в сторону.
— Скажи, дядюшка, или кем ты мне там приходишься... ты меня не боишься?
— Митру!
— А на что тебе столько земли?—закричал Митру и с удовольствием услышал, как громко прозвучал его голос над степью.— Зачем?
Лэдой молчал. Силы оставили его, словно ушли в землю.
— Молчишь? Тогда прочисти уши и слушай. Запомни, я не успокоюсь, пока не уничтожу тебя. Вот так...
Митру схватил горсть земли и сунул под нос Лэдоя крепко сжатый кулак. Земля посыпалась между пальцами.
— А теперь давай работать, разговор кончен...
Повернувшись спиной к Лэдою, Митру принялся выгружать остатки навоза. Управившись, он обернулся. Лэдой стоял на том же месте, словно окаменел.
Весь обратный путь они молчали. Митру удивлялся, почему молчит Лэдой. Уж не вздумал ли он3 что его простили. Простят его черви ненасытные на том свете... Только у примэрии Лэдоя словно прорвало. Встав во весь рост в телеге, он завыл, заикаясь и брызгая слюной:
— Вон из моего дома! Голодранец! Еще зарежешь как-нибудь ночью... Нет! Убирайся! Сейчас же убирайся!
Митру хлестнул лошадей, телега рванулась вперед, и Лэдой, полетев на дно, сильно ушиб колено. Дома Митру не стал ждать, пока откроют ворота, а ударил в них дышлом и влетел во двор.
— Флорица, собирай вещи!—закричал он, не успев еще соскочить с телеги. — Собирай вещи, мы уходим!
Двери большого дома и пристройки, где они жили, распахнулись одновременно. Флорица побледнела и закрыла рот уголком платка. Аурелия кубарем скатилась с лестницы.
— Ты что, оглохла, что ли? Собирай тряпки!—снова закричал Митру, спрыгнул с телеги, подскочил к Лэдою, растиравшему колено, и ударил его ногой в живот.
— Люди добрые!—заверещала Аурелия, выбегая на улицу. — На помощь!
Лэдой повалился, как подкошенный. Митру поднял его одной рукой, а другой начал хлестать наотмашь по щекам, пока не онемели пальцы. Сбежавшиеся соседи разняли их.
— Митру! Что ты делаешь?.. Или спятил?
— Не видишь, что умирает...
— Остановись!..
— Замолчи, не то получишь и ты... Могу и тебя угостить...
Люди под руки поволокли Лэдоя в дом. Из носу у него текла кровь. Митру размял пальцы и, не глядя на ошеломленных соседей, скрылся в доме.
— Готова ты наконец?—спросил он Флорицу, державшую за руку Фэникэ. Увидев, что она не плачет, Митру подскочил к ней, обнял за шею и расцеловал в обе щеки. — Где наша не пропадала! Пока я жив, не бойся... Никому не дам в обиду... Пошли! Пошли домой!
Митру нагрузил па себя все вещи и с гордым видом вышел из дома. Собравшаяся толпа расступилась перед ним. Из большого дома гудел, как пабат, голос Аурелии:
— Боже мой, он его убил! Господи, он его изувечил... Бегите за Катицей Цурику. Что мне теперь с ним делать, с калекой?
Митру шагал посредине улицы, как на параде. Люди со .всех сторон таращили на него глаза, качали головами.
— Ой, мамка, какой сильный у нас папа!— восхищенно воскликнул Фэникэ, но Флорица быстро закрыла ему рот рукой.
Митру расслышал слова сына.
— Так оно и есть,— засмеялся он.
ГЛАВА III 1
В отличие от остальных зажиточных крестьян, дома которых тянулись вдоль главной улицы — поближе к церкви и артезианскому колодцу,— Гэврилэ Урсу построился на западной околице села через дорогу от примэрии, на самом берегу протоки, которая разливалась тут широко, образуя довольно глубокий пруд. Поверхность пруда тускло поблескивала, как усталый зеленый глаз.
За двором возвышался холм, но даже с вершины его нельзя было рассмотреть, что делается в хозяйстве Урсу, окруженном густым кольцом акации. Иногда односельчане, удивляясь нелюдимости Урсу, с восхищением вспоминали о доме его отца, но Гэврилэ решительно менял тему разговора, давая понять, что подобные воспоминания ему не по душе.
Дом, в котором он родился, был несколько десятков лет назад одной из диковинок села. Отец Гэврилэ, Тео-фил Урсу, привез архитектора из города. Это был толстый немец, который ходил по селу в коротких штанах и по утрам чистил зубы щеткой. Дом был выстроен очень быстро, меньше чем за две недели, и поразил своим видом все село. Окна -— огромные, двухметровые, крыша из блестящей жести. Деревенские ребята были убеждены, что она серебряная, и часами простаивали перед домом, любуясь, как она сверкает на солнце. Но это было только началом чудес.
Теофил приобрел деревянный ящик с длинной трубой, откуда раздавался голос певца. Взволнованный и обеспокоенный, отец Авраам пришел посмотреть на это чудо. Он с опаской покрутился вокруг ящика и прислушался 1С визгливому нечеловеческому голосу, потом несколько раз перекрестился и наконец приказал Теофилу немедленно выбросить ящик в протоку.
— Да это же граммофон, отец Авраам,— засмеялся Теофил.
— Нет, это голос самого Мамона. Меня не проведешь. Это он сам, да поразит его крестное знамение.
Вечером, когда возвращалось с выгона стадо, Теофил заводил граммофон перед домом на маленьком столике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159