Каспарас собирался начать разговор спокойным деловым тоном, ни в коем случае не выдавая своего волнения, а вот расстроился, подумав, что Ирена отнюдь не для него старается хорошо выглядеть. Он слегка улыбается, словно хочет сказать улыбкой, что она прекрасно выглядит, однако в ее затуманенных глазах — никакой уступчивости. Ирена усаживается на стул поодаль, прямая как палка, и равнодушно произносит:
— Я слушаю. Если можешь, короче.
— Не о покупке башмаков пойдет речь, Ирена,— говорит Каспарас с мягким упреком.
— Я полагаю. Однако, как тебе известно, не переношу бесконечных выяснений отношений.
— Пусть это будет в последний раз.— Каспарас берет еще одну сигарету, затягивается, и ему становится тошно.— Я ничего про тебя не знаю. Чем ты живешь, о чем думаешь, каковы твои планы...
— Нет у меня никаких планов,— быстро и безразличным тоном отзывается Ирена.
— Так, может, у тебя кто-то другой?.. Будем говорить откровенно.
Ирена даже не улыбнулась.
— Если бы был, обязательно сказала.
— Но я чувствую, что за моей спиной творятся ка- кие-то нехорошие, непонятные мне вещи. Что существуют какие-то посторонние люди, которые для тебя ближе, нежели я. Я не ревную, но хотел бы знать, что с тобой происходит...
— Ничего не происходит,— передергивает плечами Ирена.— У меня свой круг людей, у тебя — свой.
Каспарас какое-то мгновение чувствует себя оскорбленным. Он весь день ждал этого разговора, весь день не мог проглотить ни куска, от беспрерывного курения у него покалывало сердце, а Ирена опять пытается укрыться в своей норке, хотя от этого разговора зависит их дальнейшая жизнь. Ероша бороду, он поднимается с дивана и делает несколько шагов по направлению к Ирене.
— Ты хочешь жить вместе? — стремится поймать ее взгляд, но Ирена крутит на запястье серебряный браслет — его подарок — и на Каспараса не смотрит.
— Давай будем жить.
— Так я не могу.
—- А по-другому не могу я.
— Это черт знает что! — вдруг не выдерживает Каспарас.— Погляди, как запущен дом! Какая кухня!
— Я не служанка.
— Хорошо. Ты не служанка. Так, может, и не жена, а я для тебя не муж?
Ирена складывает руки на коленях и нехотя поднимает голову:
— Давай отложим эти глобальные проблемы на другой раз. Я очень устала.
Ну, вот и весь ответ на мои бессонные ночи, на безумство — ведь схожу с ума, на постоянную боль и отчаяние, думает Каспарас. Неужели ей все безразлично? Но ведь есть же ребенок. Мысль о ребенке помогает ему сдержаться, Каспарас придвигается со стулом к Ирене, осторожно касается горячей ладонью ее руки:
— Ну скажи, муравьишка, как ты представляешь дальнейшую нашу жизнь? Объясни, что тебя не устраивает, чего ты хочешь?
Высказав это, он пытается добродушно улыбнуться, но чувствует, что улыбается глупо и жалко.
— Как нормальные люди — не получится.
— Почему?!
— Потому что ты такой.
— Какой?
— Сам знаешь — необыкновенный. Кроме того, слишком много накопилось горечи, обид.
— А может, у меня больше?
— Не будем мелочиться.
Каспарас отодвигается и, поднявшись, пошире распахивает балконную дверь, словно ему вдруг стало не хватать воздуха.
— Значит, развод? — спрашивает через плечо.
— Как хочешь. Меня, я уже говорила, устраивает и такое положение.
В комнате становится еще более пусто, чем было до прихода Ирены, и Каспарас неожиданно говорит:
— Когда ты привезешь ребенка?
— Когда отдохну от забот. Когда отойду.
— Прошу тебя привезти в эту субботу. Обязательно.
— Не ори. Когда захочу, тогда и привезу.
Ужасная карусель, думает Каспарас, весь разговор
надо начинать сначала, пока он не замрет на том же самом месте.
— Ты в состоянии хотя бы полчаса или даже десять минут- побыть сердечной и откровенной?—бессильно вопрошает Каспарас.
— Закончим эти речи. Это песня без конца. Я иду спать.
— Подожди еще. Мы ничего не решили.
— Я сказала — живи как хочешь и мне позволь жить.
Ирена встает со стула, однако не уходит, выжидает.
— К дьяволу! А такая вещь, как наша семья, еще существует или уже все?
— Разные бывают семьи,— раздумчиво произносит Ирена.
Теперь Каспарас смотрит на нее с нескрываемой ненавистью и ужасом. Наконец выпаливает:
— Это просто-напросто бесчеловечно с твоей стороны. С кошкой, с собакой обходятся лучше.
