Поэтому однажды взял чертеж, из-за которого возник раздор у технологов с конструкторами, и направился к начальнику цеха.
— Послушайте, шеф, чепуха получается с этим отверстием,— сумрачно произнес и разложил на столе чертеж.
— В чем загвоздка? — не без коварства вскинул брови Зубавичюс.
Юстас придвинул ближе чертеж, а сам уставился в угол, где торчала пустая подставка для переходящего знамени.
— Да плевать на это отверстие, говори прямо — зачем пришел?
Юстас рассказал все.
— Знаешь, приятель,— ответил Зубавичюс,— очень сложное это дело — управлять людьми. Все манипуляции возникают оттого, что некоторые персоны, ничего не смыслящие ни в психологии, ни в истории, ни в накопленном нравственном опыте народа, вдруг в один прекрасный день осознают, что им нужно дотла сгореть ради так называемого дела. Наплевать им на всех, главное — повторять, повторять на каждом шагу: «ради дела». Так ведут себя хамы, не уважающие людей. Ты не таков, поэтому скажу о другой стороне медали — о чрезмерном демократизме. Хотел бы напомнить тебе кое-что из политики старых литовских князей. Не имея
возможности оставлять в завоеванных землях достаточной силы, они не трогали ни церквей, ни веры, ни местных властителей, которые должны были платить им дань; Вот почему на новгородском вечевом колоколе отлит барельеф князя Даумантаса. Оказывается, святым можно сделаться и тогда, когда ни во что не вмешиваешься и не интересуешься тем, что творится вокруг. А ты, Каткус, не из слабаков, поэтому не стану тебе разъяснять, что значит управлять людьми. Идя в цех, я иногда задумываюсь над тем, что все-таки литовцы, те самые, что протискиваются в сей момент через вертушку на проходной, когда-то помогли сдержать натиск Золотой Орды, хоть и порядком истощенной, на Восточную Европу. Думаешь, они что-нибудь понимали, считали это своей исторической миссией? Ни черта. Надо было так сделать — и сделали...
Кто-то тронул его за локоть, и, обернувшись, Юстас увидел рядом с собой Зайделиса Мотялиса, начальника планового отдела. Летом тот непременно ходил в светлых костюмах, зимой и осенью — в темных, галстуки подбирал однотонные, дорогие, и выглядели они всегда, будто только-только из магазина, даже трудно было представить, что их касались чьи-то пальцы. Пиджак расстегнут, под ним виднеется покатое брюшко, на круглом лице глубоко посажены глаза, холодные, изучающие; пухлые влажные губы с каким-то карамельным блеском, на них постоянно поигрывает улыбка.
— Ну что, не надоело играть з демократию? — негромко осведомился Мотялис, окидывая взором очередь — людей набралось не слишком много, нижняя губа при этом у него насмешливо оттопырилась.
— Кто во что горазд, в то и играет,— скороговоркой отозвался Юстас.— Предпочитаю это дешевому скептицизму.
— А почему именно дешевому? — фыркнул Мотялис.— Скептицизм, между прочим, ничуть не мешал даже Марксу. Оптимистом, товарищ Каткус, тоже незачем притворяться. И знаете почему?
— Такой уродился, что поделаешь.
— А вам известно, что в будущем году плана вашему цеху не вытянуть?
— Если даже и так, неужели стану рыдать раньше времени?
— И все-таки, если всерьез, что собираетесь делать?
— Что-нибудь да придумаем вместе с мужиками. Пролетарии мои — народ головастый, толковый. Кажется, прежде всего поменяем станки местами.
Мотялис от души расхохотался, потом закашлялся:
— Неплохо. Совсем как в басне Крылова!..
— Кстати, у вас замечательный галстук,— перебил Юстас.— Очень благородный цвет бордо. Не сомневаюсь, французский.
— Ну, где уж нам! Югославский. Вот не думал, что обращаете внимание на такие детали. Это для меня новость.
Юстас изобразил на лице удивление, даже чуть выкатил глаза:
— Почему же?! А затея со станками?
— Не изображайте из себя гусака, Каткус. За всем этим, без сомнения, кроется куда более глубокий смысл... Так что, примете меня в очередь или пойти в конец?
— Придется принять, хотя вы и ведете деловые разговоры. А это идет вразрез с моими принципами,— пояснил Юстас несколько ошарашенному Мотялису и с чуть подчеркнутой любезностью протянул пустой поднос.— О работе — в рабочее время. Теперь у нас перерыв. Обед.
— Эх,— вздохнул Мотялис,— настоящий солдат всегда в строю.
Юстас резко тряхнул головой:
— Нет. Вот отсюда и наши беды.
— Так уж прямо и беды? — притворился напуганным Мотялис.
