Остается только повеситься или бежать прочь что есть сил от такого человека. Нё мешкая. Чтобы не пришлось бежать тогда, когда стукнет тебе восемьдесят...
Они минуту помолчали. Через приоткрытую фрамугу окна в кухню с медлительной тягучестью вплывал приглушенный шум вечернего города, словно дождь шуршали шины проезжающих автомобилей, в этот шум вклинивались звуки троллейбусов — жужжание, монотонное и мелодичное; тревожно подавая сигналы, промчалась по улице милицейская машина, видно, спешила на место аварии.
— Недалеко же ты убежал,— наконец произнес Юстас.,— Ладно, будешь спать на раздвижном кресле, почти по-королевски. А дальше что? Развод?
— Это единственный выход. Пока я... Пока окончательно не сломался,— с натугой сказал Каспарас.— Пока не погиб как человек и как литератор. Я не сетую, Юстас, но должен открыть тебе правду, жестокую правду: уже полгода держусь одним усилием воли — работаю, ем, беседую с людьми, будто во сне, будто я лунатик какой...
— И все оттого, что жена не ценит тебя как художника, что ее не интересует твое творчество, твои переживания?! Следовательно, никуда ты не убежишь, дорогой Каспарас. Скажу больше — плохи твои дела. Я думал, ты круче замешен.— Юстас вдруг спохватился, что в запальчивости высказал те слова, которыми привык обходиться в разговоре с провинившимися рабочими у себя в цехе, и тихо прибавил: — Извини за прямоту.
Каспарас запустил руку в огненно-рыжую бороду и принялся нервно ее теребить, втянув голову в плечи.
— Я не все тебе сказал.
Юстас вскочил с табуретки.
— Какого черта ты притащился ко мне? — прикрикнул на Каспараса.— Конечно, очень корректно и интеллигентно лепетать вполголоса о своих несчастьях и необходимости развестись. Но когда ко мне на завод приходят жены пьяниц и ведут подобные речи, прежде всего советую им взглянуть на себя со стороны, все ли они сделали, что могли. А потом начинаю вдалбливать в головы, что семью надо сохранить любой ценой, смиренно нести свой крест и не ждать скорого вознаграждения. И что ты думаешь? Те, у кого хватает терпения и выдержки, добиваются своего — жизнь налаживается!
— С пьяницами проще,— печально улыбнулся Каспарас.— Другое дело, когда человек тебя не любит. И даже не стремится скрыть это.
— Погоди, погоди, опять пошли фантазии. Как — не любит?
— Очень просто, хладнокровно. Поверь, Юстас, я впервые сталкиваюсь с таким жестоким равнодушием. До сих пор не пойму, что это, месть за несбывшиеся мечты или плохо скрываемая привязанность к другому. Теперь она насаждает только грубость, хамство, неприкрытую враждебность. Кажется, все во мне ее раздражает: моя нежность, мой смех, голос, одежда, само пребывание рядом с нею. Ты прав, Юстас, есть ребенок, сын, ради которого вытерпел бы все, если бы появилась хоть искорка надежды на будущее. Чего она добивается, каковы ее планы — не знаю. Только вижу, с каждым днем ей все труднее выносить меня. Отгородилась стеной молчания и, как может, избегает любого мало-мальски откровенного разговора. Чувствую, себя возненавижу, собственное творчество, если поддамся всему этому, а она такие отношения считает нормальными. Остается разве что пуститься во все тяжкие и закончить жизнь в психиатричке. Кто я, чего стою без моих писаний? Бородатое ничтожество. А писать, живя рядом с не любящим тебя человеком,— не могу. Агонизирую физически и духовно.
— Неужели ты такой рохля, Каспарас, что не в состоянии понять, какова ее платформа? — удивился Юстас.
— Какая там платформа,— со злостью махнул рукой Каспарас.— Сама заявила, чтобы не рассчитывал на ее теплоту и чуткость. Все ее интересы крутятся вокруг ребенка, ну, может, еще брезжат мечты о «нормальном» муже. По-моему, она окончательно вычеркнула меня из своей жизни, даже если получу вдруг Государственную премию, ничего не изменится.
— А ты постарайся ее получить,— вполне серьезно посоветовал Юстас.— Увидишь, как изменится твоя Ирена.
Каспарас зашелся в смехе и вытер проступившие на глазах слезы.
— Не думаю. Вчера она со злобной радостью бросила мне в лицо, что не любит больше и никогда не будет меня любить.
— Значит, чем-то обидел ее,— не сдавался Юстас.
— Нет. Просто настоял на откровенном разговоре.
Юстас собрал со стола грязную посуду и принялся
мыть ее в мойке.
