И у кого?»У этих простых людей, которые несколько десятков лет назад были бы его рабами. Он чувствовал их поддержку и по уважительному тону священника, который обращался к нему не иначе, как «господин профессор», «ваше превосходительство», и т. п. Эти люди приняли его в свою среду без всяких подозрений, руководствуясь при этом простым инстинктом и не выпытывая его мысли (как попытался сделать это Теодореску). Понадобился всего лишь один напряженный день, чтобы он впервые в жизни не побоялся понять свое предопределение, свою миссию и самозабвенно сблизиться с ними, тогда как прежде ему приходилось быть недоверчивым и напряженным со всеми, чувствовать себя недостаточно сильным, чтобы быть последовательным. Поэтому Суслэнеску не интересовала суть споров; он улавливал в них лишь наивную сущность их взглядов и полностью принимал их. Все делось теперь к борьбе против смешения ценностей которые несла с собой эпоха.
Суслэнеску разбирал теперь смех при воспоминании о «марксистских теориях» и своем робком желании приспособиться к ним, желании, которое заставило его бежать в деревню, где он за один день обрел нечто диаметрально противоположное,— чистую национальную жизнеспособность, народ, перед которым был виноват он и подобные ему. Ему было хорошо среди этих людей, среди запахов сала, лука, кисловатого хмельного вина, плохого табака и пота. Их голоса доносились до него словно издалека, и его не интересовало, о чем они говорят. Поэтому Суслэнеску вздрогнул, услышав голос Кордиша.
— Вы напишете его, господин учитель?
— Что?— широко улыбнулся он.
— Письмо.
— Какое?
— Барону Паппу.
— Напишу... Что писать?
— А - то самое, о чем мы говорим здесь, что у него хотят отобрать землю. Он,— Кордиш ткнул пальцем в сторону Пику,— сегодня же ночью поедет к барону. Если коммунистам удастся отнять поместье, мы провалимся к черту на выборах, останемся у разбитого корыта.
— Но я не могу,— сказал, продолжая улыбаться Суслэнеску. — Не могу писать без очков...
— Ах да...— согласился Кордиш и, обратившись к Гэврилэ, добавил:— Коммунисты разбили ему очки. Ладно, я сам! Сильвия, дай ручку и чернила.
Пока Кордиш писал, отец Иожа, делая вид, что обращается к Пику, рассказывал Гэврилэ о своих заботах, о земле, о болезни жены.
Суслэнеску вдруг забеспокоился: пора уходить, но как явиться в этот поздний час пьяным к Теодореску? Это неловко. Правда, Кордиш предложил переселиться к нему, но Суслэнеску не мог принять приглашения, по крайней мере теперь. Это было бы слишком явным переходом в другой лагерь, а он хотел еще немного подумать—слишком много злых шуток сыграл с ним алкоголь. В пьяном виде он становился доверчивым, чувствительным, а потом не знал, как выйти из затруднительного положения...
— А ну, послушайте,— гордо сказал Кордиш и начал читать изменившимся от волнения голосом: «Ваше превосходительство.
Мы, представители румынской интеллигенции и лучшие люди волости Лунка, доводим до вашего сведения, что коммунистические агитаторы хотят отнять у вас поместье, что находится в пределах нашей волости. Глубоко осознав опасность этого подрывного маневра, задуманного, чтобы заманить народ в ряды ФНД !, озабоченные создавшимся положением, мы посылаем вам это письмо с достойным доверия передовым крестьянином Теодором Маркишем, по прозвищу Пику, который сможет устно также информировать вас о положении.
Да здравствует господии Юлиу Маниу — Великий Румын!!!»
— Хорошо,— сказал внимательно слушавший Суслэ-неску. — Очень хоротно.
Сильвия смахнула слезу. Заметив это, Кордиш напустился на жену:
—- А ты думала, что я глуп?
Разошлись поздно. Суслэнеску вышел вместе с Гэври-лэ. Было решено, что ночью Кордиш с зятем прибьют доску к воротам школы.
— Помочь вам? — предложил Гэврилэ, когда они вышли из калитки.
— Да что вы, спасибо! Я не пьян, но без очков абсолютно ничего не вижу...
— Все мы ничего не видим,— продолжал он.— Темная, долгая ночь опустилась на нас.
— Мне хотелось бы навестить вас,— с горячностью произнес Суслэнеску.— Потолковать. Вы, по-моему, исключительный человек.
— Вам это кажется. Пожалуйте, когда угодно...
— Как вы считаете, удастся им захватить имение? — спросил Суслэнеску, уверенный, что полученный ответ поможет ему разобраться в мыслях собеседника.
— Может быть, да, а может быть, и нет. Все едино. —- Как все едино? — удивился Суслэнеску, думая, что
для него это действительно безразлично.
— Все равно, господин Суслэнеску. Вот вы и дошли. С покойной ночи!
1 Фронт народной демократии — массовая политическая орга^ "пиния, объединявшая все передовые партии Румынии.
«Я должен уйти от них,— повторял про себя Суслэнеску, нащупывая ключ под половиком у дверей. — Не могу же я оставаться в доме человека, на воротах которого будет прибита эта позорная доска. Это невозможно. Я не могу жить среди подлости... Не хочу больше, не хочу...»
Он на цыпочках прошел через спальню. В доме было очень холодно—в выбитые стекла задувал разгулявшийся на улице ветер. Суслэнеску наткнулся в темноте на стул, ударился о стол и замер с бьющимся сердцем.
— Я приготовила вам еще два одеяла, господин Суслэнеску,— раздался вдруг всхлипывающий голос Эмилии.— Крестьяне... выбили нам все окна... в результате «деятельности» моего супруга.
— О, пустяки, госпожа,— ответил заплетающимся голосом Суслэнеску и сразу почувствовал себя пьяным, одиноким и несчастным, как прежде,
4
Эмилия спала тяжелым сном, то и дело вздрагивая и просыпаясь, словно кто-то брызгал на нее водой. Взволнованная, она по привычке протянула руку к соседней, еще недавно пустой кровати. Джеордже стонал во сне тихо и жалобно, как ребенок. Эмилия старалась не вспоминать о вчерашнем ужасном дне, когда к ней явились одна за другой женщины, побывавшие на ярмарке, и шепотом рассказывали, как директор перешел на сторону венгров, как, по его вине, венгры поколотили крестьян и убили двух парней. Усталость заставила ее забыть странное окаменелое лицо мужа, многозначительное молчание и покашливание матери. Эмилии хотелось разбудить Джеордже, прикорнуть у него на груди и забыться. Но что-то необъяснимое, какой-то смутный страх останавливал ее. Потом вспоминался режущий ухо звон разбиваемых вдребезги стекол и напряженный, неестественный смех Джеордже, и Эмилия снова засыпала, сотрясаемая нервной дрожью, но радуясь мысли, что завтра воскресенье и можно будет спать сколько угодно. Старуха, однако, разбудила ее очень рано.
— А кто свиней будет кормить? —- ворчала она. —-А кто завтрак приготовит? Только гостя нам не хватало!
Вставай, вставай, пришел почтальон. Письмо тебе от .Дануца.
Эмилия поднялась, еще сонная, и недружелюбно взглянула на мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159