Поначалу на подобный моральный выверт смотрел весьма снисходительно: то ли она не вполне здорова, то ли муж больной и молодая женщина вынуждена страдать из-за этого. Удивлял меня и вкус термистов: молодцы как на подбор, а эта — толстая, расползшаяся. Мастер с их участка Мачис говорил, что ему прямо не по себе бывает, когда мужики травят слишком сальные анекдоты, а бабенке этой хоть бы хны. Раньше Дана работала кладовщицей, больше получала, зато ее часто наказывали за ошибки. Теперь подобрала работенку и в ус не дует, можно с мужиками болтать сколько влезет. Наверное, все бы так и продолжалось, если бы вчера не пришла ко мне жена одного термиста, сильно сконфуженная, и не сказала: «Товарищ начальник, надо что-то делать». Я ей в ответ: «Начальник не может возложить на себя обязанности Даниного мужа». Однако про себя твердо
решил эту жрицу любви гнать с завода. Странно, мне эта пострадавшая жена термиста открыла глаза. Я постоянно заботился, чтобы в коллективе был здоровый климат, а проглядел, как мужики с термического участка стали портиться. Издеваются над ней, прогоняют от себя один раз, другой, третий, а на четвертый... Потом стыдятся друг другу в глаза смотреть, злятся сами на себя, чаще случаются распри, и вдобавок — получают чертей от начальства, то бишь от меня. С той обиженной женщиной мы расстались, само собой разумеется, довольные друг другом, оставалось придумать, как избавиться от Даны. Кроме того, жена термиста призналась, что посылала кого-то к мужу Даны, чтобы раскрыть ему глаза. Тот разыграл оскорбленного, примчался на завод за фактами, но, разумеется, ничего не добился. Бедняжка. Я говорю «разыграл», потому что не верю, чтобы человек, проживший с женой десяток лет, сделавший троих детей, до сих пор не разобрался в ее аппетитах. Был один путь заставить Дану уйти — чтобы она ушла по собственному желанию, поскольку работа у нее самая примитивная, промахов на такой работе почти не бывает. Пригласил в кабинет, даже не отрепетировал, что говорить. Кажется, получилось не слишком убедительно: дескать, позволяю людям жить, как они хотят, соответственно темпераменту и потребностям, но не могу допустить, чтобы чья-то личная жизнь стала источником раздоров в коллективе. Год назад женсовет уже обсуждал поведение Даны. Теперь, понимая, что в лучшем случае все может закончиться громким, дающим повод для слухов скандалом — товарищеским судом, предложил ей написать заявление. Она ответила: «Если начальству кажется, что мне нужно уйти, я уйду». Таким образом договорились по-хорошему. Женщины из цеха, узнав про это, прямо рты разинули, давно никакого происшествия не случалось, а тут скандалом запахло. В том-то и беда. Не привыкли мы оценивать человека в процессе всей его деятельности: нам нужно какое-нибудь событие, тогда начинаем подтасовывать. Если человек летит в космос, значит, в школе слыл хорошим и способным ребенком, не умещавшимся в рамках посредственности. Если его осудил суд, следовательно, в детстве, скорее всего, был хулиганом. Если человек заслуживает награды —тоже нужно совместить это торжество с каким-то праздником, юбилеем, хотя человек здесь ни при чем. А ведь часто кто-то, не совершивший трудовых подвигов и не приурочивший своих дел к юбилейным датам, так сталкиваясь с ним, становятся хоть чуть- чуть лучше. Не правда ли, Каспарас? И бывает наоборот — человечек ничего плохого не делает, не ворует, не убивает, но такой смрад распространяет вокруг себя, что даже от окружающих начинает отдавать тухлятиной.
— Несчастная женщина,— выслушав, заметил Каспарас.— Я никогда не интересовался, каким образом ты вышел в начальники, а теперь страшно любопытно стало. Может, заодно еще кого-нибудь пришлось прогнать или помочь затянуть узел веревки на шее? Как говорится, во имя общего блага...
— Не смейся, Каспарас. Тут поначалу сам сатана мог рога обломать, а у меня они только сильнее начали расти.
— Браво,— глухо отозвался Каспарас. Он поднялся с дивана и размял поясницу.— Трижды браво,— повторил,— слабые никому не нужны, слабые нежелательны.