— Тогда выходит, я последний дурак и ничего не понимаю. А может, тому виной другое — может, в постели не ладили?
— Все было прекрасно до тех пор, пока спали вместе.
У нее кто-то есть, вот змея подколодная, подумал
Юстас, все очень просто и гадко. А самое противное, портит жизнь такому человеку. Он и вправду уже целых полгода ничего не пишет, ходит как очумелый.
— Гаси сигарету, и пошли в комнату. Ты твердо решил? — спросил Юстас и сразу же укорил себя мысленно — какая может быть твердость в таких делах: с вечера так кажется, наутро по-другому... Особенно если человек еще любит.
— Она делает все, чтобы я развелся.
— Не дури. К чему спешка,— проговорил Юстас, вытаскивая постель из стенного шкафа.
— Почему? — удивился Каспарас.
— Главное — не поддаваться на провокации,— шепнул Юстас и хитро подмигнул: — Живи. Потом поглядим.
Из «Тетради ошибок»
Ты уже начинаешь портиться, Каткус. Становишься понемногу чиновником, собственная значительность уже волнует. Раньше даже подумать не мог, что грозит подобное. Людям отвечаешь с брюзжанием, пока не спохватываешься, что ставишь их в неловкое положение; ведь они не понимают, чем тебя обидели, порой теряются, считают, дескать, вывели тебя из терпения
нелепыми вопросами. Сознаешь, так нельзя, нехорошо все это, хватаешься за панибратство, прикидываешься простаком и обнаруживаешь — нет у тебя ни собственного стиля, ни характера, просто подражаешь бывшим начальникам. И тем самым внедряешь в сознание рабочих ненавистный самому эталон руководителя...
Весь вечер ломаю голову, где же оно, мое начало, начало человека, которому можно доверять. Ведь умел когда-то почти шутя выходить из кризиса, умел не раздавать на каждом шагу мелочных советов, не читать нравоучений. Наверное, унаследовал это еще от матери.
Докажи. Своими поступками, действиями. Не бойся признавать ошибки.
Какие бы балетные па ни выделывала порой личность, имеющая влияние, власть над людьми, как бы глубоко ни была освоена методика достижения цели, никогда не следует забывать одну вещь: время плодотворного влияния на коллектив тоже имеет свои границы, расширить их искусственно невозможно. Когда это время проходит, кончается, следует удалиться, уступить место, не переживая, что придет кто-то глупее тебя и разрушит сделанное тобой. По существу, если созидал добро, разрушить его не дано никому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Они минуту помолчали. Через приоткрытую фрамугу окна в кухню с медлительной тягучестью вплывал приглушенный шум вечернего города, словно дождь шуршали шины проезжающих автомобилей, в этот шум вклинивались звуки троллейбусов — жужжание, монотонное и мелодичное; тревожно подавая сигналы, промчалась по улице милицейская машина, видно, спешила на место аварии.
— Недалеко же ты убежал,— наконец произнес Юстас.,— Ладно, будешь спать на раздвижном кресле, почти по-королевски. А дальше что? Развод?
— Это единственный выход. Пока я... Пока окончательно не сломался,— с натугой сказал Каспарас.— Пока не погиб как человек и как литератор. Я не сетую, Юстас, но должен открыть тебе правду, жестокую правду: уже полгода держусь одним усилием воли — работаю, ем, беседую с людьми, будто во сне, будто я лунатик какой...
— И все оттого, что жена не ценит тебя как художника, что ее не интересует твое творчество, твои переживания?! Следовательно, никуда ты не убежишь, дорогой Каспарас. Скажу больше — плохи твои дела. Я думал, ты круче замешен.— Юстас вдруг спохватился, что в запальчивости высказал те слова, которыми привык обходиться в разговоре с провинившимися рабочими у себя в цехе, и тихо прибавил: — Извини за прямоту.
Каспарас запустил руку в огненно-рыжую бороду и принялся нервно ее теребить, втянув голову в плечи.
— Я не все тебе сказал.
Юстас вскочил с табуретки.
— Какого черта ты притащился ко мне? — прикрикнул на Каспараса.— Конечно, очень корректно и интеллигентно лепетать вполголоса о своих несчастьях и необходимости развестись. Но когда ко мне на завод приходят жены пьяниц и ведут подобные речи, прежде всего советую им взглянуть на себя со стороны, все ли они сделали, что могли. А потом начинаю вдалбливать в головы, что семью надо сохранить любой ценой, смиренно нести свой крест и не ждать скорого вознаграждения. И что ты думаешь? Те, у кого хватает терпения и выдержки, добиваются своего — жизнь налаживается!
— С пьяницами проще,— печально улыбнулся Каспарас.— Другое дело, когда человек тебя не любит. И даже не стремится скрыть это.
