.. а молчу, потому что человек деликатный, не хочу лезть в драку на виду у всех, чтобы эти остолопы смеялись над нами.
— ...и греки устраивали игры и бега несколько раз в год, а тому, кто побеждал, оказывали большие почести, разбивали перед ним ворота города и надевали ему на голову венок из листьев.
— Конечно, не на зад, — вмешался Кордиш. — Мелете, мелете, как испорченные мельницы, а не думаете. «Надевали на голову»... Куда же еще?
— А как же еще сказать, господин учитель? — стояла на своем девочка.
— Как? Венок из листьев! На лоб, телка! Садись!.. Теперь я буду диктовать! Достаньте тетради! Тихо. Готовы? Все пишут. Раз, два, три. «Не хочет косой косить косой, говорит, что коса коса». Попробуйте только что-нибудь напутать! Дальше пишите: «Вам не мячом играть, а мечом махать... Ворота вора вымазали варом... Среди роз шиповник рос... Пиши не спеши...»
Примеры такого рода в изобилии можно было обнаружить на последних страницах «Альманаха православного христианина». Дети написали и в страхе ждали, что будет дальше. Обычно Кордиш заставлял писать эти фразы на доске самых слабых, и, заранее уверенный в их провале, приказывал Зинкэ Пуцу, очень способному цыганенку, бить учеников прутьями по ладоням.
— Что, не нравится, когда тебя бьет цыганенок? Учись! Цыган, а умнее вас всех! Дай ему, Зинкэ, дай еще!
Кордиш как раз собирался показать Суслэнеску, как он умеет развивать дух соревнования у детей, когда дверь бесшумно отворилась и на пороге появился Джеордже. Ученики встали, зашаркав ногами, и гнусаво протянули:
— Добрый день!
Джеордже улыбнулся, встретившись глазами с Суслэнеску, и молча прошел в глубину класса, где стояла свободная парта, махнув Кордишу рукой, чтобы тот продолжал. Впервые после возвращения он почувствовал сегодня потребность зайти в класс. Как сквозь туман до него доносились звонкие голоса учеников. Солнечные лучи врывались в окна и золотистыми бликами перебегали по партам и стенам. Один из мальчиков, высунув от усердия язык, старался накрыть ладонью солнечного зайчика, но тот не давался, прорываясь между пальцами. Возмущенный молчанием Джеордже, который, по правилам вежливости, должен был бы прервать урок и поговорить с учителями, Кордиш решил отплатить ему за это.
— Георге Трифан! Вставай! Заснул, что ли? А ну, отвечай. Если кто-нибудь явится к тебе и скажет: «Георге, я дам тебе целый воз денег, если покажешь дорогу на Бухарест, я хочу пробраться туда, чтобы убить его величество короля румын Михая Первого»? Как ты тогда поступишь? Отвечай быстро, не раздумывай. Покажи, какой ты смышленый.
Смущенный необычным вопросом, мальчик растерянно таращил глаза, решив, что учитель хочет знать лишь одно — сколько денег потребует он, Георге, с просителя.
— Говори, или я отделаю тебя так, что твои бараньи глаза выскочат из головы! — заорал Кордиш, взбешенный его замешательством.
— Я... я покажу дорогу без денег... кому угодно, если знаю ее...
— Садись, к черту! Только напрасно мучаюсь с вами. Волы и кобылы! Марш по домам! Долой с глаз моих, меня тошнит от вашего вида.
Дети поспешно убрались в полном молчании, боясь, как бы Кордиш снова не рассвирепел и не надавал им пощечин. Когда класс опустел, смущенный Кордиш принялся сворачивать цигарку, избегая смотреть в сторону Джеордже и Суслэнеску. Он услышал, как последний отодвинул стул и направился к двери.
— Попрошу вас задержаться, — приковал его к порогу сухой голос Джеордже.
«Ага, начинается, — подумал Кордиш. — Не понравилось, что я заговорил о короле!..»
Повернувшись к Джеордже, он постарался придать своему землистому лицу невинное выражение.
— Вот что, Петре, — сказал. Теодореску, приближаясь к нему из глубины класса. — Ты не раз приходил ко мне — может, припомнишь — и со слезами умолял вернуть тебя в Лунку...
— Ну и что же?
Джеордже широко улыбнулся и нагнулся к сигарете Кордиша, чтобы прикурить.
— Если не изменишься, я тебя выгоню. Понял? Выброшу вон из этой школы!
Спокойная улыбка Джеордже и его тон показались Кордишу крайне оскорбительными, и он растерялся. Он привык нападать первым, брать голосом, а как только начинал остывать, сразу же трусливо отступал, ругая все на свете.
— То есть как? — пролепетал он. — Что тебе не понравилось?
— Сам прекрасно понимаешь. Не старайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле... — продолжал Джеордже и сделал движение, словно хотел похлопать Кордиша по плечу. — Для твоей же пользы советую тебе измениться. Попытайся стать человеком. Это будет полезно и тебе и другим.