— О чем ты? — опять встревожился Юстас, но тотчас понял, ничего больше ему из Каспараса не вытянуть.— Увы, Каспарас'; никакие переходящие знамена, никакие показатели, даже наведенный должным образом порядок не могут заменить человеческой любви. Даже музыка Моцарта после возвращения с работы. Когда на меня смотрит рабочий, простой, милый, порядочный человек, в его глазах вопрос: ты уважаешь меня? Отвечаю тоже глазами: да, уважаю, ценю. Вот и весь разговор о любви. Мне хватает ее. Только надо остерегаться повторять одни и те же слова, которые уже говорил другим или которые тебе говорили. Ведь так нищаем сами. Возьмешь да и подумаешь: а кто ты такой, чтобы тебе было подвластно обогащать других? Администратор на производстве, если более торжественно — какой-никакой руководитель, немного крикун, немного педант, немного демагог. А здесь рядом — литовцы, поляки, русские, евреи. Целый интернационал. Может, во мне вскипает кровь отца, офицера, когда вижу беспорядок и бесхозяйственность? Взгляни, Каспарас, в природе тоже непорядок, еще лето, а уже полно опавшей от зноя листвы, однако повсюду еще такая сочная зелень, не дай бог кому-нибудь проговориться, что тебя это волнует, люди уже создали твой образ, так что нельзя пускать слюну по поводу природы, нельзя казаться слабым, если даже будут рыдать у тебя на плече,—нельзя. Рабочий человек ценится— по труду... И поэтому постоянно ощущаешь себя должником, еще большим должником.
— Все мы вечные должники,— Каспарас вскинул прозрачной голубизны глаза.— В дальнейшем это начинает раздражать и давить. Но вот ты подтянулся, сосредоточился и выплатил все долги: возвращаешь в библиотеку задержанные книги, пишешь статьи, которые обещал написать, отказываешься от кое-каких вредных привычек или ненужных знакомств. Чувствуешь себя свободным, пустым и... очень несчастным.
— Даже несчастным? — прикинулся удивленным Юстас.
— Скажем — пустым. На какой-то срок.
— Не согласен. Все равно остается пропасть долгов.
Каспарас промолчал. Юстас понял, что они оба
блуждают рядом с опасной зоной и сегодня туда лучше не ступать. Поэтому спросил:
— Партию, скорее всего, закончить на удастся?
— На этот раз — нет. Пойду поброжу. Не сидится на месте. Ты порядком... как бы это выразить точнее...— Каспарас робко улыбнулся и взъерошил бороду,— поднял во мне самурайский дух...
— Какой-какой?
—- Воинственный дух, если хочешь. Надо идти. Сквозь сумерки в ритме марша.
— Шагай, Каспарас. Может, в другой раз будешь разговорчивее. Тогда я помолчу.
— Буду. Чего доброго, буду.
— По правде говоря, это твое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
решил эту жрицу любви гнать с завода. Странно, мне эта пострадавшая жена термиста открыла глаза. Я постоянно заботился, чтобы в коллективе был здоровый климат, а проглядел, как мужики с термического участка стали портиться. Издеваются над ней, прогоняют от себя один раз, другой, третий, а на четвертый... Потом стыдятся друг другу в глаза смотреть, злятся сами на себя, чаще случаются распри, и вдобавок — получают чертей от начальства, то бишь от меня. С той обиженной женщиной мы расстались, само собой разумеется, довольные друг другом, оставалось придумать, как избавиться от Даны. Кроме того, жена термиста призналась, что посылала кого-то к мужу Даны, чтобы раскрыть ему глаза. Тот разыграл оскорбленного, примчался на завод за фактами, но, разумеется, ничего не добился. Бедняжка. Я говорю «разыграл», потому что не верю, чтобы человек, проживший с женой десяток лет, сделавший троих детей, до сих пор не разобрался в ее аппетитах. Был один путь заставить Дану уйти — чтобы она ушла по собственному желанию, поскольку работа у нее самая примитивная, промахов на такой работе почти не бывает. Пригласил в кабинет, даже не отрепетировал, что говорить. Кажется, получилось не слишком убедительно: дескать, позволяю людям жить, как они хотят, соответственно темпераменту и потребностям, но не могу допустить, чтобы чья-то личная жизнь стала источником раздоров в коллективе. Год назад женсовет уже обсуждал поведение Даны. Теперь, понимая, что в лучшем случае все может закончиться громким, дающим повод для слухов скандалом — товарищеским судом, предложил ей написать заявление. Она ответила: «Если начальству кажется, что мне нужно уйти, я уйду». Таким образом договорились по-хорошему. Женщины из цеха, узнав про это, прямо рты разинули, давно никакого происшествия не случалось, а тут скандалом запахло. В том-то и беда. Не привыкли мы оценивать человека в процессе всей его деятельности: нам нужно какое-нибудь событие, тогда начинаем подтасовывать. Если человек летит в космос, значит, в школе слыл хорошим и способным ребенком, не умещавшимся в рамках посредственности. Если его осудил суд, следовательно, в детстве, скорее всего, был хулиганом. Если человек заслуживает награды —тоже нужно совместить это торжество с каким-то праздником, юбилеем, хотя человек здесь ни при чем. А ведь часто кто-то, не совершивший трудовых подвигов и не приурочивший своих дел к юбилейным датам, так сталкиваясь с ним, становятся хоть чуть- чуть лучше. Не правда ли, Каспарас? И бывает наоборот — человечек ничего плохого не делает, не ворует, не убивает, но такой смрад распространяет вокруг себя, что даже от окружающих начинает отдавать тухлятиной.