— Да. Потому что все никак не научимся нормально трудиться. Можете обозвать меня формалистом, но я подчеркиваю — нормально. Только и слышишь на каждом шагу: умереть у станка, скончаться на посту... Сверхурочные, ночные бдения, штурмовщина во имя выполнения плана... И трогательные видения из прошлого: непременные тачки, окоченевшие руки в кинофильмах... Теперь приглядитесь к женщинам, что стоят впереди нас. Видите? Ну и как?
— А на которую, простите, следует обратить внимание? — вежливо осведомился Мотялис.
— На всех сразу, если угодно! Ну что, чувствуете?
Мотялис втянул воздух тонко очерченными ноздрями.
— Неужели «Шанель»?
— Вы не ошиблись,— негромко засмеялся Юстас.
— Чистой воды распущенность,— передернул плечами Мотялис.— Невероятно. Кстати, а зачем это?
— А вы подойдите и спросите.
— Ба, ба,— грустноватым тоном протянул Мотялис,— вы даже не формалист, вы просто опасный субъект. Сваливаете все в одну кучу и еще мните себя правым. Вы тот самый невыносимый тип авантюриста, который опирается на невежество масс и непонимание ими исторической миссии рабочего класса.
— Вот потому-то и цените меня, Зайделис, цените дороже золота. На улице такие не валяются. Перекусим, тогда и об истории потолкуем. У меня мать всю свою жизнь историю преподает. Историю Литвы и СССР...
— Знаю, знаю о вас больше, нежели думаете,— буркнул Мотялис.
— Добрый день, девочки,— поздоровался Юстас, когда подошли к раздаточному окошку.— Цепелины1 еще есть?
— Есть, товарищ начальник. Вам сколько?
— Четыре.
Мотялис стоял рядом с опечаленным лицом и вроде даже слегка раздосадованный.
— А вы к тому же еще и варвар, Каткус,— вполголоса пробормотал он.— Молодой варвар. Эдак нагружать свой желудок...
— Что поделаешь, другой генотип... другие блюда.
— Прикусите язык,— едва слышно попросил Мотялис, голос его почему-то звучал на редкость мягко,— в конце концов, я старше вас.
За столом они долго ели молча, потом Мотялис не выдержал, заговорил первым:
— Я действительно переживаю, Каткус. Все это меня серьезно беспокоит. Инструментальный в следующем году плана не вытянет.
— Знаю и даже чуточку этому радуюсь.
Теперь на лице Мотялиса обозначилось страдание.
— Я бы на вашем месте не радовался. Ни один нормальный человек не станет тут радоваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Послушайте, шеф, чепуха получается с этим отверстием,— сумрачно произнес и разложил на столе чертеж.
— В чем загвоздка? — не без коварства вскинул брови Зубавичюс.
Юстас придвинул ближе чертеж, а сам уставился в угол, где торчала пустая подставка для переходящего знамени.
— Да плевать на это отверстие, говори прямо — зачем пришел?
Юстас рассказал все.
— Знаешь, приятель,— ответил Зубавичюс,— очень сложное это дело — управлять людьми. Все манипуляции возникают оттого, что некоторые персоны, ничего не смыслящие ни в психологии, ни в истории, ни в накопленном нравственном опыте народа, вдруг в один прекрасный день осознают, что им нужно дотла сгореть ради так называемого дела. Наплевать им на всех, главное — повторять, повторять на каждом шагу: «ради дела». Так ведут себя хамы, не уважающие людей. Ты не таков, поэтому скажу о другой стороне медали — о чрезмерном демократизме. Хотел бы напомнить тебе кое-что из политики старых литовских князей. Не имея
возможности оставлять в завоеванных землях достаточной силы, они не трогали ни церквей, ни веры, ни местных властителей, которые должны были платить им дань; Вот почему на новгородском вечевом колоколе отлит барельеф князя Даумантаса. Оказывается, святым можно сделаться и тогда, когда ни во что не вмешиваешься и не интересуешься тем, что творится вокруг. А ты, Каткус, не из слабаков, поэтому не стану тебе разъяснять, что значит управлять людьми. Идя в цех, я иногда задумываюсь над тем, что все-таки литовцы, те самые, что протискиваются в сей момент через вертушку на проходной, когда-то помогли сдержать натиск Золотой Орды, хоть и порядком истощенной, на Восточную Европу. Думаешь, они что-нибудь понимали, считали это своей исторической миссией? Ни черта. Надо было так сделать — и сделали...
Кто-то тронул его за локоть, и, обернувшись, Юстас увидел рядом с собой Зайделиса Мотялиса, начальника планового отдела. Летом тот непременно ходил в светлых костюмах, зимой и осенью — в темных, галстуки подбирал однотонные, дорогие, и выглядели они всегда, будто только-только из магазина, даже трудно было представить, что их касались чьи-то пальцы. Пиджак расстегнут, под ним виднеется покатое брюшко, на круглом лице глубоко посажены глаза, холодные, изучающие; пухлые влажные губы с каким-то карамельным блеском, на них постоянно поигрывает улыбка.
