В жизни не встречал более антипатичного субъекта! Физиономия прямо-таки излучает самодовольство и пренебрежение к другим. Кривая ухмылочка, поучающий тон; уже сам факт, что вам выпало со мной беседовать, должен всех вокруг осчастливить — казалось, было написано на моем лице. Раздавал советы налево-направо. И что самое страшное, Каледене без тени сомнения заявила:. «А чего ты, собственно, хотел, такой ты и есть». Неужели придется заняться своим лицом и отработать как следует мимику?! Бр-р! Единственное утешение, на производственном совещании выглядел так, как и представлял. Надо держать себя в руках. Злоба — оружие слабых.
С Каледене поспорили по поводу фразы о моей маме. Высказал примерно следующее: склоняю голову перед мамой, посвятившей всю свою жизнь сыну, но не думаю, что она поступила правильно. Когда человек жертвует собой ради высоких целей, это понятно, когда же цель — единственный сынок, не вполне уверен...
Каледене мысль моя показалась невероятно кощунственной. Десятки раз мысленно возвращался я к этому высказыванию и никак не мог понять, почему здравомыслящий человек способен усмотреть здесь кощунство. Наоборот, было бы кощунственно восторгаться одиночеством матери, ее самоотверженностью по отношению ко мне — центру ее вселенной! Однако на сей раз пуританские каноны оказались более жизнестойними, нежели мое упрямство: спустя день все-таки позвонил Каледене и попросил вырезать слова о маме. Может, действительно, я бываю порой излишне жестким?..
Съездил на студию и еще раз проглядел материал. При повторном просмотре уже не показался себе чрезмерно глупым, страшным. Единственное смущало: одно дело беседовать за чашкой кофе с друзьями и совсем другое — выносить свои мысли на люди, делать их достоянием огромной аудитории. Невероятная смелость! Само собой разумеется, я не такого уж плохого мнения о Юстасе Каткусе, но занимать его рассуждениями умы других людей — это уже слишком. Правда, теперь ничего не поделаешь. Миссия моя закончена.
После нервного потрясения Каспарас очнулся словно в другом мире. Открыл глаза и понял, что лежит в своей комнате на диване, на привычном месте, только вот у вещей появились новые, незнакомые контуры. Уже рассвело, по подушке протянулись солнечные лучи, и тишины не нарушал ни один звук. На придвинутом к изголовью столике увидел бутылку молока, пару бутербродов и две пустые ампулы. Выходит, Ирена вызвала вчера врача, а сегодня утром ушла на работу, не желая его будить. Каспарас еще пошарил глазами в поисках какой-либо записки, но таковой не оказалось.
Ладно, не хочу ничего. Ничего, ничего, ничего. Почему не умер вчера? Ведь все опять повторится, все будет, как было.
Каспарас зажмурился и попутался припомнить вчерашний день. Сначала почувствовал неловкость, стыд, потом безразличие и сам себе удивился. Ему было хорошо так лежать, и он желал только одного, чтобы ощущение покоя никогда не кончалось. Теперь у него будет много времени, на которое никто не сможет посягнуть. Каспарас позволил мыслям лениво копошиться в мозгу; они, словно лодки, унесенные течением, скользили по залитой солнцем воде, то обгоняя одна другую, то приостанавливаясь и разворачиваясь боком на стремнине.
Одиночество, на которое его обрекла Ирена, больше не страшило. Поэт всегда одинокий странник. Это надо спокойно принимать и прощать тех, кто кидает в него
камни. Время доказывает, что жизнь в себе ценнее жизни на публике. Глупо и бессмысленно пытаться угнаться за иллюзией, ведь жить можно осмысленно, чисто, несуетно. Еще хуже — отказываться от духовной жизни во имя... во имя одного-единственного человека, из которого ты сотворил себе кумира. Пройдет время, и ты окажешься ему ненужным. Поэт чаще всего не бывает счастлив в любви, слишком длительная привязанность к одной женщине для него губительна. Рано или поздно наступает трагическое разочарование — отчего эта женщина не поспевает за сменой его мыслей и настроений... Тот, кто любит по-настоящему, ощущает себя обманутым. И ему ничего не остается, как бежать прочь. Бежать прочь, горестно стеная. Зато тот, кто не отдал себя всего, будет довольствоваться дружбой. Привязанностью.
