— Да понимаю я, понимаю, только что делать, раз отвыкли руки от мелких деталей?
Что правда, то правда, раньше этот гигант постоянно работал там, где требовалось перетаскивать тяжести. Напрасно поторопились присвоить ему шестой разряд.
— А сам ты куда хотел бы? — осведомляюсь как можно любезней.
— Станочником, наверное.
— Учти, получать будешь меньше.
— Ничего, потерплю,— отвечает.— Бриедис меня в гроб загонит. Постоянно на пятки наступает, ругает, что бездельничаю. Норму делаю быстро, зато сидеть без дела, как другие, не могу.
— А как же мастер обеспечит очередной работой, если тебя нет на месте?
— Да что там говорить,— с досадой махнул рукой Аницетас.— Не терпит меня, вот и придирается. Так всегда будет.
— Хорошо, я посоветуюсь с Бриедисом,— пообещал ему.— Ступай, работай спокойно и не горячись.
Аницетас ушел.
Бриедис тоже хорош, подумал я. Гоняет, бранит человека и даже не удосужился хоть как-то аргументировать свои придирки, чтобы Аницетас пусть самую малость, но усомнился в собственном трудолюбии. Выход тут один-единственный — сравнить, что сделал ты и что сделали другие. Бриедис, возможно, так и поступает, сравнивает, только со своими логическими рассуждениями не считает нужным знакомить человека, а для того окончательный вывод ничего не означает. Ведь важно не то, что хочешь сказать, а как тебя поняли. Для одного, может быть, достаточно и вывода, он все поймет, а другому надо объяснять обстоятельно, поэтапно. Мастер поступил явно опрометчиво. Людей на участке не хватает, да и Аницетас не из тех, от кого следует избавляться. Вообще непозволительно так ломать человека, Бриедис может просто лишиться рабочих рук.
Я попросил Вале, чтоб вызвала ко мне Бриедиса. Когда тот явился, осторожно намекнул ему, что Аницетас уже второй человек, с которым он не может договориться.
Бриедис вспыхнул.
— Я сделал все, что в моих силах,— заявил.— Моя совесть чиста.
А вот это уже никуда не годится, когда человек думает, будто сделал все, что от него зависит.
— Постой, постой,— осадил его.— Тебе хотелось, чтобы человек лучше работал?
— Да.
— Потому и раззвонил, что тот неисправим?
— Да. Надеялся пробудить в нем самолюбие.
— Видишь, добивался одного, а на деле вышло другое. Остались только обоюдная злость и досада.
— Я даже подозреваю, брак этот Аницетас выдал нарочно.
— Ну, это уже черт знает что! — не выдержал, сорвался я на крик.— Выходит, человек назло шоферу полез под машину! Вдолбите себе в голову на все времена: если начальник не может ладить с подчиненным, виноват не подчиненный, а начальник! Можете идти.
Плохи дела. Взаимоотношения этих двух людей зашли в тупик, ни здравый смысл, ни логика уже не помогут. Исправлять что-либо поздно. Видно, придется перевести Аницетаса куда-нибудь на другое
место.
А сам ты куда глядел, товарищ Каткус?!
Обошел все участки, но нигде не нашел дежурной Стасе. Оставил записку: «Когда объявишься, зайди». Вскоре Стасе уже молча стояла у меня в кабинете. Красивая, умная девушка. Я прервал молчание:
— Разве я тебя не отпускал, когда было нужно? Почему ушла, никого не предупредив?
В ответ ни слова — опустила голову и молчит.
— Что же мне с тобой делать? — спрашиваю.— Подскажи.
По-прежнему не раскрывает рта, молчит, как молчала, только глаза наполнились влагой.
— Извини за беспокойство, Стасе,— утыкаюсь в бумаги, давая понять, что разговор окончен.
Она еще помешкала несколько минут возле моего стола и со всех ног бросилась к дверям. Объявить сейчас выговор или лишить девушку премии — значит, весь воспитательный эффект коту под хвост.— Теперь она действительно огорчена, чувствует свою вину. Знаю, что не только Стасе, и другие женщины выбегают по своим делам в рабочее время, поймать все не удается. А надо бы, изловив одну, так громыхнуть, чтоб другим неповадно стало. На сей раз — ладно. Хорошо, человек способен еще краснеть.
Проглядел свой блокнот, ту самую «Всякую всячину», заинтересовали пометы насчет бригадного подряда, поскольку давно убедился, как важно четко формулировать мысль. Кое-какие дела нужно приводить в порядок заранее, в целях профилактики, чтобы потом не вышло боком, при выполнении плана.
«Здравствуй мама, давно не говорили с тобой всерьез, вроде отдалились друг от друга после того, как не согласился на твой переезд ко мне в Вильнюс, в новую однокомнатную квартиру. Больно было говорить тебе это, думал, получу инфаркт, но ведь очень важно иной раз удостовериться, что ты значишь сам по себе, без всякой опеки и советов со стороны. Хоть они и на вес золота. Ты ведь такая мудрая, мама, и я навещал тебя почти каждую неделю, приезжал к тебе, правда, ненадолго, обида, мне кажется, должна быть забыта. Я всегда восхищался твоей выдержкой, терпением и тактом. Горжусь и теперь.
Когда ты порой спрашивала меня, как я стал начальником цеха, отшучивался — божьей милостью, потому что все не находилось минуты откровенно рассказать обо всем. Ни с кем другим не решился бы делиться, думаю, и не придется в будущем таким образом исповедоваться, а вот по отношению к тебе чувствую какой-то долг, может, даже неясную вину.
Помнишь, когда еще работал в механическом цехе и приезжал домой, как петух кукарекал одно и то же: «Все хорошо, все прекрасно!» Ты радовалась, потому что безгранично верила в удачливость своего единственного и такого разумного сыночка.
Говоря по правде, я в то время чуть было не сдался, опустил совсем крылышки. Понял — сел не в свои сани и теперь помаленьку схожу с ума. Пошел к начальнику цеха Зубавичюсу и заявил: «Шеф, отпусти меня, не гожусь я в мастера, или совсем гони...»
Зубавичюс перевел меня на участок к технологам, где я и проработал почти год, фантазируя, что защищу диссертацию. Неожиданно мне предложили перейти в инструментальный цех заместителем начальника. Теперь должен возблагодарить судьбу за то, что свела меня перед этим с таким человеком, как Зубавичюс.
Я много тебе о нем рассказывал, безгранично светлая личность. А в инструментальном в то время начальником был Гризицкас. Человек сильный, волевой, однако на редкость неуживчивый. И вот именно он зовет меня к себе в замы! Признаться, я и сам подумывал перейти к нему, поскольку цех этот — настоящая инженерная академия, я бы даже сказал — завод на заводе. На всякий случай посоветовался с Зубавичюсом. Тот ответил коротко и ясно: «Я бы на твоем месте пошел».
Конечно, я не ожидал этого, но с Гризицкасом поладили с первого дня. Три месяца сидели бок о бок в одном кабинете и даже вместе возвращались домой, благо жили по соседству. Идем, а он мне исповедуется. Оказывается, невероятно терзался из-за своей несдержанности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54