Априорное возражение состоит
в том, что абстрактные общие идеи логически противоречивы и потому
невозможны. Осуществление их в сознании требует от нас чего-то
невыполнимого, так как, мысля их, напр., общую идею треугольника, мы должны
были бы мыслить треугольник, "не остроугольный, но и не прямоугольный, не
равносторонний, не равнобедренный, но и не разносторонний, а обладающий
всеми этими и ни одним из этих свойств"280. Это возражение уже само по себе
кажется непреодолимым, но оно еще более усиливается тем, что опыт,
по-видимому, подтверждает его; если мы начинаем всматриваться в содержание
сознания в момент высказывания общего суждения, мы всегда найдем какие-либо
представления, которые, чем более мы будем наблюдать их, тем более будут
оказываться во всех отношениях единичными, индивидуальными.
Сначала мы займемся рассмотрением априорного логического соображения, а
потом наблюдений, подтверждающих его. Как это часто бывает с априорными
возражениями, оно упускает из виду всю сложность действительности, а вместе
с тем и всю сложность и разнообразие возможных теорий по поводу
действительности. Под влиянием сходства слов мы воображаем, будто идея
треугольника должна походить на конкретные индивидуальные треугольники и
потому должна, с одной стороны, как индивидуальный треугольник заключать, а,
с другой стороны, как общая идея не заключать в себе признаки
равносторонности, разносторонности и т.п. На деле это неверно. Если во всех
треугольниках есть нечто тожественное, если есть идея треугольника, то она
должна быть чем-то таким, что не есть ни прямоугольный, ни остроугольный, ни
тупоугольный треугольник, но имеет силу сделаться и тем, и другим, и
третьим. Но если так, то наблюдение вовсе не противоречит нам; когда мы
начинаем всматриваться в содержание общего понятия с целью определить, имеет
ли оно индивидуальный характер или нет, оно на наших же глазах неудержимо
начинает индивидуализироваться, и дело кончается тем, что в нашем сознании
действительно получается единичное представление или даже целая серия
сменяющихся, выталкивающих друг друга единичных представлений. Однако как бы
ни индивидуализировалось содержание общего суждения, хотя бы оно даже
превратилось окончательно в единичное суждение или серию их, мы совершенно
отчетливо сознаем, что не индивидуальные подробности их составляют смысл и
содержание общего суждения, послужившего исходною точкою для этих явлений в
сознании.
Это наводит нас на мысль, что мы не нашли в сознании общего содержания
суждения потому только, что занялись посторонним делом: вместо того чтобы
наблюдать общее содержание, которое в живом мышлении и вообще в понимании
смысла суждения существует в наиболее чистой форме, мы увлеклись
наблюдениями над процессом индивидуализации этого содержания и вследствие
сложности и пестроты этого процесса утратили всякую возможность наблюдать
свой объект. Однако замечательно, что этот объект даже и после
индивидуализации, когда он становится недоступным точному наблюдению, все же
остается наличным, так как мы хорошо сознаем, что вовсе не индивидуальные
подробности составляют смысл суждения.
