так как все тела во вселенной, так сказать, сочувствуют друг
другу, то и наше тело получает впечатлении от всех других и, хотя наши
чувства находятся в отношении со всем, но душа наша не может обращать
внимания на каждую частность всего"37. Примером такого смутного знания могут
служить восприятия цветов и запахов. "В восприятии цветов и запахов мы не
имеем ничего иного, кроме восприятия фигуры и движений, которые, однако, так
многообразны и так малы, что наш дух в его настоящем состоянии не способен
отчетливо созерцать их в отдельности и потому не сознает, что его восприятия
состоят лишь из восприятий очень малых фигур и движений, - подобно тому, как
при восприятии зеленого цвета, составленного из пылинок желтых и синих, мы в
действительности воспринимаем лишь мельчайшие смешения синего и желтого,
хотя мы этого не сознаем и представляем себе скорее нечто совершенно
новое"38.
Следовательно, чувственный опыт складывается из объективных элементов, но
сложность мира так велика, что всякое чувственное восприятие заключает в
себе бесконечное количество элементов; вследствие своей ограниченности мы не
можем разобраться в этой бесконечности, не можем одновременно направить свое
внимание на все составные части ее, и потому она всегда представляется нам
как спутанное, смутно представляемое целое. Это смутное представление
обусловлено, поскольку оно отличается смутностью, субъективными условиями
восприятия, именно степенью развития монады, степенью внимания ее, и в этом
смысле можно сказать, что чувственный опыт каждой монады состоит из личных
субъективных состояний, не пригодных для познания внешнего мира.
Эти во всяком случае скептические учения об опыте должны были привести к
тому, что рационалисты признали невозможным допустить происхождение из опыта
очень многих идей, но список этих идей отражает на себе неопределенность и
двойственность их учения об опыте. С одной стороны, сюда входят все идеи,
отличающиеся характером полной отчетливости, характером математической
ясности и прозрачности: таковы идеи тождества, единства, протяженности,
числа, движения, фигуры и т.п.; но, с другой стороны, сюда входят тоже идеи,
вовсе не отличающиеся характером математической ясности, однако такие,
происхождение которых представляется загадочным, если рассматривать опыт как
процесс взаимодействия между субстанциею я и субстанциями не-я, и притом,
согласно с эмпиристами и популярным мировоззрением, полагать, что действие и
причина разнородны. Таковы все идеи отношений, а также идеи, относящиеся к
бытию внешнего мира: идеи Бога, бытия, бесконечности, идеи субстанции,
акциденции, причины и силы, даже идеи сосуществования и последовательности.
Мы видели уже, что эмпиристы также не допускают, чтобы отношения,
мыслимые в понятиях субстанциальности и причинности, передавались чувствами,
и считают своим долгом объяснить, как могли возникнуть в нашем уме эти идеи.
Они предполагают, что чувства дают нам последовательность и сосуществование
субъективных ощущений, и на почве этой данной последовательности и
сосуществования вырастают в виде вторичного наслоения субъективности идеи
субстанциальности и причинности. Рационалисты не могут согласиться с этим:
они полагают, что даже и такие связи, как последовательность и
сосуществование не даются чувствами, а потому ссылка на отношения во времени
вовсе не объясняет, как могли возникнуть из опыта идеи причины и субстанции;
к тому же они замечают более глубокое содержание этих идей, несводимое к
привычной связи во времени, и знают, что всякое такое учение о
субстанциальности и причинности приводит к скептицизму. Итак, чтобы отстоять
возможность адекватного знания и объяснить происхождение нечувственных идей,
им остается прибегнуть к единственному остающемуся при их предпосылках
средству - предположить, что все идеи такого рода возникают из собственных
недр души, что они прирождены и заключают в себе адекватное знание.
