), которая кое-как летала, правда, увы, слишком недолго. Юстас опять ушел в работу, на этот раз больше прислушивался к советам ровесников, особенно Эдмундаса, который считался в кружке умнейшей головой, и работал терпеливо, не торопясь, ювелирно. Немного умерив первоначальный пыл, Юстас понял, что лишь труд, долгий, изнурительный, единственное для него спасение от несчастной любви к девочке, успевшей его позабыть. Теперь он поздравлял Нину только по праздникам, не надеясь на ответ, и постепенно светловолосая головка стала меркнуть в памяти.
Прошел еще год, Юстас и его товарищи из кружка готовились к летним республиканским соревнованиям в Вильнюсе, когда неожиданно он получил от Нины конверт с фотографией «На память от Нины». На снимке Нина в пестром ситцевом платьице, в полосатой кофточке поверх него, забредя в неглубокую речушку, присев, мыла ноги. Уже без кос, ветер растрепал ее коротко стриженные, на фотографии почти белые волосы... По-женски округлые колени, четко проступающие холмики грудей. Фотография потрясла Юстаса. Ведь это... взрослая девушка, с испугом подумал он, а ей еще только пятнадцать. Однако эта фотография без письма была как бы приглашением, и Юстас несколько дней не находил себе места, пока не решил — надо повидаться.
Захватив все свои сбережения, а также длинный фанерный ящик с авиамоделью, который всюду мешал,
он отправился на соревнования на день раньше и поездом махнул в Шяуляй. Оставив в камере хранения свой драгоценный груз, зашагал в город, то и дело расспрашивая, как пройти на ту улицу, что была указана на конверте. Оказалось, располагалась она на окраине города; одинаковые трехэтажные дома из белого кирпича стояли лишь по одной ее стороне, на другой Простирался пустырь, похожий на запущенный или еще не оборудованный стадион.
Прежде всего Юстас обеспокоился, каким он покажется Нине. Одет вроде нормально — пиджак в пеструю крапинку недавно куплен, голубая рубашка, светлые брюки, правда изрядно помявшиеся в вагоне. Достав зеркальце и- расческу, подправил пробор, и вдруг его охватила тревога. Из зеркальца на него глядел паренек с худощавым лицом, которому ни за что не дашь больше шестнадцати, в то время как Нина на фотографии выглядела как настоящая невеста. Взбираясь по лестнице на второй этаж, Юстас опять заволновался, что станет делать, если не найдет ее. Нина могла куда- нибудь уехать с родителями отдыхать, а до Вильнюса — путь неблизкий, прибудет туда только ночью, и придется до утра пережидать на вокзале. Теперь его путешествие в благословенную землю утратило свое очарование.
Призвав всю свою храбрость, он трижды нажал на звонок и стал ждать, постукивая носком ботинка о цементный пол. Дверь открыла молодая красивая женщина с такими же светлыми волосами, как у Нины.
— Добрый день,— поздоровался по-русски Юстас.— А Нина дома?
— Нет,— ответила женщина, и тонкие ее брови дугами высоко взлетели вверх от изумления.— Она с подругами в кино пошла.
— Жалко. У меня мало времени,— Юстас старался придать голосу как можно больше мужества.
Женщина сдержанно улыбнулась:
— Вы, наверное... откуда-то приехали?
— Да. Я старый Нинин знакомый,— с достоинством произнес Юстас, пылая как огонь.
— Неужели? Пожалуйста, заходите, Нина должна скоро прийти.
— Лучше во дворе обожду, на чистом воздухе...— почти простонал Юстас и, нахмурив брови, несколько
раз совсем без нужды, выразительно посмотрел на часы.
— Пожалуйста,— женщина никак не могла сдержать улыбки.— Во дворе есть скамейка.
— Я заметил,— осипшим голосом ответил Юстас и не спеша спустился по лестнице.
Выйдя на улицу, ощутил, что воротничок рубашки мокрый от пота и прилип к шее. Он расстегнул две верхние пуговицы, однако на скамейку возле песочницы так и не сел — слишком много окон уставилось на него. Засунув руки в карманы, в распахнутом пиджаке, изображая независимого мужчину, Юстас миновал двор, вышел на улицу и стал прогуливаться по тротуару.
