Его вельветовые штаны и салатного цвета рубашка выглядят удручающе, но Юстас не обращает на это внимания, швыряет на кухонный столик курицу в размокшей бумаге и горланит:
— Дайнуже, райская птица прилетела!
Она тотчас устремляется в кухню, замирает, увидев, что с его одежды стекает вода.
— Да... Райская птица...
Юстас хочет объяснить, что райская птица вовсе не он, а курица, брошенная на столик, но передумывает. Настигнутый непонятным порывом, хватает Дайну за талию, кружит и на миг прижимает к себе, насквозь промокшему и глупо улыбающемуся.
Дайна упирается ладонями ему в грудь и, откинув голову, внимательно смотрит в глаза.
— Не ожидала такого темперамента...
Юстас сразу выпускает ее из объятий и говорит, стараясь выдержать шутливый тон:
— По правде сказать, для меня это тоже новость.
Дайна наклоняется над столом, разворачивает курицу.
— Пойдите переоденьтесь,— тихо произносит она, не поднимая головы. Ее желтоватые, уже расчесанные волосы свешиваются и прикрывают половину лица, и Юстас все не может понять — обидел ее или нет.
— Сейчас,— послушно откликается и вдруг слышит резкое треньканье телефона в прихожей.
Подняв трубку, Юстас сразу же узнает ленивый Лаймин голос.
— Привет,— в интонации не то упрек, не то недовольство.— Ты один?
— Нет,— отвечает Юстас.
— Так и должно было когда-нибудь случиться.— Следует долгая многозначительная пауза.— Но я и не ревнива. Послезавтра заскочу. Завтра отдыхай.
— И послезавтра я буду не один.
— Вот как. Нашел более порядочную и более привлекательную.
— Не нашел. Пустил пожить друга.
— Бедняжка.
— Я или друг?
— Вы оба бедняжки.
— Ничего подобного.
— Почему ты смеешься?
— Отчего-то весело.
— Веселись на здоровье. И долго этот дружок собирается у тебя торчать?
— Не говорил. Будет столько, сколько понадобится.
— Выходит, какое-то время не сможем встречаться?
— Ты прозорлива, Лайма.
— Не остри. Так или иначе, я к тебе все-таки привязана.
— Думаю, я тоже.
— Спасибо и на этом.
— И тебе спасибо, Лайма. Не грусти. Я не стою тебя.
— Конечно, не стоишь.
— Тогда прощай.
— Прощай или до свидания?
— Прощай, Лаймуже.
— Прощай, Юстас. Привет твоему другу.— Лайма кладет трубку, наверное, на все времена.
Она все равно думает, что у меня другая женщина, мысленно усмехается Юстас. Пусть, по-иному думать она и не способна. Позвонила сегодня, потому что в среду не поднимал трубку. С этими средами надо было ^когда-нибудь покончить, ведь после них чувствуешь себя так, будто неделю белье не менял. Она тоже человек, как принято выражаться, однако человек взрослый, неглупый и красивый. Свободный во всех смыслах. Не гнетет ответственность ни за кого. Пусть хоть за себя научится отвечать.
Но неприятное ощущение не проходит. Тотчас вспыхивает другая, противоречивая мысль: а может, следовало постепенно и незаметно придать ее жизни другую окраску, более осмысленную и приносящую больше радости? Вел себя как последний эгоист — безжалостно читал мораль, а она, чего доброго, втайне, в глубине души надеялась на что-то другое, возможно, на несбыточное чудо, которого ждут все, даже и вконец отчаявшиеся женщины?
Сущий вздор. Ей не восемнадцать, она уже выбрала свой ритм и образ жизни, свойственные людям ее круга, вырваться откуда у нее не будет ни желания, ни сил. А это наглядно подтверждает, что не одна она такая. С другой стороны, безделье калечит. Атрофируется потребность в труде. Потребность, которую не восстановишь, когда человеку почти тридцать. Болезнь эта напоминает алкоголизм.
Теперь Юстас начинает более ясно понимать основную причину своего резкого поведения по отношению к Лайме. Нетрудовой элемент. Здоровый, развитой человек, а иждивенец. Отчего это происходит, Каткус? Жизнь не создала благоприятных условий для воплощения целей? А почему она должна была их создавать? Может, просто целей не было? Только безмерное желание брать, брать и брать... сколько позволяет дремучая фантазия? До тех пор, пока все не надоело и не наскучило. Ты опять очень категоричен в своих выводах, Каткус, но чутье тебя не обманывает — спустя какое-то время все твои усилия, даже жертвы, принесенные ради Лаймы, показались бы ей обременительными, а может, даже и нелепо смешными.
Юстас возвращается в кухню, как сквозь дождевую завесу проступают силуэты Дайны и ее детей. Охватывает странное волнение, может даже нечто сродни умилению, и Юстас озабоченно спрашивает:
— А по телевизору не показывают ничего интересного?