— Ну что, не надоело играть з демократию? — негромко осведомился Мотялис, окидывая взором очередь — людей набралось не слишком много, нижняя губа при этом у него насмешливо оттопырилась.
— Кто во что горазд, в то и играет,— скороговоркой отозвался Юстас.— Предпочитаю это дешевому скептицизму.
— А почему именно дешевому? — фыркнул Мотялис.— Скептицизм, между прочим, ничуть не мешал даже Марксу. Оптимистом, товарищ Каткус, тоже незачем притворяться. И знаете почему?
— Такой уродился, что поделаешь.
— А вам известно, что в будущем году плана вашему цеху не вытянуть?
— Если даже и так, неужели стану рыдать раньше времени?
— И все-таки, если всерьез, что собираетесь делать?
— Что-нибудь да придумаем вместе с мужиками. Пролетарии мои — народ головастый, толковый. Кажется, прежде всего поменяем станки местами.
Мотялис от души расхохотался, потом закашлялся:
— Неплохо. Совсем как в басне Крылова!..
— Кстати, у вас замечательный галстук,— перебил Юстас.— Очень благородный цвет бордо. Не сомневаюсь, французский.
— Ну, где уж нам! Югославский. Вот не думал, что обращаете внимание на такие детали. Это для меня новость.
Юстас изобразил на лице удивление, даже чуть выкатил глаза:
— Почему же?! А затея со станками?
— Не изображайте из себя гусака, Каткус. За всем этим, без сомнения, кроется куда более глубокий смысл... Так что, примете меня в очередь или пойти в конец?
— Придется принять, хотя вы и ведете деловые разговоры. А это идет вразрез с моими принципами,— пояснил Юстас несколько ошарашенному Мотялису и с чуть подчеркнутой любезностью протянул пустой поднос.— О работе — в рабочее время. Теперь у нас перерыв. Обед.
— Эх,— вздохнул Мотялис,— настоящий солдат всегда в строю.
Юстас резко тряхнул головой:
— Нет. Вот отсюда и наши беды.
— Так уж прямо и беды? — притворился напуганным Мотялис.
— Да. Потому что все никак не научимся нормально трудиться. Можете обозвать меня формалистом, но я подчеркиваю — нормально. Только и слышишь на каждом шагу: умереть у станка, скончаться на посту... Сверхурочные, ночные бдения, штурмовщина во имя выполнения плана... И трогательные видения из прошлого: непременные тачки, окоченевшие руки в кинофильмах... Теперь приглядитесь к женщинам, что стоят впереди нас. Видите? Ну и как?
— А на которую, простите, следует обратить внимание? — вежливо осведомился Мотялис.
— На всех сразу, если угодно! Ну что, чувствуете?
Мотялис втянул воздух тонко очерченными ноздрями.
— Неужели «Шанель»?
— Вы не ошиблись,— негромко засмеялся Юстас.
— Чистой воды распущенность,— передернул плечами Мотялис.— Невероятно. Кстати, а зачем это?
— А вы подойдите и спросите.
— Ба, ба,— грустноватым тоном протянул Мотялис,— вы даже не формалист, вы просто опасный субъект. Сваливаете все в одну кучу и еще мните себя правым. Вы тот самый невыносимый тип авантюриста, который опирается на невежество масс и непонимание ими исторической миссии рабочего класса.
— Вот потому-то и цените меня, Зайделис, цените дороже золота. На улице такие не валяются. Перекусим, тогда и об истории потолкуем. У меня мать всю свою жизнь историю преподает. Историю Литвы и СССР...
— Знаю, знаю о вас больше, нежели думаете,— буркнул Мотялис.
— Добрый день, девочки,— поздоровался Юстас, когда подошли к раздаточному окошку.— Цепелины1 еще есть?
— Есть, товарищ начальник. Вам сколько?
— Четыре.
Мотялис стоял рядом с опечаленным лицом и вроде даже слегка раздосадованный.
— А вы к тому же еще и варвар, Каткус,— вполголоса пробормотал он.— Молодой варвар. Эдак нагружать свой желудок...
— Что поделаешь, другой генотип... другие блюда.
— Прикусите язык,— едва слышно попросил Мотялис, голос его почему-то звучал на редкость мягко,— в конце концов, я старше вас.
За столом они долго ели молча, потом Мотялис не выдержал, заговорил первым:
— Я действительно переживаю, Каткус. Все это меня серьезно беспокоит. Инструментальный в следующем году плана не вытянет.
— Знаю и даже чуточку этому радуюсь.
Теперь на лице Мотялиса обозначилось страдание.
— Я бы на вашем месте не радовался. Ни один нормальный человек не станет тут радоваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54