Кордиш ничего не понял, но ясно различил в голосе Джеордже презрение и оскорбительное сочувствие.
— Так ты говоришь, что я должен измениться? — хрипло закричал он. — Может быть, стать коммунистом?
— Нет... человеком...
— А я кто такой? Осел? А? Вот вам, пожалуйста, — обернулся он к Суслэнеску, — он выставляет меня ослом и идиотом перед школьниками и посторонними людьми! Меня, который... Ты, гадина, думаешь, все село не знает, что ты принес нам «оттуда»? Подожди, подстерегут тебя вечером мои люди, оторвут и вторую руку! Калека! Безрукий! Большевик! — крикнул он, задыхаясь от ярости, и выбежал из класса.
После его ухода в классе стало тихо и пусто. Джеордже все еще усмехался. Суслэнеску осторожно подошел к нему.
— Как он противен,— грустно прошептал он, удрученный скандалом.
— Вы думаете? —- с любопытством посмотрел на него Джеордже. — Возможно. Хотя здесь вопрос более глубокий и сложный. Это застарелая болезнь. Вы ошибаетесь, если думаете, что он один виноват. Кордиш — это лишь маленький винтик целой социальной системы. Всего лишь отдельный член целого большого тела.
Суслэнеску вздохнул, сам не зная отчего. По правде говоря, все это совсем его не интересовало, и он знал, что Джеордже ответит ему в случае спора: общество несовершенно, его надо изменить. Неужели он в самом деле верит в это? Это слишком просто — взять да и изменить общество. Но как? Какими средствами? И в конце концов, ради чего? Ради какой-то неопределенности? Мечты., Стоит ли стараться? И вместе с тем сколько раз человечество обличалось кровью ради этих утопий!
— Выйдем во двор. Я хочу посмотреть ульи, — предложил Джеордже.
Обширный двор был теперь пуст. Дети ушли. В воздухе, казалось, еще звучал их веселый гомон. Большой пришкольный двор зарос высокими мясистыми сорняками. Неухоженные деревья кишели белыми бабочками, а ниже, среди бесчисленных ракит, поблескивала недобрым зеленым глазом протока.
Суслэнеску со всей остротой почувствовал вдруг, как чуждо ему это окружение, и тоска по прежним спокойным временам — хорошим или плохим — пронизала его. Теодореску, с сигаретой во рту, приподнял крышку одного из ульев и смотрел на сердито жужжавших пчел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— ...и греки устраивали игры и бега несколько раз в год, а тому, кто побеждал, оказывали большие почести, разбивали перед ним ворота города и надевали ему на голову венок из листьев.
— Конечно, не на зад, — вмешался Кордиш. — Мелете, мелете, как испорченные мельницы, а не думаете. «Надевали на голову»... Куда же еще?
— А как же еще сказать, господин учитель? — стояла на своем девочка.
— Как? Венок из листьев! На лоб, телка! Садись!.. Теперь я буду диктовать! Достаньте тетради! Тихо. Готовы? Все пишут. Раз, два, три. «Не хочет косой косить косой, говорит, что коса коса». Попробуйте только что-нибудь напутать! Дальше пишите: «Вам не мячом играть, а мечом махать... Ворота вора вымазали варом... Среди роз шиповник рос... Пиши не спеши...»
Примеры такого рода в изобилии можно было обнаружить на последних страницах «Альманаха православного христианина». Дети написали и в страхе ждали, что будет дальше. Обычно Кордиш заставлял писать эти фразы на доске самых слабых, и, заранее уверенный в их провале, приказывал Зинкэ Пуцу, очень способному цыганенку, бить учеников прутьями по ладоням.
— Что, не нравится, когда тебя бьет цыганенок? Учись! Цыган, а умнее вас всех! Дай ему, Зинкэ, дай еще!
Кордиш как раз собирался показать Суслэнеску, как он умеет развивать дух соревнования у детей, когда дверь бесшумно отворилась и на пороге появился Джеордже. Ученики встали, зашаркав ногами, и гнусаво протянули:
— Добрый день!
Джеордже улыбнулся, встретившись глазами с Суслэнеску, и молча прошел в глубину класса, где стояла свободная парта, махнув Кордишу рукой, чтобы тот продолжал. Впервые после возвращения он почувствовал сегодня потребность зайти в класс. Как сквозь туман до него доносились звонкие голоса учеников. Солнечные лучи врывались в окна и золотистыми бликами перебегали по партам и стенам. Один из мальчиков, высунув от усердия язык, старался накрыть ладонью солнечного зайчика, но тот не давался, прорываясь между пальцами. Возмущенный молчанием Джеордже, который, по правилам вежливости, должен был бы прервать урок и поговорить с учителями, Кордиш решил отплатить ему за это.