— Сейчас будет фильм для детей,— отзывается Вилюе, наблюдающий, как мать проворно разделывает курицу.
— Проголодался? — Юстас постукивает пальцем по его животу.— Потерпим с тобой немного, ладно? А может, хочешь хлеба с маслом и сыром?
— Не хочу,— отвечает мальчик.— Лучше потерплю.
Юстас в ванной переодевается в сухую и не такую
красочную одежду, развешивает мокрую и только тогда понимает, что Дайна слышала весь его разговор с Лай- мой. Ну и пускай, ободряет себя Юстас, я человек свободный, интересно, как она отреагирует. Правда, умеет не показывать своих чувств, но все равно пойму.
Юстас выходит в кухню, детей здесь уже нет, наверное, смотрят телевизор в комнате, останавливается рядом с Дайной и спрашивает:
— Что приготовим из этой райской птицы?
— Потушим с овощами,— как автомат, отзывается Дайна.— Быстрее будет — и первое, и второе блюдо...
Все-таки задело, смекает Юстас, вот дьявольщина, и продолжает, повернувшись спиной.
— Не могу слоняться без дела,— говорит он, словно провинившись.— Может, давайте помогу чем-нибудь?
Длинные тонкие Дайнины пальцы ловко нарезают морковь на мелкие дольки. На мгновение они застывают. Будто думают.
— Начистите картошки, если это не задевает вашего мужского достоинства. А вы умеете?
— Велика наука,— прыскает Юстас.— С шести лет для матери чистил...
— Ас семи занимались логарифмами?
Мстит, чертенок, кусается, почему-то радуется Юстас. Вот и пропало твое олимпийское спокойствие, Дайнуже, все-таки разбередил сердце телефонный звонок.
— Откуда вы узнали? — прикидывается искренне удивленным Юстас.— Кажется, так таил от всех...
— Не трудно понять,— меланхолически вздыхает Дайна.
Юстас выбирает удобный нож, наливает в миску холодной воды и ставит ведро для мусора между ног. Кухня небольшая, упругое Дайнино тело мелькает почти у самого лица, притягивает. Юстас сидит, согнувшись, на табурете, сосредоточенно устремив взгляд на вьющуюся меж пальцев кожуру, одновременно видит себя со стороны, ему немного смешно, но и уютно сидеть вот так.
— Не думала, что вы умеете врать,— холодно произносит Дайна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Дайнуже, райская птица прилетела!
Она тотчас устремляется в кухню, замирает, увидев, что с его одежды стекает вода.
— Да... Райская птица...
Юстас хочет объяснить, что райская птица вовсе не он, а курица, брошенная на столик, но передумывает. Настигнутый непонятным порывом, хватает Дайну за талию, кружит и на миг прижимает к себе, насквозь промокшему и глупо улыбающемуся.
Дайна упирается ладонями ему в грудь и, откинув голову, внимательно смотрит в глаза.
— Не ожидала такого темперамента...
Юстас сразу выпускает ее из объятий и говорит, стараясь выдержать шутливый тон:
— По правде сказать, для меня это тоже новость.
Дайна наклоняется над столом, разворачивает курицу.
— Пойдите переоденьтесь,— тихо произносит она, не поднимая головы. Ее желтоватые, уже расчесанные волосы свешиваются и прикрывают половину лица, и Юстас все не может понять — обидел ее или нет.
— Сейчас,— послушно откликается и вдруг слышит резкое треньканье телефона в прихожей.
Подняв трубку, Юстас сразу же узнает ленивый Лаймин голос.
— Привет,— в интонации не то упрек, не то недовольство.— Ты один?
— Нет,— отвечает Юстас.
— Так и должно было когда-нибудь случиться.— Следует долгая многозначительная пауза.— Но я и не ревнива. Послезавтра заскочу. Завтра отдыхай.
— И послезавтра я буду не один.
— Вот как. Нашел более порядочную и более привлекательную.
— Не нашел. Пустил пожить друга.
— Бедняжка.
— Я или друг?
— Вы оба бедняжки.
— Ничего подобного.
— Почему ты смеешься?
— Отчего-то весело.
— Веселись на здоровье. И долго этот дружок собирается у тебя торчать?
— Не говорил. Будет столько, сколько понадобится.
— Выходит, какое-то время не сможем встречаться?
— Ты прозорлива, Лайма.
— Не остри. Так или иначе, я к тебе все-таки привязана.
— Думаю, я тоже.
— Спасибо и на этом.
— И тебе спасибо, Лайма. Не грусти. Я не стою тебя.
— Конечно, не стоишь.
— Тогда прощай.
— Прощай или до свидания?
— Прощай, Лаймуже.
