Сорвавшийся с привязи буйвол угрожающе мычал, рыл землю копытами и рогами. Вокруг него образовался большой свободный круг. Среди этого оглушительного шума Анна чувствовала себя потерянной, словно погруженной в черный колодец. Она долго и безуспешно звала Митру. Страх начал овладевать старухой. Она так напрягалась, стараясь разглядеть, что творится вокруг, что почувствовала резкую боль в голове, как от удара. Убедившись, что Митру ушел, она яростно выругала его и, вытянув руки, принялась ощупью искать свинью. Наконец она наткнулась на ее жирную спину и крепко вцепилась ей в жесткий вонючий загривок, боясь, что испуганное животное вырвет колышек из земли.
— Будьте вы прокляты! И ты, и зять, и Эмилия. Бросили меня здесь одну, да еще слепую. Бога не боятся, сколько раз говорила в лицо. Что я могу еще?
Вокруг Анны бушевала толпа. Ей казалось, что все эти голоса знакомы ей, но она не могла точно вспомнить, кому они принадлежат. Земля под ногами слегка вздрагивала. Мимо пробегали люди, она догадывалась об этом по ударявшей в лицо струе воздуха. Старуха вся дрожала от напряжения, стараясь представить себе, что происходит. Откуда-то издалека, должно быть с дороги, волнами налетал крик сотен людей, словно идущих на штурм. Он то затухал, то снова взвивался ввысь.
— Митру! Куда ты запропастился? — взывала старуха. — Нет на тебя погибели, окаянный!
От возмущения у Анны стучало в висках, вены вздулись, готовые лопнуть. «Так меня еще хватит удар, — подумала она. — Умру». Отпустив загривок свиньи, она с трудом поднялась, но кто-то сильно толкнул ее сзади, и она упала прямо на животное. Свинья пронзительно заверещала, дернулась и оборвала веревку. Услышав ее удаляющийся топот, Анна сделала несколько шагов вперед, холодея от страха, и уткнулась лицом в чью-то широкую грудь.
— Куда прешь, баба! — рявкнул мужской голос. — Садись на задницу, иначе убьют. Чистое смертоубийство.
— Как? — закричала Анна. — Зачем вы даете убивать себя? Почему молчите, пропадите вы все пропадом!
Но человек уже исчез. Тогда старуху охватила такая ярость, что она забыла о свинье, об убытке и даже о том, что ее бросили одну на ярмарке, которую она лишь смутно вспоминала.
— Не поддавайтесь! — стала кричать она, поворачиваясь во все стороны. — Не поддавайтесь, братья румыны, этим проходимцам. Я потеряла двенадцать тысяч. Не давайте грабить себя.
Тут Анна поняла, что вокруг нее не осталось ни души. Ярмарка опустела, только со стороны дороги продолжал доноситься гул множества голосов. Старуха стала звать свинью.
«Кабы плошку кукурузы, нашлась бы скотина, — думала она. — Почему человек сказал, чтобы я сидела на заду? Слюнтяй, будь они прокляты! Дают над собой издеваться...»
Анна почувствовала себя вдруг очень старой и одинокой. Вокруг словно все вымерло.
— Господи, помилуй и защити нас... Ага, где-то бьют стекла; бейте, бейте, теперь они дешевы, а вот завопила женщина, может, насилуют. Ну и пусть насилуют, лучшего они не заслуживают...
Потом старуха забыла об окружающем и стала тихо разговаривать с Христом, как делала это дома, когда молилась в постели:
— Агнец божий, помоги мне найти свинью, не дай разориться, нам нужны деньги, никто нынче не знает, что его ждет завтра. Слава тебе, слава тебе господи, я знаю, что ты не оставишь меня в беде...
А в городке произошло следующее. Через час после открытия ярмарки на дороге появилась колонна человек в двести с большим выцветшим красным флагом и плакатом, на котором было написано: «Долой фашистов из местных органов власти». Это были железнодорожники, рабочие маслобойного завода и мельницы Поллони. Манифестанты пели «Интернационал», и после каждой строфы высокий человек в узкой засаленной спецовке останавливался, путая ряды, и, сложив ладони рупором, выкрикивал: «Долой волостного коменданта-фашиста!» Вначале встречные смотрели на манифестацию с удивлением и опаской. Крестьяне отводили телеги в сторону, рискуя опрокинуть их в канаву. Но по мере приближения к центру, где скопление людей, возов и скотины становилось все гуще, колонна стала растекаться в узкие струи, чтобы пробиться дальше. На главной площади, где в центре вымощенного квадрата возвышалась Позеленевшая статуя Екатерины Теодорою!, уставившаяся очками прямо в дверь реформатской церкви, манифестация была вынуждена остановиться. Здесь разложили свои товары крестьяне из соседних венгерских сел: Зеринд, Сатул-Ноу, Вынэторь. Первые ряды замешкались было перед стеной возов, но задние напирали, и демонстранты стали протискиваться между телегами.