В учении о прирожденных идеях у рационалистов замечаются два различные,
но недостаточно дифференцированные течения. Многие нечувственные идеи, по
мнению рационалистов, возникают, так сказать, из внутреннего опыта души:
душа сама есть субстанция, бытие, единство и т.п., а потому, познавая себя,
она может получить эти идеи без помощи внешнего опыта. "Можно ли отрицать, -
говорит Лейбниц, - что в нашем духе есть весьма много врожденного, как скоро
мы, так сказать, врождены самим себе? - И что в нас существует бытие,
единство, субстанция, продолжительность, изменение, деятельность,
восприятие, удовольствие и тысяча других предметов наших интеллектуальных
идей?"39. Однако у нас есть также нечувственные идеи, которые не выражают
свойств души, а передают лишь свойства внешнего мира. Как известно,
рационалисты также считают их врожденными40, но для объяснения их
возможности, а также истинности нельзя прибегнуть к самопознанию души;
впрочем, появляясь у рационалистов на сцену рядом с первыми идеями,
объясненными очень удачно, они уже не привлекают к себе особенного внимания
и вместе с первыми идеями объясняются как результат "врожденных
наклонностей, расположений, привычек или естественных потенций", которые
пробуждаются к деятельности внешним опытом.
Чтобы объяснить процессы знания, недостаточно объяснить происхождение
различных идей, нужно еще показать, как они применяются на деле. Допустим,
что рационалисты доказали происхождение идей субстанциальности, причинности,
числа и т.п. из разума; вслед за этим нужно показать, как мы пользуемся ими
в разных конкретных случаях. И вот оказывается, что гипотеза прирожденных
идей не дает никаких разъяснений по этому поводу или для достижения этой
цели требует такого расширения, которое придает ей фантастический характер.
В опыте на каждом шагу встречается конкретное применение идей
субстанциальности и т.п., напр., когда мы говорим "листья пожелтели"
(субстанция и ее свойства), "стекло разбито брошенным камнем" (причинная
связь). Казалось бы, рационалисты очень удачно объяснили происхождение таких
суждений: чувственная их сторона получается из опыта, а нечувственная из
недр самой души. Однако присмотримся ближе: как произошло сочетание между
этими разнородными материалами знания? Почему желтизна объединена в моем
сознании с формою листа, а не с формою ствола в одно субстанциальное целое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
другу, то и наше тело получает впечатлении от всех других и, хотя наши
чувства находятся в отношении со всем, но душа наша не может обращать
внимания на каждую частность всего"37. Примером такого смутного знания могут
служить восприятия цветов и запахов. "В восприятии цветов и запахов мы не
имеем ничего иного, кроме восприятия фигуры и движений, которые, однако, так
многообразны и так малы, что наш дух в его настоящем состоянии не способен
отчетливо созерцать их в отдельности и потому не сознает, что его восприятия
состоят лишь из восприятий очень малых фигур и движений, - подобно тому, как
при восприятии зеленого цвета, составленного из пылинок желтых и синих, мы в
действительности воспринимаем лишь мельчайшие смешения синего и желтого,
хотя мы этого не сознаем и представляем себе скорее нечто совершенно
новое"38.
Следовательно, чувственный опыт складывается из объективных элементов, но
сложность мира так велика, что всякое чувственное восприятие заключает в
себе бесконечное количество элементов; вследствие своей ограниченности мы не
можем разобраться в этой бесконечности, не можем одновременно направить свое
внимание на все составные части ее, и потому она всегда представляется нам
как спутанное, смутно представляемое целое. Это смутное представление
обусловлено, поскольку оно отличается смутностью, субъективными условиями
восприятия, именно степенью развития монады, степенью внимания ее, и в этом
смысле можно сказать, что чувственный опыт каждой монады состоит из личных
субъективных состояний, не пригодных для познания внешнего мира.