— Погоди, погоди, опять пошли фантазии. Как — не любит?
— Очень просто, хладнокровно. Поверь, Юстас, я впервые сталкиваюсь с таким жестоким равнодушием. До сих пор не пойму, что это, месть за несбывшиеся мечты или плохо скрываемая привязанность к другому. Теперь она насаждает только грубость, хамство, неприкрытую враждебность. Кажется, все во мне ее раздражает: моя нежность, мой смех, голос, одежда, само пребывание рядом с нею. Ты прав, Юстас, есть ребенок, сын, ради которого вытерпел бы все, если бы появилась хоть искорка надежды на будущее. Чего она добивается, каковы ее планы — не знаю. Только вижу, с каждым днем ей все труднее выносить меня. Отгородилась стеной молчания и, как может, избегает любого мало-мальски откровенного разговора. Чувствую, себя возненавижу, собственное творчество, если поддамся всему этому, а она такие отношения считает нормальными. Остается разве что пуститься во все тяжкие и закончить жизнь в психиатричке. Кто я, чего стою без моих писаний? Бородатое ничтожество. А писать, живя рядом с не любящим тебя человеком,— не могу. Агонизирую физически и духовно.
— Неужели ты такой рохля, Каспарас, что не в состоянии понять, какова ее платформа? — удивился Юстас.
— Какая там платформа,— со злостью махнул рукой Каспарас.— Сама заявила, чтобы не рассчитывал на ее теплоту и чуткость. Все ее интересы крутятся вокруг ребенка, ну, может, еще брезжат мечты о «нормальном» муже. По-моему, она окончательно вычеркнула меня из своей жизни, даже если получу вдруг Государственную премию, ничего не изменится.
— А ты постарайся ее получить,— вполне серьезно посоветовал Юстас.— Увидишь, как изменится твоя Ирена.
Каспарас зашелся в смехе и вытер проступившие на глазах слезы.
— Не думаю. Вчера она со злобной радостью бросила мне в лицо, что не любит больше и никогда не будет меня любить.
— Значит, чем-то обидел ее,— не сдавался Юстас.
— Нет. Просто настоял на откровенном разговоре.
Юстас собрал со стола грязную посуду и принялся
мыть ее в мойке.
— Тогда выходит, я последний дурак и ничего не понимаю. А может, тому виной другое — может, в постели не ладили?
— Все было прекрасно до тех пор, пока спали вместе.
У нее кто-то есть, вот змея подколодная, подумал
Юстас, все очень просто и гадко. А самое противное, портит жизнь такому человеку. Он и вправду уже целых полгода ничего не пишет, ходит как очумелый.
— Гаси сигарету, и пошли в комнату. Ты твердо решил? — спросил Юстас и сразу же укорил себя мысленно — какая может быть твердость в таких делах: с вечера так кажется, наутро по-другому... Особенно если человек еще любит.
— Она делает все, чтобы я развелся.
— Не дури. К чему спешка,— проговорил Юстас, вытаскивая постель из стенного шкафа.
— Почему? — удивился Каспарас.
— Главное — не поддаваться на провокации,— шепнул Юстас и хитро подмигнул: — Живи. Потом поглядим.
Из «Тетради ошибок»
Ты уже начинаешь портиться, Каткус. Становишься понемногу чиновником, собственная значительность уже волнует. Раньше даже подумать не мог, что грозит подобное. Людям отвечаешь с брюзжанием, пока не спохватываешься, что ставишь их в неловкое положение; ведь они не понимают, чем тебя обидели, порой теряются, считают, дескать, вывели тебя из терпения
нелепыми вопросами. Сознаешь, так нельзя, нехорошо все это, хватаешься за панибратство, прикидываешься простаком и обнаруживаешь — нет у тебя ни собственного стиля, ни характера, просто подражаешь бывшим начальникам. И тем самым внедряешь в сознание рабочих ненавистный самому эталон руководителя...
Весь вечер ломаю голову, где же оно, мое начало, начало человека, которому можно доверять. Ведь умел когда-то почти шутя выходить из кризиса, умел не раздавать на каждом шагу мелочных советов, не читать нравоучений. Наверное, унаследовал это еще от матери.
Докажи. Своими поступками, действиями. Не бойся признавать ошибки.
Какие бы балетные па ни выделывала порой личность, имеющая влияние, власть над людьми, как бы глубоко ни была освоена методика достижения цели, никогда не следует забывать одну вещь: время плодотворного влияния на коллектив тоже имеет свои границы, расширить их искусственно невозможно. Когда это время проходит, кончается, следует удалиться, уступить место, не переживая, что придет кто-то глупее тебя и разрушит сделанное тобой. По существу, если созидал добро, разрушить его не дано никому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54