Вызывает тут как-то Папаша к себе начальника конструкторского бюро Эдмундаса Богутиса и меня, Юстаса Каткуса, начальника инструментального цеха. Папаша — это директор. Генеральный. И говорит:
— Мужики, один из вас поедет в Японию. Кто — не знаю. На этот раз решать сам не хочу. Определите сами, прямо, обстоятельно, по-мужски. Потом доложите. Мне. Через полчаса. Нет. Через пятнадцать минут. Будьте так любезны.
Папаша кривится, вижу, больше всего ему хотелось бы в этой неловкой ситуации послать нас обоих к черту, но, очевидно, неосмотрительно подставлять свою седую голову, небось ляпнул наши фамилии где-то в разговоре — молодые и перспективные руководители, теперь злится, припомнив, что мы с Эдмундасом приятельствуем еще с институтской поры, да и командировку эту в Японию не переломишь пополам, как ломоть хлеба за одним столом.
Что ж, выходим в коридор, как два драчуна, поговорить по-мужски. Поглядываем друг на друга и заходимся от хохота. Коридор, как сейчас помню, выглядит празднично: чисто, солнечно, ни пылинки, будто языком вылизан.
В подобном случае мужчины, как плохие актеры на сцене, хватаются за сигарету, а мы — надо же! — оба не курим, и лицедействовать друг перед другом вроде ни к чему.
— Вот тебе и Папаша,— негромко, без всякой досады замечает Эдмундас.— Как будто сам не знает, кто в этой ситуации нужнее для дела. Прекрасно ведь знает.
— Факт, знает,— соглашаюсь с ним.
Эдмундас нервно передергивает сбритыми, давно уже не существующими усами, по привычке постукивает указательным пальцем по переносице, где сидят
очки.
— Ты у нас практик,— произносит, глядя через окно на заводской двор.— Велосипед изобретаешь, из-за штампов и пресс-форм каждый день сходишь с ума, может, и почерпнешь там что-нибудь полезное. Мне, как теоретику, они ни черта не откроют и не покажут. Дерзай, Юстас, и, как говорится, с богом...
— И глупцу понятно, что тайн и секретов своих они никому не открывают, неважно, турист ты, коммунист ли,— прикидываясь равнодушным, подпеваю в тон ему.— Зато они не предполагают, что ты со своей гениальной башкой способен делать обобщения на основании микронных деталей. А мне это известно еще со времен, когда занимались авиамоделизмом. Посему, досточтимый, мог бы и поболе меня расстараться...
— Что мы тут кокетничаем,— грустно говорит Эдмундас.— Давай монетку подкидывать или спички тянуть!
И тут дьявол вводит меня в соблазн не копейку подбросить, а закинуть невидимую удочку с микроскопическим золотым крючком.
—- Погоди,— прерываю я его.— Мы забыли одну вещь. Ты женат, ребенка растишь, жена скрипачка, часто выступает на сцене, по телевидению, понимаешь небось, к чему клоню?
— Отчего ж,— отвечает Эдмундас, разглядывая носы ботинок,— я ничего не забыл. Впрочем, спасибо, что напомнил.
— Тогда все ясно. Если общественную нужду, имею в виду завод, можно совместить с личной, все окончательно становится на свои места, и я с уважением жму твою руку.
Эдмундас мгновенно понял меня, покраснел как рак.
— Да, Юстас,— заговорил излишне твердо,— когда эти вещи совместимы, их следует объединять. Это жизнь, и нет резона игнорировать ее с наивностью ребенка. Детский идеализм. Мне уже было показалось, что ты наконец вырос из коротких штанишек, миновал пору пионерского энтузиазма, однако, вижу, тебе, пожалуй, никогда из них не вырасти. Желаю удачной поездки, и еще — дай тебе встретить мудрую женщину, которая бы раскрыла тебе глаза, те самые зеленоватые твои глазенки. Хотя бы и японку.
— Восхитительное пожелание,— не теряюсь я,— сразу видно, настоящий друг желает. Только вот о штанишках уже доводилось и слышать, и читать... И при чем здесь женщины? Разве это они заставляют пробиваться из последних сил в так называемую элиту? В лексиконе коммуниста вроде прежде такого слова не было, а от тебя, прости за откровенность, слышал его не раз.
— Элитой я именую настоящих заводских спецов, вообще людей одаренных. И прими к сведению, осел,
вечный недоросль, существует такое понятие, живет и будет жить, поскольку каждое поколение обязано себя утвердить. Занять ответственные посты, достичь того уровня благосостояния, который возможен, пока это представляет хоть какую-то ценность. Всякое поколение переживает время своего роста, своего становления, затем начинается новый отсчет времени — медленно под гору. Посему я и отказываюсь от поездки, надо же тебе таким образом воздать за идейную чистоту.
И стоит передо мной во весь рост элегантный блондин в очках, один из тех, кто убежден, будто двигает вперед прогресс, ясновидец без сантиментов, человек, достигший, черт бы его драл, поры зрелости своего поколения.
— За осла не сержусь, что же касается постов, уровня благосостояния... извини. Так могут мыслить разве что всякие горемыки, лишенные творческого начала, которые со временем принимаются разрушать даже то, что имели. Веру, чистоту души, случается, и... любовь. Такой разор они также именуют деятельностью. Даже распад собственной личности... Плохи твои дела, Эдмундас, и Япония необходима тебе как лекарство. Ты непременно должен поехать, не откладывая, чтобы под старость не возникло осложнений. Кроме того, свободно владеешь английским, а я всего лишь читаю со словарем. Это тоже важно.
Таким образом, Каспарас, ровно через пятнадцать минут я изложил директору — твердо, логично, аргументированно,— почему в Японию должен поехать Эдмундас Богутис, а не Юстас Каткус. Я заметил, у Папаши даже глаза увлажнились при виде такой прекрасной и стойкой мужской дружбы.
Не берусь утверждать, Каспарас, будто Эдмундас стал хуже или совсем испортился, хотя ты, наверное, в этом не усомнился бы. Я и так вечно спешу с выводами. Самое обидное, Эдмундас и впрямь талантлив как черт, а в будущем, кажется, придется с ним сразиться. Ну что ж, лучше схватиться с талантливым противником, нежели с демагогом-резонером.
За эти дни я смог понять и собственные ошибки, хладнокровнее взглянуть на свою «обособленность» или «необыкновенность». Действительно ли я наделен какими-нибудь выдающимися способностями? Откровенно говоря, теперь уже в этом сомневаюсь. Но складывать крылышки и прозябать в безвестности совершенно не собираюсь. Ох уж эта мнимая литовская скромность! Доводилось наблюдать и убеждаться — человек прекрасно справляется с работой, даже кандидатскую мог бы защитить, но никуда не лезет, благородно дожидается, пока его заметят, откроют, честно говоря. А почему бы самому не потребовать такой работы, где можно трудиться в соответствии с наклонностями, образованием? Только из-за того, чтобы поддержать пропахшую нафталином традицию — не суйся, куда не просят? Совсем как Вацловас Нарушис из конструкторского бюро, которым ты руководишь, Эдмундас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54