Ой, бог! Ой, бог! Ой, бог!
Ой, дух! Ой, дух! Ой, дух!
Накати, накати, накати!
Ой, Era! Ой, Era! Ой, Era!
«По таковом бешеном бегании» наступал момент выс­шей «духовной радости»: некоторые из присутствовавших падали в полуобморочном состоянии на пол и начинали изрекать пророчества; в этот момент, по мнению хлы­стов, на них уже сошел дух, и пророки говорят не от себя, а от духа:
Накатил, накатил
Дух свят, дух свят!
Царь дух, царь дух!
Разблажился, разблажился
Дух свят, дух свят,
Ой, горю, ой, горю!
Дух горит, бог горит,
Свет во мне, свет во мне,
Свят дух, свят дух!
Эта картина радений, изображаемая в следственных делах о хлыстовщине, рисует хлыстовский обряд совер­шенно в таких же чертах, какие свойственны экстатиче­ским обрядам в других религиях и сектах, начиная с израильских пророков и арабских дервишей и кончая бичевалыциками и квакерами XIV-XVI вв. в Западной Европе.
Но хлыстовский обряд не был только средством при­влечения хлыстами в себя «духа». Если обратиться к пес­ням, исполнявшимся во время радений, то мы увидим, что обряд радения понимался хлыстами также в каче­стве акта подражательной драматической магии, посту­лирующего действиям радеющих соответственные дейст­вия богов хлыстовского Олимпа. «Рубашечки», «полотенчики» и «жгутики», говорит одна песня, дает радеющим сама богородица; устанавливает «людей божиих во еди­ный круг Иоанн Предтечь», он же «воспевает песни ар­хангельски» и «скачет, играет по давидову»; затем вос­стает из гроба сам Иисус Христос и начинает «скакать» с хлыстами, «сокатывает» святой дух, и начинает ходить среди «людей божиих» «во святом кругу сам бог Сава­оф». Другими словами, кормщица изображала богороди­цу, кормщик - Иоанна Предтечу, Христа - очередной Христос, а пророк - бога Саваофа. Перед нами такой же магическо-мистический акт, каким была первоначальная христианская евхаристия, целью которой было призвать в среду общины Христа и вступить с ним в общение.
«Пророчества» говорились быстрыми, не всегда внят­ными речитативами; одни из них обращались ко всей об­щине и назывались «общею судьбою», другие - к отдель­ным членам «корабля». Нельзя сказать, чтобы всегда это был бессвязный набор слов; по большей части и тут слышен голос крестьянского горя и нужды. «Я, бог, тебя нагружу, хлеба вволю урожу, будешь есть, пить, меня, бога, хвалить, станешь хлебец кушать, евангелье слу­шать». Кроме пророчеств о земных делах - «кому разбо­гатеть, кому обеднеть и когда какой урожай хлеба бу­дет» - повторяются обещания неизменного наития свя­того духа и блаженства в царствии небесном: «К тебе дух святой будет прилетать, а ты изволь его узнавать; и я, отец, не дам тебя в иудейские руки и избавлю тебя от вечные муки», «Я вас, возлюбленные, защищу и до явного-то острога не допущу, всем вам ангелов приставлю и от всех-то злодеев избавлю». Но центр тяжести заклю­чался, конечно, в пророчествах, дававшихся отдельным членам «корабля», тут и открывалась для кормщиков и пророков возможность гипнотизировать участников раде­ний и направлять их поведение по своей воле. Частные пророчества всегда заканчивались словами: «Вот тебе от бога указ», а содержание «указа» было всегда совершен­но конкретным. После такого «крещения духом» происхо­дила мистическая трапеза: «принимали и ели из рук предводительных, мужчины или женщины, куски хлеба и пили квас, иногда же и воду, вменяя то, окаянные, в святое причастие». Эта мистическая трапеза устраива­лась обыкновенно в складчину и заменяла хлыстам ев­харистию. «Принимайте сие вместо причастия святых тайн», - говорила кормщица, раздавая куски хлеба.
Описанный чин радений в некоторых чрезвычайных случаях осложнялся некоторыми чрезвычайными обряда­ми. Один из этих обрядов является модификацией ста­ринной весенней обрядности. Около троицына дня совер­шалось главное годовое радение, проходившее вокруг чана с водой, который освещался прилепленными к его краям восковыми свечами. На этом радении обязательно производилось бичевание, даже до крови, жгутами и вер­бами, а песни, обращенные к духу, заменялись другими, обращенными к богородице - «матери сырой земле». В ответ на эти песни «богородица», одетая в цветное платье, выходила из подполья со своими дарами - с изю­мом или с другими сладкими ягодами. Хлысты подходили к ней один за другим, и она причащала их изюмом со словами: «Даром земным питайтесь, духом святым на­слаждайтесь, в вере не колебайтесь», а затем помазыва­ла водою с произнесением аналогичной формулы. Кроме того, после радения пророки припадали ухом к земле около чана и якобы слушали исходящий из-под чана глухой голос, изрекающий откровение о будущем. Прутья вербы, особенно окровавленные, и огарки свечей счита­лись обладающими целительной силой. То и другое бе­режно хранили; в случае болезни окуривали больных дымом от прутьев, а огарки клали умершему в гроб. Этот обряд, почти в неизменном виде сохраняющий все эле­менты магической деревенской обрядности и верований в очистительную силу воды, земли и вербы, хлысты заим­ствовали, по словам «Розыска», от какой-то секты под­решетников, существовавшей в конце XVII в.
Существовал еще другой чрезвычайный обряд, по­средством которого открывалась богородица и одновре­менно продолжалось постоянное воплощение Христа. Это так называемый «обряд христовой любви», совершав­шийся довольно редко и далеко не во всех «кораблях» и представлявший собою несомненную модификацию обря­дов Ярилиной ночи, когда бывало всеобщее «отрокам осквернение и девам растление». Обряд заключался в том, что в конце радений, когда все участники доходили до состояния полного умоисступления, происходило бес­порядочное половое смешение участников и участниц. Нарушения обета целомудрия хлысты здесь не видели, ибо в такие моменты люди, с хлыстовской точки зрения, уже лишены своей воли: на них «накатил дух», заставля­ющий их гореть, он в них говорит и действует. Забереме­невшая после такого обряда девушка становилась «бого­родицей»; если у нее рождался сын, он объявлялся «хри­стосиком», если дочь - пророчицей. Случаи «христовой любви» бывали, судя по следственным делам, и на обыч­ных радениях. Эта сторона дела объясняет нам, почему секта оказалась столь популярной среди московских мо­нахинь. «Христовы невесты» неохотно переносили обет воздержания, но для них нарушение обета не было столь легким и доступным делом, как для монахов. Хлыстов­ские радения в этом затруднительном случае были для монахинь великолепным выходом, ибо любовь по наитию от «духа» и зачатие от него уподобляли монахинь бого­родице...
Таким образом, «духовная радость» хлыстов окраше­на чисто крестьянским натурализмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146