— Чего ты от меня хочешь?! — выкрикивает Ирена, двигаясь к дверям.
Каспарас безнадежно машет рукой:
— Общности, согласия...
— Видно, не умею по-другому.
— Не притворяйся, Ирена!
— Я иду спать. Больше не могу.
— Так и будем все время спать врозь? — печально усмехается Каспарас.
— Не я сбежала, ты сам.
— И ты бы сбежала от такого унижения...
— Тебе всюду мерещится унижение.
Нет, нет, трясет головой Каспарас, эта глухая стена непробиваема, холодный бездушный бетон, за которым прячется то, что можно назвать странным именем — нелюбовь. Никогда раньше такого слова не слышал, думает Каспарас, оказывается, человеку в беде могут прийти в голову самые странные слова...
— Последний вопрос. Скажи, я тебе нужен?
— А разве я говорю, что нет? Ты отец моего ребенка.
Каспарас в этот миг вдруг понимает, что рушатся
все его надежды что-либо восстановить, изменить в лучшую сторону, что Ирена и дальше будет смотреть на него, как на странную, не заслуживающую внимания букашку, которая никак не может проникнуть в ее жизнь, потому что она этого не хочет, и жужжит себе, роняет на миру никому не нужные и не понятные слова. Он даже видит себя майским жуком с жесткими черными крылышками, бьющимся бесцельно о стекло, снующим взад-вперед, поникшим и всеми забытым.
— Прочь с моих глаз! — вдруг, повернувшись к Ирене, срывается Каспарас.
Схватив со столика телефонную книгу, замахивается и хочет швырнуть, но неожиданно чувствует, что его ноги начинают разъезжаться, точно на льду, потом ему мерещится, что он плывет в теплой воде, сразу приходит облегчение, и надвигается тьма.
«Мой Юстас, благодарю тебя за такое бодрое и искреннее письмо. Откровенными мы были друг с другом всегда (а может, я ошибаюсь?) и делились мыслями обо всем, что касалось тебя и меня. Помнишь, я даже спрашивала у тебя, как поступать со своими непоседами и неслухами — учениками, потому что тогда ты был их ровесником. Но о чувствах мы никогда не говорили.
ООО
Это была как бы запретная для нас зона, куда не следовало проникать. Особенно после того, как ты вернулся из санатория. Теперь могу признаться, что не меньше твоего переживала из-за детской твоей любви к русской девочке (или то было просто увлечение?), которую, к сожалению, так и не удалось увидеть. Я старалась направить твои мысли по другому руслу — приучала думать о книгах, о театре, надеялась, что всерьез увлечешься искусством, но ты выбрал свой путь, и мне остается только радоваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Я слушаю. Если можешь, короче.
— Не о покупке башмаков пойдет речь, Ирена,— говорит Каспарас с мягким упреком.
— Я полагаю. Однако, как тебе известно, не переношу бесконечных выяснений отношений.
— Пусть это будет в последний раз.— Каспарас берет еще одну сигарету, затягивается, и ему становится тошно.— Я ничего про тебя не знаю. Чем ты живешь, о чем думаешь, каковы твои планы...
— Нет у меня никаких планов,— быстро и безразличным тоном отзывается Ирена.
— Так, может, у тебя кто-то другой?.. Будем говорить откровенно.
Ирена даже не улыбнулась.
— Если бы был, обязательно сказала.
— Но я чувствую, что за моей спиной творятся ка- кие-то нехорошие, непонятные мне вещи. Что существуют какие-то посторонние люди, которые для тебя ближе, нежели я. Я не ревную, но хотел бы знать, что с тобой происходит...
— Ничего не происходит,— передергивает плечами Ирена.— У меня свой круг людей, у тебя — свой.
Каспарас какое-то мгновение чувствует себя оскорбленным. Он весь день ждал этого разговора, весь день не мог проглотить ни куска, от беспрерывного курения у него покалывало сердце, а Ирена опять пытается укрыться в своей норке, хотя от этого разговора зависит их дальнейшая жизнь. Ероша бороду, он поднимается с дивана и делает несколько шагов по направлению к Ирене.
— Ты хочешь жить вместе? — стремится поймать ее взгляд, но Ирена крутит на запястье серебряный браслет — его подарок — и на Каспараса не смотрит.
— Давай будем жить.
— Так я не могу.
—- А по-другому не могу я.
— Это черт знает что! — вдруг не выдерживает Каспарас.— Погляди, как запущен дом! Какая кухня!
— Я не служанка.
— Хорошо. Ты не служанка. Так, может, и не жена, а я для тебя не муж?
Ирена складывает руки на коленях и нехотя поднимает голову:
— Давай отложим эти глобальные проблемы на другой раз. Я очень устала.