Многие, пожалуй, признают, что реалистическая теория не противоречит
опыту, однако найдут, что этого слишком мало. Теория должна не только не
противоречить опыту, но и прямо подтверждаться опытом; между тем теория
реализма, по-видимому, вовсе не подтверждается опытом, и спор между
реалистами, крайними концептуалистами и номиналистами поддерживается именно
тем обстоятельством, что общее содержание суждений не наблюдается в сознании
определенно, тогда как индивидуальные черты действительности наблюдаются с
чрезвычайною ясностью и резкостью: говоря о красивом цвете пожелтевшего
кленового листа, я с такою отчетливостью выделяю из сложного содержания
восприятия "этот желтый цвет", что усомниться в наличности его было бы
безумием; наоборот, когда а говорю "все явления подчинены закону
причинности", содержание понятия причинности мыслится так неясно, что
утверждение, будто мы несомненно находим в сознании идею причинности в том
смысле, как этого требуют реалисты, а не единичные факты причинения, как
полагают крайние номиналисты, было бы дерзко. Этот аргумент принадлежит к
числу самых сильных, но всю силу его мы обратим против номинализма и
привлечем и защиту реализма, если нам удастся показать, что именно те
стороны действительности, которые наблюдаются с величайшею ясностью и
отчетливостью и несомненно находятся налицо в суждении и в восприятии,
относятся к области общего и только вследствие ряда недоразумений
принимаются за индивидуальное, тогда как настоящее индивидуальное, абсолютно
индивидуальное наблюдается и опознается с величайшим трудом. Чтобы
установить эту на первый взгляд чересчур парадоксальную мысль, мы
распределим возможные содержания суждения и восприятия в три группы -
индивидуальное, общее средней степени общности и общее высшей степени
общности, - и постараемся доказать, что в человеческом сознании на его
теперешней ступени развития наиболее отчетливо дифференцировалось только
средне-общее содержание действительности (и оно-то по недоразумению
принимается за индивидуальное), и наиобщее так же, как и индивидуальное,
дифференцируется в нашем сознании очень несовершенно и потому наблюдается с
величайшим трудом.
На вопрос, какие представления являются первыми в человеческом сознании -
общие или индивидуальные (частные), в наше время нередко отвечают, что
вначале нет ни общих, ни индивидуальных, а есть только неопределенные
представления. "Ум идет от неопределенного к определенному", - говорит Рибо.
"Если из неопределенного сделать синоним общего, тогда можно, пожалуй,
утверждать, что вначале появляется не частное, но также и не общее в точном
смысле слова, а неясное. Другими словами, это значит, что как только ум
переживает момент восприятия и его непосредственного воспроизведения в
памяти, тогда возникает родовой образ, то есть переходное состояние между
частным и общим, - смутное упрощение"281. С этим положением нельзя не
согласиться; если принять в расчет, до какой степени даже и в развитом
человеческом сознании изобилуют низшие стадии восприятия, столь
неопределенные, что их нельзя назвать ни общими, ни индивидуальными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
в том, что абстрактные общие идеи логически противоречивы и потому
невозможны. Осуществление их в сознании требует от нас чего-то
невыполнимого, так как, мысля их, напр., общую идею треугольника, мы должны
были бы мыслить треугольник, "не остроугольный, но и не прямоугольный, не
равносторонний, не равнобедренный, но и не разносторонний, а обладающий
всеми этими и ни одним из этих свойств"280. Это возражение уже само по себе
кажется непреодолимым, но оно еще более усиливается тем, что опыт,
по-видимому, подтверждает его; если мы начинаем всматриваться в содержание
сознания в момент высказывания общего суждения, мы всегда найдем какие-либо
представления, которые, чем более мы будем наблюдать их, тем более будут
оказываться во всех отношениях единичными, индивидуальными.
Сначала мы займемся рассмотрением априорного логического соображения, а
потом наблюдений, подтверждающих его. Как это часто бывает с априорными
возражениями, оно упускает из виду всю сложность действительности, а вместе
с тем и всю сложность и разнообразие возможных теорий по поводу
действительности. Под влиянием сходства слов мы воображаем, будто идея
треугольника должна походить на конкретные индивидуальные треугольники и
потому должна, с одной стороны, как индивидуальный треугольник заключать, а,
с другой стороны, как общая идея не заключать в себе признаки
равносторонности, разносторонности и т.п. На деле это неверно. Если во всех
треугольниках есть нечто тожественное, если есть идея треугольника, то она
должна быть чем-то таким, что не есть ни прямоугольный, ни остроугольный, ни
тупоугольный треугольник, но имеет силу сделаться и тем, и другим, и
третьим. Но если так, то наблюдение вовсе не противоречит нам; когда мы
начинаем всматриваться в содержание общего понятия с целью определить, имеет
ли оно индивидуальный характер или нет, оно на наших же глазах неудержимо
начинает индивидуализироваться, и дело кончается тем, что в нашем сознании
действительно получается единичное представление или даже целая серия
сменяющихся, выталкивающих друг друга единичных представлений. Однако как бы
ни индивидуализировалось содержание общего суждения, хотя бы оно даже
превратилось окончательно в единичное суждение или серию их, мы совершенно
отчетливо сознаем, что не индивидуальные подробности их составляют смысл и
содержание общего суждения, послужившего исходною точкою для этих явлений в
сознании.