— Не рассеивайтесь, товарищи, — испуганно кричал кто-то. — Соблюдайте порядок, не ломайте ряды. К волостному управлению... Долой коменданта-фашиста!
Крестьяне тем временем стали собирать товары, а те, что высыпали пшеницу прямо на землю, кричали во весь голос:
— Не здесь! Поворачивай назад! Ах, чтоб вам! Собирай мешки, Юлишка, что стоишь, как кобыла.
Вся ярмарка всполошилась, и в поднявшемся шуме нельзя было ничего разобрать. Тогда рабочий с флагом влез на плечи другим.
— Ни с места, товарищи, пока не освободится дорога. Товарищи крестьяне!
— Что ж вы над людьми издеваетесь, губите чужое добро! — гудел толстый венгр, расталкивая народ и высоко подняв над головой кнут. — Нашли время заниматься политикой! А ну, посторонись, не то угощу, сразу разбежитесь.
Ободренные его примером, крестьяне с криками и руганью стали выдергивать из телег оглобли, браться за колья и топоры.
Из рядов рабочих, стоявших тесной группой, выскочил бледный как мел парень и, стащив с головы шапку, подбежал к крестьянам.
— Здравствуй, дядюшка Палли! Что ты против нас ополчился?— заговорил он по-венгерски.— Мы боремся за ваши интересы, а вы на нас бросаетесь? Как же это, дядюшка Палли!.. Мы хотим, чтобы все были равны — и румыны и венгры, хотим убрать волостного коменданта, который издевался над нами. А ты мутишь народ. Не узнал меня? Я Лайош, сын твоего соседа...
Толстый венгр вытаращил глаза и почесал лоб кнутовищем. Парень не дал ему опомниться, подошел вплотную к нему и обнял за плечи.
— Пропустите нас. Мы идем в волостное управление, чтобы выгнать оттуда Ионашку, палача трудящихся. Дружище Палли, попроси людей пропустить нас. Мы не причиним вам никакого убытка. Только вот тут, в серединочке, потеснитесь немного.
— А мне какое дело, — пожал плечами толстый венгр. — Пусть будет по-твоему.
Оба стали с криками проталкиваться сквозь толпу, за ними — человек пятьдесят крестьян. Рабочие снова запели «Интернационал», но повторяли только слова, где говорилось, что земля принадлежит трудящимся.
Казалось, страсти успокоились и впредь все пойдет мирно. Крестьяне раздались в стороны, освободив для прохода колонны коридор в несколько метров ширины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Будьте вы прокляты! И ты, и зять, и Эмилия. Бросили меня здесь одну, да еще слепую. Бога не боятся, сколько раз говорила в лицо. Что я могу еще?
Вокруг Анны бушевала толпа. Ей казалось, что все эти голоса знакомы ей, но она не могла точно вспомнить, кому они принадлежат. Земля под ногами слегка вздрагивала. Мимо пробегали люди, она догадывалась об этом по ударявшей в лицо струе воздуха. Старуха вся дрожала от напряжения, стараясь представить себе, что происходит. Откуда-то издалека, должно быть с дороги, волнами налетал крик сотен людей, словно идущих на штурм. Он то затухал, то снова взвивался ввысь.
— Митру! Куда ты запропастился? — взывала старуха. — Нет на тебя погибели, окаянный!
От возмущения у Анны стучало в висках, вены вздулись, готовые лопнуть. «Так меня еще хватит удар, — подумала она. — Умру». Отпустив загривок свиньи, она с трудом поднялась, но кто-то сильно толкнул ее сзади, и она упала прямо на животное. Свинья пронзительно заверещала, дернулась и оборвала веревку. Услышав ее удаляющийся топот, Анна сделала несколько шагов вперед, холодея от страха, и уткнулась лицом в чью-то широкую грудь.
— Куда прешь, баба! — рявкнул мужской голос. — Садись на задницу, иначе убьют. Чистое смертоубийство.
— Как? — закричала Анна. — Зачем вы даете убивать себя? Почему молчите, пропадите вы все пропадом!
Но человек уже исчез. Тогда старуху охватила такая ярость, что она забыла о свинье, об убытке и даже о том, что ее бросили одну на ярмарке, которую она лишь смутно вспоминала.
— Не поддавайтесь! — стала кричать она, поворачиваясь во все стороны. — Не поддавайтесь, братья румыны, этим проходимцам. Я потеряла двенадцать тысяч. Не давайте грабить себя.