— Несчастная женщина,— выслушав, заметил Каспарас.— Я никогда не интересовался, каким образом ты вышел в начальники, а теперь страшно любопытно стало. Может, заодно еще кого-нибудь пришлось прогнать или помочь затянуть узел веревки на шее? Как говорится, во имя общего блага...
— Не смейся, Каспарас. Тут поначалу сам сатана мог рога обломать, а у меня они только сильнее начали расти.
— Браво,— глухо отозвался Каспарас. Он поднялся с дивана и размял поясницу.— Трижды браво,— повторил,— слабые никому не нужны, слабые нежелательны.
— О чем ты? — опять встревожился Юстас, но тотчас понял, ничего больше ему из Каспараса не вытянуть.— Увы, Каспарас'; никакие переходящие знамена, никакие показатели, даже наведенный должным образом порядок не могут заменить человеческой любви. Даже музыка Моцарта после возвращения с работы. Когда на меня смотрит рабочий, простой, милый, порядочный человек, в его глазах вопрос: ты уважаешь меня? Отвечаю тоже глазами: да, уважаю, ценю. Вот и весь разговор о любви. Мне хватает ее. Только надо остерегаться повторять одни и те же слова, которые уже говорил другим или которые тебе говорили. Ведь так нищаем сами. Возьмешь да и подумаешь: а кто ты такой, чтобы тебе было подвластно обогащать других? Администратор на производстве, если более торжественно — какой-никакой руководитель, немного крикун, немного педант, немного демагог. А здесь рядом — литовцы, поляки, русские, евреи. Целый интернационал. Может, во мне вскипает кровь отца, офицера, когда вижу беспорядок и бесхозяйственность? Взгляни, Каспарас, в природе тоже непорядок, еще лето, а уже полно опавшей от зноя листвы, однако повсюду еще такая сочная зелень, не дай бог кому-нибудь проговориться, что тебя это волнует, люди уже создали твой образ, так что нельзя пускать слюну по поводу природы, нельзя казаться слабым, если даже будут рыдать у тебя на плече,—нельзя. Рабочий человек ценится— по труду... И поэтому постоянно ощущаешь себя должником, еще большим должником.
— Все мы вечные должники,— Каспарас вскинул прозрачной голубизны глаза.— В дальнейшем это начинает раздражать и давить. Но вот ты подтянулся, сосредоточился и выплатил все долги: возвращаешь в библиотеку задержанные книги, пишешь статьи, которые обещал написать, отказываешься от кое-каких вредных привычек или ненужных знакомств. Чувствуешь себя свободным, пустым и... очень несчастным.
— Даже несчастным? — прикинулся удивленным Юстас.
— Скажем — пустым. На какой-то срок.
— Не согласен. Все равно остается пропасть долгов.
Каспарас промолчал. Юстас понял, что они оба
блуждают рядом с опасной зоной и сегодня туда лучше не ступать. Поэтому спросил:
— Партию, скорее всего, закончить на удастся?
— На этот раз — нет. Пойду поброжу. Не сидится на месте. Ты порядком... как бы это выразить точнее...— Каспарас робко улыбнулся и взъерошил бороду,— поднял во мне самурайский дух...
— Какой-какой?
—- Воинственный дух, если хочешь. Надо идти. Сквозь сумерки в ритме марша.
— Шагай, Каспарас. Может, в другой раз будешь разговорчивее. Тогда я помолчу.
— Буду. Чего доброго, буду.
— По правде говоря, это твое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54