— Георге Трифан! Вставай! Заснул, что ли? А ну, отвечай. Если кто-нибудь явится к тебе и скажет: «Георге, я дам тебе целый воз денег, если покажешь дорогу на Бухарест, я хочу пробраться туда, чтобы убить его величество короля румын Михая Первого»? Как ты тогда поступишь? Отвечай быстро, не раздумывай. Покажи, какой ты смышленый.
Смущенный необычным вопросом, мальчик растерянно таращил глаза, решив, что учитель хочет знать лишь одно — сколько денег потребует он, Георге, с просителя.
— Говори, или я отделаю тебя так, что твои бараньи глаза выскочат из головы! — заорал Кордиш, взбешенный его замешательством.
— Я... я покажу дорогу без денег... кому угодно, если знаю ее...
— Садись, к черту! Только напрасно мучаюсь с вами. Волы и кобылы! Марш по домам! Долой с глаз моих, меня тошнит от вашего вида.
Дети поспешно убрались в полном молчании, боясь, как бы Кордиш снова не рассвирепел и не надавал им пощечин. Когда класс опустел, смущенный Кордиш принялся сворачивать цигарку, избегая смотреть в сторону Джеордже и Суслэнеску. Он услышал, как последний отодвинул стул и направился к двери.
— Попрошу вас задержаться, — приковал его к порогу сухой голос Джеордже.
«Ага, начинается, — подумал Кордиш. — Не понравилось, что я заговорил о короле!..»
Повернувшись к Джеордже, он постарался придать своему землистому лицу невинное выражение.
— Вот что, Петре, — сказал. Теодореску, приближаясь к нему из глубины класса. — Ты не раз приходил ко мне — может, припомнишь — и со слезами умолял вернуть тебя в Лунку...
— Ну и что же?
Джеордже широко улыбнулся и нагнулся к сигарете Кордиша, чтобы прикурить.
— Если не изменишься, я тебя выгоню. Понял? Выброшу вон из этой школы!
Спокойная улыбка Джеордже и его тон показались Кордишу крайне оскорбительными, и он растерялся. Он привык нападать первым, брать голосом, а как только начинал остывать, сразу же трусливо отступал, ругая все на свете.
— То есть как? — пролепетал он. — Что тебе не понравилось?
— Сам прекрасно понимаешь. Не старайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле... — продолжал Джеордже и сделал движение, словно хотел похлопать Кордиша по плечу. — Для твоей же пользы советую тебе измениться. Попытайся стать человеком. Это будет полезно и тебе и другим.
Кордиш ничего не понял, но ясно различил в голосе Джеордже презрение и оскорбительное сочувствие.
— Так ты говоришь, что я должен измениться? — хрипло закричал он. — Может быть, стать коммунистом?
— Нет... человеком...
— А я кто такой? Осел? А? Вот вам, пожалуйста, — обернулся он к Суслэнеску, — он выставляет меня ослом и идиотом перед школьниками и посторонними людьми! Меня, который... Ты, гадина, думаешь, все село не знает, что ты принес нам «оттуда»? Подожди, подстерегут тебя вечером мои люди, оторвут и вторую руку! Калека! Безрукий! Большевик! — крикнул он, задыхаясь от ярости, и выбежал из класса.
После его ухода в классе стало тихо и пусто. Джеордже все еще усмехался. Суслэнеску осторожно подошел к нему.
— Как он противен,— грустно прошептал он, удрученный скандалом.
— Вы думаете? —- с любопытством посмотрел на него Джеордже. — Возможно. Хотя здесь вопрос более глубокий и сложный. Это застарелая болезнь. Вы ошибаетесь, если думаете, что он один виноват. Кордиш — это лишь маленький винтик целой социальной системы. Всего лишь отдельный член целого большого тела.
Суслэнеску вздохнул, сам не зная отчего. По правде говоря, все это совсем его не интересовало, и он знал, что Джеордже ответит ему в случае спора: общество несовершенно, его надо изменить. Неужели он в самом деле верит в это? Это слишком просто — взять да и изменить общество. Но как? Какими средствами? И в конце концов, ради чего? Ради какой-то неопределенности? Мечты., Стоит ли стараться? И вместе с тем сколько раз человечество обличалось кровью ради этих утопий!
— Выйдем во двор. Я хочу посмотреть ульи, — предложил Джеордже.
Обширный двор был теперь пуст. Дети ушли. В воздухе, казалось, еще звучал их веселый гомон. Большой пришкольный двор зарос высокими мясистыми сорняками. Неухоженные деревья кишели белыми бабочками, а ниже, среди бесчисленных ракит, поблескивала недобрым зеленым глазом протока.
Суслэнеску со всей остротой почувствовал вдруг, как чуждо ему это окружение, и тоска по прежним спокойным временам — хорошим или плохим — пронизала его. Теодореску, с сигаретой во рту, приподнял крышку одного из ульев и смотрел на сердито жужжавших пчел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159