Ну, вот и весь ответ на мои бессонные ночи, на безумство — ведь схожу с ума, на постоянную боль и отчаяние, думает Каспарас. Неужели ей все безразлично? Но ведь есть же ребенок. Мысль о ребенке помогает ему сдержаться, Каспарас придвигается со стулом к Ирене, осторожно касается горячей ладонью ее руки:
— Ну скажи, муравьишка, как ты представляешь дальнейшую нашу жизнь? Объясни, что тебя не устраивает, чего ты хочешь?
Высказав это, он пытается добродушно улыбнуться, но чувствует, что улыбается глупо и жалко.
— Как нормальные люди — не получится.
— Почему?!
— Потому что ты такой.
— Какой?
— Сам знаешь — необыкновенный. Кроме того, слишком много накопилось горечи, обид.
— А может, у меня больше?
— Не будем мелочиться.
Каспарас отодвигается и, поднявшись, пошире распахивает балконную дверь, словно ему вдруг стало не хватать воздуха.
— Значит, развод? — спрашивает через плечо.
— Как хочешь. Меня, я уже говорила, устраивает и такое положение.
В комнате становится еще более пусто, чем было до прихода Ирены, и Каспарас неожиданно говорит:
— Когда ты привезешь ребенка?
— Когда отдохну от забот. Когда отойду.
— Прошу тебя привезти в эту субботу. Обязательно.
— Не ори. Когда захочу, тогда и привезу.
Ужасная карусель, думает Каспарас, весь разговор
надо начинать сначала, пока он не замрет на том же самом месте.
— Ты в состоянии хотя бы полчаса или даже десять минут- побыть сердечной и откровенной?—бессильно вопрошает Каспарас.
— Закончим эти речи. Это песня без конца. Я иду спать.
— Подожди еще. Мы ничего не решили.
— Я сказала — живи как хочешь и мне позволь жить.
Ирена встает со стула, однако не уходит, выжидает.
— К дьяволу! А такая вещь, как наша семья, еще существует или уже все?
— Разные бывают семьи,— раздумчиво произносит Ирена.
Теперь Каспарас смотрит на нее с нескрываемой ненавистью и ужасом. Наконец выпаливает:
— Это просто-напросто бесчеловечно с твоей стороны. С кошкой, с собакой обходятся лучше.
— Чего ты от меня хочешь?! — выкрикивает Ирена, двигаясь к дверям.
Каспарас безнадежно машет рукой:
— Общности, согласия...
— Видно, не умею по-другому.
— Не притворяйся, Ирена!
— Я иду спать. Больше не могу.
— Так и будем все время спать врозь? — печально усмехается Каспарас.
— Не я сбежала, ты сам.
— И ты бы сбежала от такого унижения...
— Тебе всюду мерещится унижение.
Нет, нет, трясет головой Каспарас, эта глухая стена непробиваема, холодный бездушный бетон, за которым прячется то, что можно назвать странным именем — нелюбовь. Никогда раньше такого слова не слышал, думает Каспарас, оказывается, человеку в беде могут прийти в голову самые странные слова...
— Последний вопрос. Скажи, я тебе нужен?
— А разве я говорю, что нет? Ты отец моего ребенка.
Каспарас в этот миг вдруг понимает, что рушатся
все его надежды что-либо восстановить, изменить в лучшую сторону, что Ирена и дальше будет смотреть на него, как на странную, не заслуживающую внимания букашку, которая никак не может проникнуть в ее жизнь, потому что она этого не хочет, и жужжит себе, роняет на миру никому не нужные и не понятные слова. Он даже видит себя майским жуком с жесткими черными крылышками, бьющимся бесцельно о стекло, снующим взад-вперед, поникшим и всеми забытым.
— Прочь с моих глаз! — вдруг, повернувшись к Ирене, срывается Каспарас.
Схватив со столика телефонную книгу, замахивается и хочет швырнуть, но неожиданно чувствует, что его ноги начинают разъезжаться, точно на льду, потом ему мерещится, что он плывет в теплой воде, сразу приходит облегчение, и надвигается тьма.
«Мой Юстас, благодарю тебя за такое бодрое и искреннее письмо. Откровенными мы были друг с другом всегда (а может, я ошибаюсь?) и делились мыслями обо всем, что касалось тебя и меня. Помнишь, я даже спрашивала у тебя, как поступать со своими непоседами и неслухами — учениками, потому что тогда ты был их ровесником. Но о чувствах мы никогда не говорили.
ООО
Это была как бы запретная для нас зона, куда не следовало проникать. Особенно после того, как ты вернулся из санатория. Теперь могу признаться, что не меньше твоего переживала из-за детской твоей любви к русской девочке (или то было просто увлечение?), которую, к сожалению, так и не удалось увидеть. Я старалась направить твои мысли по другому руслу — приучала думать о книгах, о театре, надеялась, что всерьез увлечешься искусством, но ты выбрал свой путь, и мне остается только радоваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54