Было уже за полдень, но солнце жарило с яростью. Придорожная пыль и собачья ромашка, растущая возле самого асфальта, пахли пакляной веревкой. Неожиданно возникла мысль, что эта поездка к Нине первая и последняя, что ехал сюда проститься с нею на все времена. Такое прощание необходимо, иначе как будто оставалось между ними что-то незавершенное, страх перед самим собой. Юстаса охватила печаль и больше уже не приводила в замешательство та светловолосая женщина с живыми глазами — конечно же Нинина мать! — он даже слегка наслаждался болью, возникшей от понимания утраты, и время бежало быстро, ничуть его не изнуряя. Он уже не ломал головы над тем, что и как скажет Нине при встрече, чувствовал, что нужные слова придут сами.
Наконец вдалеке, в конце улицы, он заметил спешащую девочку и, хотя еще не мог рассмотреть лица, по желтоватым волосам и походке определил, что это Нина. Юстас неторопливо двинулся в ее сторону, и, когда оставалось каких-нибудь десять шагов, оба остановились как вкопанные. По лицу Нины пробежали удивление, смятение, радость, наконец она приблизилась, протянула руку.
— Ну, ты и молодец,— сказала она и покачала головой, словно все еще не веря, что это Юстас.— Не думала, что...
Юстас упивался Нининым голосом; утратив ребячью звонкость, которая врезалась в память, он стал более глубоким, с незнакомыми бархатистыми переливами. Сказав все это, Нина рассмеялась, и Юстас стыдливо
отвел взгляд от трепещущей под цветастым платьем, не по возрасту высокой груди. В глубине души он радовался, что Нинино лицо сохранило ту же бросающуюся в глаза ясность, что ее черты такие же нежные, чутко реагирующие на каждую перемену в настроении, и все же ее красота Юстаса страшила и ранила. Он так и сказал:
— Какая ты красивая, Нина, даже страшно на тебя смотреть.
Она зарделась, поправила плечики у платья.
— А ты был красивей. Когда прекратишь тянуться?
Юстас виновато развел руками, спросил:
— Ты рада, что приехал?
— Еще не знаю,— откровенно призналась Нина.
— Я три года ждал этого дня. Почему ты не писала?
— Не получалось. Ты писал мне такие умные, красивые письма, а я писала и рвала, потому что казалась себе последней дурой.
— Надо было посылать такие, какие получались,— вздохнул Юстас.— Это лучше, чем ничего.
— Не хотела выглядеть перед тобой глупо. Не сердись.
— Я и не сержусь.
— Пойдем к нам, пообедаем. Я проголодалась.
Юстас заартачился:
— Лучше побудем вдвоем. Мне показалось, я не слишком понравился твоей маме. Поедим где-нибудь в городе.
— Моя мама очень вкусно готовит! Зачем тратить еще деньги?
— А может, мне это приятно? — произнес Юстас и застыдился, что говорит глупо, неестественно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Прошел еще год, Юстас и его товарищи из кружка готовились к летним республиканским соревнованиям в Вильнюсе, когда неожиданно он получил от Нины конверт с фотографией «На память от Нины». На снимке Нина в пестром ситцевом платьице, в полосатой кофточке поверх него, забредя в неглубокую речушку, присев, мыла ноги. Уже без кос, ветер растрепал ее коротко стриженные, на фотографии почти белые волосы... По-женски округлые колени, четко проступающие холмики грудей. Фотография потрясла Юстаса. Ведь это... взрослая девушка, с испугом подумал он, а ей еще только пятнадцать. Однако эта фотография без письма была как бы приглашением, и Юстас несколько дней не находил себе места, пока не решил — надо повидаться.
Захватив все свои сбережения, а также длинный фанерный ящик с авиамоделью, который всюду мешал,
он отправился на соревнования на день раньше и поездом махнул в Шяуляй. Оставив в камере хранения свой драгоценный груз, зашагал в город, то и дело расспрашивая, как пройти на ту улицу, что была указана на конверте. Оказалось, располагалась она на окраине города; одинаковые трехэтажные дома из белого кирпича стояли лишь по одной ее стороне, на другой Простирался пустырь, похожий на запущенный или еще не оборудованный стадион.
Прежде всего Юстас обеспокоился, каким он покажется Нине. Одет вроде нормально — пиджак в пеструю крапинку недавно куплен, голубая рубашка, светлые брюки, правда изрядно помявшиеся в вагоне. Достав зеркальце и- расческу, подправил пробор, и вдруг его охватила тревога. Из зеркальца на него глядел паренек с худощавым лицом, которому ни за что не дашь больше шестнадцати, в то время как Нина на фотографии выглядела как настоящая невеста. Взбираясь по лестнице на второй этаж, Юстас опять заволновался, что станет делать, если не найдет ее. Нина могла куда- нибудь уехать с родителями отдыхать, а до Вильнюса — путь неблизкий, прибудет туда только ночью, и придется до утра пережидать на вокзале. Теперь его путешествие в благословенную землю утратило свое очарование.
