.. Из меня, как тебе известно, мама, плохой утешитель... Наконец Гризицкас решил оставить завод и перейти на преподавательскую работу, вот тут он и заикнулся о том, что меня могут автоматически назначить на эту должность. Не на шутку тогда перепугался, потому что уже знал: публика здесь, в инструментальном цехе,— своего рода художники, мастера, недаром бытует мнение, что у них золотые руки, всяк со своими капризами, да и выпить горазды... Так что, мама, сидел я тихо-тихо, как мышь в углу, ни во что не вмешивался, хотя к тому времени был уже сознательным коммунистом.
Теперь, мама, ты, конечно, вправе спросить, что означают эти слова, так как ты строго-настрого запрещала вмешиваться в какие-либо дела, связанные с политикой. Постараюсь разъяснить.
Когда еще ходил в мастерах механического цеха, очень мне не нравилось, что многие рабочие слабо разбираются в чертежах, не умеют их читать. Я стал посещать экзамены по повышению квалификации, требовал, чтобы люди, работающие на заводе, чертежи щелкали как орехи. Нередко случалось, что при моем появлении желающих получить разряд повыше словно ветром сдувало. Мои уважаемые коллеги начали сердито поговаривать, дескать, Каткус не ценит их стараний, пусть сам тогда занимается с рабочими, сам их учит. Я взял и набрал две группы рабочих из механического, которым особенно требовались подобные курсы. Нарочно от денег отказался, чтобы потом было
право разогнать половину слушателей. Занимался с ними после работы почти целых два месяца.
Ты даже не представляешь себе, мама, какие пришлось выслушивать вопросы на этих курсах! Заявляют вдруг: вот нас учишь старательно, а ведь потом все равно нормы подымут... И придется молчать! Хочешь не хочешь, а пришлось выбрать весьма ясную позицию, чтобы мог по совести ответить этим молодцам.
Вот я и выбрал.
Теперь ты спросишь, вступил ли я в партию.
Вступил.
Только не думаю, что именно из-за этого Гризицкас, уходя с поста, заявил дирекции, будто начальником цеха должен быть я, и никто другой. Гризицкас, человек жесткий и даже не без жестокости, может, уходя, и чувствовал какую-то затаенную обиду, почему бы не поджарить на сковороде, да еще на большом огне, исполненного энтузиазма мальчишку? Когда меня вызвал к себе директор, я так прямо и сказал, слишком еще молод, кишка тонка, пусть ищут другого человека, а временно могу побыть. Прошло полгода, и, к великому своему удивлению, увидел, что и план мы выполнили, и люди не разбежались. Все ждал, когда же в конце концов назначат настоящего начальника, но оказывается, все вокруг и думать забыли про это... Перестали ломать голову...
Вот как все было, мама. Скорее всего, виноват мой рост, а не какие-то там особые способности. Сама знаешь, я в достаточной мере педант, колючий по натуре; кроме того, видно, сейчас модно выдвигать молодых... Минул целый год, а я до сих пор толком не знаю, что хорошего совершил за это время. Знаю только одно — если будешь верить в меня, как прежде, тогда все будет замечательно.
Твой Юстас»
Когда я вошел в приемную, секретарь директора Марите бросила на меня взгляд, в котором сквозила насмешка. Она нередко подтрунивала надо мной из-за холостяцкой моей жизни, сама статная, хорошо сложена, правда, слишком уж правильными были черты лица и в глазах застыло кукольное выражение — так и веяло прохладой.
— Я без вызова, Мария,— предупредил,— всего на пару минут.
— Он приказал тебя не пускать без вызова,— Марите сумрачно улыбнулась.— Кажется, о тебя просто- напросто боится. Хочет поберечь здоровье.
Сразу припомнилось последнее с ним столкновение, когда директор, вопреки моему мнению, перевел двоих рабочих с участка заготовок в цех прессовки. Я собирался гнать их с завода как закоренелых симулянтов и известных выпивок. Но Папаша их пожалел. Вот тогда я и примчался к нему, раскаленный, словно термическая печь: «Раз мое мнение ничего не значит и никого не интересует, следовательно, я здесь не нужен!» — «Нельзя бросаться людьми, Каткус,— попытался сдержать мой пыл Папаша.— Такого права тебе никто не давал».— «Ладно, пускай они теперь отравляют воздух в прессовочном цехе,— не унимался я,— даю слово: они там не протянут и полгода».
Я оказался прав. Спустя месяц оба перебежчика один за другим попали в вытрезвитель и все равно были вынуждены уйти с завода. Однако, судя по всему, именно после этого инцидента Папаша и приказал секретарше не пускать меня в кабинет вызова.
— Дело очень важное, Мария,— трагическим голосом произнес я.— Не могу дожидаться, пока он сам вызовет меня для снятия скальпа. Директор один?
— Один,— ответила Марите.— Но я обязана строго выполнять его указания.
— Пресвятая дева Мария,— старался я произвести впечатление,— если ты даже загородишь дверь столом, стулом, сейфом, а сверху усядешься собственной персоной, все равно войду. Так что ступай и доложи, Каткус ломится в кабинет силой, у него дело государственной важности.
Секретарь ушла, а через минуту вернулась и кивком головы указала на приоткрытую дверь — дескать, иди уж, что с тобой делать.
— Так что там за дело государственной важности? — негромко, холодным тоном осведомился Папаша после того, как я вежливо с ним поздоровался.
Антанас Золубас, генеральный директор завода, был коренастый, невысокий мужчина, под шестьдесят, который управлял здешним предприятием со дня его основания. С коротко подстриженными седыми уси-нами, с внимательным, изучающим взглядом прижмуренных глаз, он скорее походил на крестьянина, владельца какой-нибудь усадьбы, чем на солидного руководителя крупного завода. Зимой и осенью ходил в приплюснутой коричневой кепке, летом менял ее на полотняную фуражку. Из-за этих головных уборов к нему и пристало прозвище — Папаша.
— Уважаемый товарищ директор— просительно заговорил я,— дело действительно важное. Ознакомился я с планами моего цеха на будущий год, и стало ясно, плана годового нам не вытянуть. Нас ждет полный крах.
— Специально для тебя план занижать не будем,— твердо произнес директор.— Голова у тебя молодая, горячая, думай, пока есть время.
Директор потянулся за очками, взял их со стола, и в задумчивости принялся сгибать и разгибать дужки оправы, все это проделывал, на меня не глядя. Я хорошо знал: нет хуже признака, чем этот, когда Папаша не смотрит на собеседника и занимается очками. Поэтому молча выжидал.
— Послушайте, Каткус,— директор перешел на «вы».— Может, объясните, на что надеялись, когда шли сюда начальником цеха? Каковы были планы, чего стремились достичь? Насколько припоминаю, согласились занять место начальника цеха вовсе не из карьеристских соображений.
Сказано это было вялым, неторопливым тоном, так обычно разговаривают с безнадежными, вышедшими из доверия людьми;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54