Однако странно, размышляет дальше Каспарас, мне известны все недостатки этой женщины, ограниченность ее интересов, а между тем я не могу без нее. Может, оттого, что она отталкивает меня? А если бы она бесконечно меня любила? Не наскучила бы тогда? Говорить о любви уже поздно, хватило бы и простой человечности. Увы, увы, этого не купить ни за какие деньги, не занять ни у кого, раз тебя обделил господь. А человечность неотделима от других внутренних твоих достоинств.
Значит, бежать нельзя, надо растить сына. Вложить в него то, чего не способен дать никто другой. Оберегать от цинизма матери, ее грубости, пренебрежения другими людьми. Распахнуть для него двери в мир искусства. В этом отныне мое предназначение, смысл моей жизни. А все другое... Только выдержу ли, смогу ли вновь писать? Ведь будет вечная молчаливая война в доме, война двух чужих сторон. И еще неизвестно, какую сторону поддержит сын. Но надо выстоять. Парадоксально, однако для того, чтобы выстоять, придется убить в себе любовь к этой женщине и вернуться в свой собственный мир, порядком опустошенный. Надо вспомнить, каким он был сначала, чтобы можно было его восстановить. И вправду смешно, взрослый человек — хуже ребенка: то, что построил, возвел, потом полжизни разоряет, а когда остаются руины — принимается вновь строить...
Только смогу ли жить нелюбимым? Это же адская
мука, перед нею меркнут все благороднейшие цели. Хотя по-своему — это всего лишь простая условность. Победитель может жить победой. И тогда в завоеванном мире ему уже, пожалуй, не нужен будет отклик на его чувства... Он победитель! Если бы только суметь дать сыну то, что зовется человечностью... Если бы только... если бы...
Каспарас уснул, его разбудили шаги Ирены. Приоткрыв глаза, он увидел ее стоящей возле дивана и наблюдающей за ним, словно рассматривала что-то через стекло.
— Почему не ешь ничего? Так и впрямь скоро помрешь,— резко проговорила она.
Каспарас молчал, выжидая, когда Ирена спросит, как он себя чувствует. И она задала этот вопрос:
— Подниматься еще не можешь?
— Мне надо полежать,— тихо отозвался Каспарас, стараясь припомнить, о чем думал перед тем, как заснуть.
— Что с тобой? Кружится голова? Или хочешь, чтобы все подавала в постель?
— Не хочу. Мне надо полежать.
— Так не встанешь?
Каспарас покачал отрицательно головой.
— Как знаешь. Завтра суббота, я поеду за ребенком.
— Очень хорошо.
Ирена еще раз метнула подозрительный взгляд на Каспараса и покинула комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
С Каледене поспорили по поводу фразы о моей маме. Высказал примерно следующее: склоняю голову перед мамой, посвятившей всю свою жизнь сыну, но не думаю, что она поступила правильно. Когда человек жертвует собой ради высоких целей, это понятно, когда же цель — единственный сынок, не вполне уверен...
Каледене мысль моя показалась невероятно кощунственной. Десятки раз мысленно возвращался я к этому высказыванию и никак не мог понять, почему здравомыслящий человек способен усмотреть здесь кощунство. Наоборот, было бы кощунственно восторгаться одиночеством матери, ее самоотверженностью по отношению ко мне — центру ее вселенной! Однако на сей раз пуританские каноны оказались более жизнестойними, нежели мое упрямство: спустя день все-таки позвонил Каледене и попросил вырезать слова о маме. Может, действительно, я бываю порой излишне жестким?..
Съездил на студию и еще раз проглядел материал. При повторном просмотре уже не показался себе чрезмерно глупым, страшным. Единственное смущало: одно дело беседовать за чашкой кофе с друзьями и совсем другое — выносить свои мысли на люди, делать их достоянием огромной аудитории. Невероятная смелость! Само собой разумеется, я не такого уж плохого мнения о Юстасе Каткусе, но занимать его рассуждениями умы других людей — это уже слишком. Правда, теперь ничего не поделаешь. Миссия моя закончена.
После нервного потрясения Каспарас очнулся словно в другом мире. Открыл глаза и понял, что лежит в своей комнате на диване, на привычном месте, только вот у вещей появились новые, незнакомые контуры. Уже рассвело, по подушке протянулись солнечные лучи, и тишины не нарушал ни один звук. На придвинутом к изголовью столике увидел бутылку молока, пару бутербродов и две пустые ампулы. Выходит, Ирена вызвала вчера врача, а сегодня утром ушла на работу, не желая его будить. Каспарас еще пошарил глазами в поисках какой-либо записки, но таковой не оказалось.