Призвав всю свою храбрость, он трижды нажал на звонок и стал ждать, постукивая носком ботинка о цементный пол. Дверь открыла молодая красивая женщина с такими же светлыми волосами, как у Нины.
— Добрый день,— поздоровался по-русски Юстас.— А Нина дома?
— Нет,— ответила женщина, и тонкие ее брови дугами высоко взлетели вверх от изумления.— Она с подругами в кино пошла.
— Жалко. У меня мало времени,— Юстас старался придать голосу как можно больше мужества.
Женщина сдержанно улыбнулась:
— Вы, наверное... откуда-то приехали?
— Да. Я старый Нинин знакомый,— с достоинством произнес Юстас, пылая как огонь.
— Неужели? Пожалуйста, заходите, Нина должна скоро прийти.
— Лучше во дворе обожду, на чистом воздухе...— почти простонал Юстас и, нахмурив брови, несколько
раз совсем без нужды, выразительно посмотрел на часы.
— Пожалуйста,— женщина никак не могла сдержать улыбки.— Во дворе есть скамейка.
— Я заметил,— осипшим голосом ответил Юстас и не спеша спустился по лестнице.
Выйдя на улицу, ощутил, что воротничок рубашки мокрый от пота и прилип к шее. Он расстегнул две верхние пуговицы, однако на скамейку возле песочницы так и не сел — слишком много окон уставилось на него. Засунув руки в карманы, в распахнутом пиджаке, изображая независимого мужчину, Юстас миновал двор, вышел на улицу и стал прогуливаться по тротуару.
Было уже за полдень, но солнце жарило с яростью. Придорожная пыль и собачья ромашка, растущая возле самого асфальта, пахли пакляной веревкой. Неожиданно возникла мысль, что эта поездка к Нине первая и последняя, что ехал сюда проститься с нею на все времена. Такое прощание необходимо, иначе как будто оставалось между ними что-то незавершенное, страх перед самим собой. Юстаса охватила печаль и больше уже не приводила в замешательство та светловолосая женщина с живыми глазами — конечно же Нинина мать! — он даже слегка наслаждался болью, возникшей от понимания утраты, и время бежало быстро, ничуть его не изнуряя. Он уже не ломал головы над тем, что и как скажет Нине при встрече, чувствовал, что нужные слова придут сами.
Наконец вдалеке, в конце улицы, он заметил спешащую девочку и, хотя еще не мог рассмотреть лица, по желтоватым волосам и походке определил, что это Нина. Юстас неторопливо двинулся в ее сторону, и, когда оставалось каких-нибудь десять шагов, оба остановились как вкопанные. По лицу Нины пробежали удивление, смятение, радость, наконец она приблизилась, протянула руку.
— Ну, ты и молодец,— сказала она и покачала головой, словно все еще не веря, что это Юстас.— Не думала, что...
Юстас упивался Нининым голосом; утратив ребячью звонкость, которая врезалась в память, он стал более глубоким, с незнакомыми бархатистыми переливами. Сказав все это, Нина рассмеялась, и Юстас стыдливо
отвел взгляд от трепещущей под цветастым платьем, не по возрасту высокой груди. В глубине души он радовался, что Нинино лицо сохранило ту же бросающуюся в глаза ясность, что ее черты такие же нежные, чутко реагирующие на каждую перемену в настроении, и все же ее красота Юстаса страшила и ранила. Он так и сказал:
— Какая ты красивая, Нина, даже страшно на тебя смотреть.
Она зарделась, поправила плечики у платья.
— А ты был красивей. Когда прекратишь тянуться?
Юстас виновато развел руками, спросил:
— Ты рада, что приехал?
— Еще не знаю,— откровенно призналась Нина.
— Я три года ждал этого дня. Почему ты не писала?
— Не получалось. Ты писал мне такие умные, красивые письма, а я писала и рвала, потому что казалась себе последней дурой.
— Надо было посылать такие, какие получались,— вздохнул Юстас.— Это лучше, чем ничего.
— Не хотела выглядеть перед тобой глупо. Не сердись.
— Я и не сержусь.
— Пойдем к нам, пообедаем. Я проголодалась.
Юстас заартачился:
— Лучше побудем вдвоем. Мне показалось, я не слишком понравился твоей маме. Поедим где-нибудь в городе.
— Моя мама очень вкусно готовит! Зачем тратить еще деньги?
— А может, мне это приятно? — произнес Юстас и застыдился, что говорит глупо, неестественно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54