Это наводит нас на мысль, что мы не нашли в сознании общего содержания
суждения потому только, что занялись посторонним делом: вместо того чтобы
наблюдать общее содержание, которое в живом мышлении и вообще в понимании
смысла суждения существует в наиболее чистой форме, мы увлеклись
наблюдениями над процессом индивидуализации этого содержания и вследствие
сложности и пестроты этого процесса утратили всякую возможность наблюдать
свой объект. Однако замечательно, что этот объект даже и после
индивидуализации, когда он становится недоступным точному наблюдению, все же
остается наличным, так как мы хорошо сознаем, что вовсе не индивидуальные
подробности составляют смысл суждения.
Многие, пожалуй, признают, что реалистическая теория не противоречит
опыту, однако найдут, что этого слишком мало. Теория должна не только не
противоречить опыту, но и прямо подтверждаться опытом; между тем теория
реализма, по-видимому, вовсе не подтверждается опытом, и спор между
реалистами, крайними концептуалистами и номиналистами поддерживается именно
тем обстоятельством, что общее содержание суждений не наблюдается в сознании
определенно, тогда как индивидуальные черты действительности наблюдаются с
чрезвычайною ясностью и резкостью: говоря о красивом цвете пожелтевшего
кленового листа, я с такою отчетливостью выделяю из сложного содержания
восприятия "этот желтый цвет", что усомниться в наличности его было бы
безумием; наоборот, когда а говорю "все явления подчинены закону
причинности", содержание понятия причинности мыслится так неясно, что
утверждение, будто мы несомненно находим в сознании идею причинности в том
смысле, как этого требуют реалисты, а не единичные факты причинения, как
полагают крайние номиналисты, было бы дерзко. Этот аргумент принадлежит к
числу самых сильных, но всю силу его мы обратим против номинализма и
привлечем и защиту реализма, если нам удастся показать, что именно те
стороны действительности, которые наблюдаются с величайшею ясностью и
отчетливостью и несомненно находятся налицо в суждении и в восприятии,
относятся к области общего и только вследствие ряда недоразумений
принимаются за индивидуальное, тогда как настоящее индивидуальное, абсолютно
индивидуальное наблюдается и опознается с величайшим трудом. Чтобы
установить эту на первый взгляд чересчур парадоксальную мысль, мы
распределим возможные содержания суждения и восприятия в три группы -
индивидуальное, общее средней степени общности и общее высшей степени
общности, - и постараемся доказать, что в человеческом сознании на его
теперешней ступени развития наиболее отчетливо дифференцировалось только
средне-общее содержание действительности (и оно-то по недоразумению
принимается за индивидуальное), и наиобщее так же, как и индивидуальное,
дифференцируется в нашем сознании очень несовершенно и потому наблюдается с
величайшим трудом.
На вопрос, какие представления являются первыми в человеческом сознании -
общие или индивидуальные (частные), в наше время нередко отвечают, что
вначале нет ни общих, ни индивидуальных, а есть только неопределенные
представления. "Ум идет от неопределенного к определенному", - говорит Рибо.
"Если из неопределенного сделать синоним общего, тогда можно, пожалуй,
утверждать, что вначале появляется не частное, но также и не общее в точном
смысле слова, а неясное. Другими словами, это значит, что как только ум
переживает момент восприятия и его непосредственного воспроизведения в
памяти, тогда возникает родовой образ, то есть переходное состояние между
частным и общим, - смутное упрощение"281. С этим положением нельзя не
согласиться; если принять в расчет, до какой степени даже и в развитом
человеческом сознании изобилуют низшие стадии восприятия, столь
неопределенные, что их нельзя назвать ни общими, ни индивидуальными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113