Ладно, не хочу ничего. Ничего, ничего, ничего. Почему не умер вчера? Ведь все опять повторится, все будет, как было.
Каспарас зажмурился и попутался припомнить вчерашний день. Сначала почувствовал неловкость, стыд, потом безразличие и сам себе удивился. Ему было хорошо так лежать, и он желал только одного, чтобы ощущение покоя никогда не кончалось. Теперь у него будет много времени, на которое никто не сможет посягнуть. Каспарас позволил мыслям лениво копошиться в мозгу; они, словно лодки, унесенные течением, скользили по залитой солнцем воде, то обгоняя одна другую, то приостанавливаясь и разворачиваясь боком на стремнине.
Одиночество, на которое его обрекла Ирена, больше не страшило. Поэт всегда одинокий странник. Это надо спокойно принимать и прощать тех, кто кидает в него
камни. Время доказывает, что жизнь в себе ценнее жизни на публике. Глупо и бессмысленно пытаться угнаться за иллюзией, ведь жить можно осмысленно, чисто, несуетно. Еще хуже — отказываться от духовной жизни во имя... во имя одного-единственного человека, из которого ты сотворил себе кумира. Пройдет время, и ты окажешься ему ненужным. Поэт чаще всего не бывает счастлив в любви, слишком длительная привязанность к одной женщине для него губительна. Рано или поздно наступает трагическое разочарование — отчего эта женщина не поспевает за сменой его мыслей и настроений... Тот, кто любит по-настоящему, ощущает себя обманутым. И ему ничего не остается, как бежать прочь. Бежать прочь, горестно стеная. Зато тот, кто не отдал себя всего, будет довольствоваться дружбой. Привязанностью.
Однако странно, размышляет дальше Каспарас, мне известны все недостатки этой женщины, ограниченность ее интересов, а между тем я не могу без нее. Может, оттого, что она отталкивает меня? А если бы она бесконечно меня любила? Не наскучила бы тогда? Говорить о любви уже поздно, хватило бы и простой человечности. Увы, увы, этого не купить ни за какие деньги, не занять ни у кого, раз тебя обделил господь. А человечность неотделима от других внутренних твоих достоинств.
Значит, бежать нельзя, надо растить сына. Вложить в него то, чего не способен дать никто другой. Оберегать от цинизма матери, ее грубости, пренебрежения другими людьми. Распахнуть для него двери в мир искусства. В этом отныне мое предназначение, смысл моей жизни. А все другое... Только выдержу ли, смогу ли вновь писать? Ведь будет вечная молчаливая война в доме, война двух чужих сторон. И еще неизвестно, какую сторону поддержит сын. Но надо выстоять. Парадоксально, однако для того, чтобы выстоять, придется убить в себе любовь к этой женщине и вернуться в свой собственный мир, порядком опустошенный. Надо вспомнить, каким он был сначала, чтобы можно было его восстановить. И вправду смешно, взрослый человек — хуже ребенка: то, что построил, возвел, потом полжизни разоряет, а когда остаются руины — принимается вновь строить...
Только смогу ли жить нелюбимым? Это же адская
мука, перед нею меркнут все благороднейшие цели. Хотя по-своему — это всего лишь простая условность. Победитель может жить победой. И тогда в завоеванном мире ему уже, пожалуй, не нужен будет отклик на его чувства... Он победитель! Если бы только суметь дать сыну то, что зовется человечностью... Если бы только... если бы...
Каспарас уснул, его разбудили шаги Ирены. Приоткрыв глаза, он увидел ее стоящей возле дивана и наблюдающей за ним, словно рассматривала что-то через стекло.
— Почему не ешь ничего? Так и впрямь скоро помрешь,— резко проговорила она.
Каспарас молчал, выжидая, когда Ирена спросит, как он себя чувствует. И она задала этот вопрос:
— Подниматься еще не можешь?
— Мне надо полежать,— тихо отозвался Каспарас, стараясь припомнить, о чем думал перед тем, как заснуть.
— Что с тобой? Кружится голова? Или хочешь, чтобы все подавала в постель?
— Не хочу. Мне надо полежать.
— Так не встанешь?
Каспарас покачал отрицательно головой.
— Как знаешь. Завтра суббота, я поеду за ребенком.
— Очень хорошо.
Ирена еще раз метнула подозрительный взгляд на Каспараса и покинула комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54