— Прощай, Юстас. Привет твоему другу.— Лайма кладет трубку, наверное, на все времена.
Она все равно думает, что у меня другая женщина, мысленно усмехается Юстас. Пусть, по-иному думать она и не способна. Позвонила сегодня, потому что в среду не поднимал трубку. С этими средами надо было ^когда-нибудь покончить, ведь после них чувствуешь себя так, будто неделю белье не менял. Она тоже человек, как принято выражаться, однако человек взрослый, неглупый и красивый. Свободный во всех смыслах. Не гнетет ответственность ни за кого. Пусть хоть за себя научится отвечать.
Но неприятное ощущение не проходит. Тотчас вспыхивает другая, противоречивая мысль: а может, следовало постепенно и незаметно придать ее жизни другую окраску, более осмысленную и приносящую больше радости? Вел себя как последний эгоист — безжалостно читал мораль, а она, чего доброго, втайне, в глубине души надеялась на что-то другое, возможно, на несбыточное чудо, которого ждут все, даже и вконец отчаявшиеся женщины?
Сущий вздор. Ей не восемнадцать, она уже выбрала свой ритм и образ жизни, свойственные людям ее круга, вырваться откуда у нее не будет ни желания, ни сил. А это наглядно подтверждает, что не одна она такая. С другой стороны, безделье калечит. Атрофируется потребность в труде. Потребность, которую не восстановишь, когда человеку почти тридцать. Болезнь эта напоминает алкоголизм.
Теперь Юстас начинает более ясно понимать основную причину своего резкого поведения по отношению к Лайме. Нетрудовой элемент. Здоровый, развитой человек, а иждивенец. Отчего это происходит, Каткус? Жизнь не создала благоприятных условий для воплощения целей? А почему она должна была их создавать? Может, просто целей не было? Только безмерное желание брать, брать и брать... сколько позволяет дремучая фантазия? До тех пор, пока все не надоело и не наскучило. Ты опять очень категоричен в своих выводах, Каткус, но чутье тебя не обманывает — спустя какое-то время все твои усилия, даже жертвы, принесенные ради Лаймы, показались бы ей обременительными, а может, даже и нелепо смешными.
Юстас возвращается в кухню, как сквозь дождевую завесу проступают силуэты Дайны и ее детей. Охватывает странное волнение, может даже нечто сродни умилению, и Юстас озабоченно спрашивает:
— А по телевизору не показывают ничего интересного?
— Сейчас будет фильм для детей,— отзывается Вилюе, наблюдающий, как мать проворно разделывает курицу.
— Проголодался? — Юстас постукивает пальцем по его животу.— Потерпим с тобой немного, ладно? А может, хочешь хлеба с маслом и сыром?
— Не хочу,— отвечает мальчик.— Лучше потерплю.
Юстас в ванной переодевается в сухую и не такую
красочную одежду, развешивает мокрую и только тогда понимает, что Дайна слышала весь его разговор с Лай- мой. Ну и пускай, ободряет себя Юстас, я человек свободный, интересно, как она отреагирует. Правда, умеет не показывать своих чувств, но все равно пойму.
Юстас выходит в кухню, детей здесь уже нет, наверное, смотрят телевизор в комнате, останавливается рядом с Дайной и спрашивает:
— Что приготовим из этой райской птицы?
— Потушим с овощами,— как автомат, отзывается Дайна.— Быстрее будет — и первое, и второе блюдо...
Все-таки задело, смекает Юстас, вот дьявольщина, и продолжает, повернувшись спиной.
— Не могу слоняться без дела,— говорит он, словно провинившись.— Может, давайте помогу чем-нибудь?
Длинные тонкие Дайнины пальцы ловко нарезают морковь на мелкие дольки. На мгновение они застывают. Будто думают.
— Начистите картошки, если это не задевает вашего мужского достоинства. А вы умеете?
— Велика наука,— прыскает Юстас.— С шести лет для матери чистил...
— Ас семи занимались логарифмами?
Мстит, чертенок, кусается, почему-то радуется Юстас. Вот и пропало твое олимпийское спокойствие, Дайнуже, все-таки разбередил сердце телефонный звонок.
— Откуда вы узнали? — прикидывается искренне удивленным Юстас.— Кажется, так таил от всех...
— Не трудно понять,— меланхолически вздыхает Дайна.
Юстас выбирает удобный нож, наливает в миску холодной воды и ставит ведро для мусора между ног. Кухня небольшая, упругое Дайнино тело мелькает почти у самого лица, притягивает. Юстас сидит, согнувшись, на табурете, сосредоточенно устремив взгляд на вьющуюся меж пальцев кожуру, одновременно видит себя со стороны, ему немного смешно, но и уютно сидеть вот так.
— Не думала, что вы умеете врать,— холодно произносит Дайна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54