Эти во всяком случае скептические учения об опыте должны были привести к
тому, что рационалисты признали невозможным допустить происхождение из опыта
очень многих идей, но список этих идей отражает на себе неопределенность и
двойственность их учения об опыте. С одной стороны, сюда входят все идеи,
отличающиеся характером полной отчетливости, характером математической
ясности и прозрачности: таковы идеи тождества, единства, протяженности,
числа, движения, фигуры и т.п.; но, с другой стороны, сюда входят тоже идеи,
вовсе не отличающиеся характером математической ясности, однако такие,
происхождение которых представляется загадочным, если рассматривать опыт как
процесс взаимодействия между субстанциею я и субстанциями не-я, и притом,
согласно с эмпиристами и популярным мировоззрением, полагать, что действие и
причина разнородны. Таковы все идеи отношений, а также идеи, относящиеся к
бытию внешнего мира: идеи Бога, бытия, бесконечности, идеи субстанции,
акциденции, причины и силы, даже идеи сосуществования и последовательности.
Мы видели уже, что эмпиристы также не допускают, чтобы отношения,
мыслимые в понятиях субстанциальности и причинности, передавались чувствами,
и считают своим долгом объяснить, как могли возникнуть в нашем уме эти идеи.
Они предполагают, что чувства дают нам последовательность и сосуществование
субъективных ощущений, и на почве этой данной последовательности и
сосуществования вырастают в виде вторичного наслоения субъективности идеи
субстанциальности и причинности. Рационалисты не могут согласиться с этим:
они полагают, что даже и такие связи, как последовательность и
сосуществование не даются чувствами, а потому ссылка на отношения во времени
вовсе не объясняет, как могли возникнуть из опыта идеи причины и субстанции;
к тому же они замечают более глубокое содержание этих идей, несводимое к
привычной связи во времени, и знают, что всякое такое учение о
субстанциальности и причинности приводит к скептицизму. Итак, чтобы отстоять
возможность адекватного знания и объяснить происхождение нечувственных идей,
им остается прибегнуть к единственному остающемуся при их предпосылках
средству - предположить, что все идеи такого рода возникают из собственных
недр души, что они прирождены и заключают в себе адекватное знание.
В учении о прирожденных идеях у рационалистов замечаются два различные,
но недостаточно дифференцированные течения. Многие нечувственные идеи, по
мнению рационалистов, возникают, так сказать, из внутреннего опыта души:
душа сама есть субстанция, бытие, единство и т.п., а потому, познавая себя,
она может получить эти идеи без помощи внешнего опыта. "Можно ли отрицать, -
говорит Лейбниц, - что в нашем духе есть весьма много врожденного, как скоро
мы, так сказать, врождены самим себе? - И что в нас существует бытие,
единство, субстанция, продолжительность, изменение, деятельность,
восприятие, удовольствие и тысяча других предметов наших интеллектуальных
идей?"39. Однако у нас есть также нечувственные идеи, которые не выражают
свойств души, а передают лишь свойства внешнего мира. Как известно,
рационалисты также считают их врожденными40, но для объяснения их
возможности, а также истинности нельзя прибегнуть к самопознанию души;
впрочем, появляясь у рационалистов на сцену рядом с первыми идеями,
объясненными очень удачно, они уже не привлекают к себе особенного внимания
и вместе с первыми идеями объясняются как результат "врожденных
наклонностей, расположений, привычек или естественных потенций", которые
пробуждаются к деятельности внешним опытом.
Чтобы объяснить процессы знания, недостаточно объяснить происхождение
различных идей, нужно еще показать, как они применяются на деле. Допустим,
что рационалисты доказали происхождение идей субстанциальности, причинности,
числа и т.п. из разума; вслед за этим нужно показать, как мы пользуемся ими
в разных конкретных случаях. И вот оказывается, что гипотеза прирожденных
идей не дает никаких разъяснений по этому поводу или для достижения этой
цели требует такого расширения, которое придает ей фантастический характер.
В опыте на каждом шагу встречается конкретное применение идей
субстанциальности и т.п., напр., когда мы говорим "листья пожелтели"
(субстанция и ее свойства), "стекло разбито брошенным камнем" (причинная
связь). Казалось бы, рационалисты очень удачно объяснили происхождение таких
суждений: чувственная их сторона получается из опыта, а нечувственная из
недр самой души. Однако присмотримся ближе: как произошло сочетание между
этими разнородными материалами знания? Почему желтизна объединена в моем
сознании с формою листа, а не с формою ствола в одно субстанциальное целое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113