Тут Анна поняла, что вокруг нее не осталось ни души. Ярмарка опустела, только со стороны дороги продолжал доноситься гул множества голосов. Старуха стала звать свинью.
«Кабы плошку кукурузы, нашлась бы скотина, — думала она. — Почему человек сказал, чтобы я сидела на заду? Слюнтяй, будь они прокляты! Дают над собой издеваться...»
Анна почувствовала себя вдруг очень старой и одинокой. Вокруг словно все вымерло.
— Господи, помилуй и защити нас... Ага, где-то бьют стекла; бейте, бейте, теперь они дешевы, а вот завопила женщина, может, насилуют. Ну и пусть насилуют, лучшего они не заслуживают...
Потом старуха забыла об окружающем и стала тихо разговаривать с Христом, как делала это дома, когда молилась в постели:
— Агнец божий, помоги мне найти свинью, не дай разориться, нам нужны деньги, никто нынче не знает, что его ждет завтра. Слава тебе, слава тебе господи, я знаю, что ты не оставишь меня в беде...
А в городке произошло следующее. Через час после открытия ярмарки на дороге появилась колонна человек в двести с большим выцветшим красным флагом и плакатом, на котором было написано: «Долой фашистов из местных органов власти». Это были железнодорожники, рабочие маслобойного завода и мельницы Поллони. Манифестанты пели «Интернационал», и после каждой строфы высокий человек в узкой засаленной спецовке останавливался, путая ряды, и, сложив ладони рупором, выкрикивал: «Долой волостного коменданта-фашиста!» Вначале встречные смотрели на манифестацию с удивлением и опаской. Крестьяне отводили телеги в сторону, рискуя опрокинуть их в канаву. Но по мере приближения к центру, где скопление людей, возов и скотины становилось все гуще, колонна стала растекаться в узкие струи, чтобы пробиться дальше. На главной площади, где в центре вымощенного квадрата возвышалась Позеленевшая статуя Екатерины Теодорою!, уставившаяся очками прямо в дверь реформатской церкви, манифестация была вынуждена остановиться. Здесь разложили свои товары крестьяне из соседних венгерских сел: Зеринд, Сатул-Ноу, Вынэторь. Первые ряды замешкались было перед стеной возов, но задние напирали, и демонстранты стали протискиваться между телегами.
— Не рассеивайтесь, товарищи, — испуганно кричал кто-то. — Соблюдайте порядок, не ломайте ряды. К волостному управлению... Долой коменданта-фашиста!
Крестьяне тем временем стали собирать товары, а те, что высыпали пшеницу прямо на землю, кричали во весь голос:
— Не здесь! Поворачивай назад! Ах, чтоб вам! Собирай мешки, Юлишка, что стоишь, как кобыла.
Вся ярмарка всполошилась, и в поднявшемся шуме нельзя было ничего разобрать. Тогда рабочий с флагом влез на плечи другим.
— Ни с места, товарищи, пока не освободится дорога. Товарищи крестьяне!
— Что ж вы над людьми издеваетесь, губите чужое добро! — гудел толстый венгр, расталкивая народ и высоко подняв над головой кнут. — Нашли время заниматься политикой! А ну, посторонись, не то угощу, сразу разбежитесь.
Ободренные его примером, крестьяне с криками и руганью стали выдергивать из телег оглобли, браться за колья и топоры.
Из рядов рабочих, стоявших тесной группой, выскочил бледный как мел парень и, стащив с головы шапку, подбежал к крестьянам.
— Здравствуй, дядюшка Палли! Что ты против нас ополчился?— заговорил он по-венгерски.— Мы боремся за ваши интересы, а вы на нас бросаетесь? Как же это, дядюшка Палли!.. Мы хотим, чтобы все были равны — и румыны и венгры, хотим убрать волостного коменданта, который издевался над нами. А ты мутишь народ. Не узнал меня? Я Лайош, сын твоего соседа...
Толстый венгр вытаращил глаза и почесал лоб кнутовищем. Парень не дал ему опомниться, подошел вплотную к нему и обнял за плечи.
— Пропустите нас. Мы идем в волостное управление, чтобы выгнать оттуда Ионашку, палача трудящихся. Дружище Палли, попроси людей пропустить нас. Мы не причиним вам никакого убытка. Только вот тут, в серединочке, потеснитесь немного.
— А мне какое дело, — пожал плечами толстый венгр. — Пусть будет по-твоему.
Оба стали с криками проталкиваться сквозь толпу, за ними — человек пятьдесят крестьян. Рабочие снова запели «Интернационал», но повторяли только слова, где говорилось, что земля принадлежит трудящимся.
Казалось, страсти успокоились и впредь все пойдет мирно. Крестьяне раздались в стороны, освободив для прохода колонны коридор в несколько метров ширины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159