постепенно уничтожить ра­скол, действуя так, чтобы наличные раскольники дожили свой век, а новых не было. Правительственные меропри­ятия лились как из рога изобилия, не останавливаясь ни перед чем, даже перед «священным правом собственно­сти»; с точки зрения правительства, раскольники были вполне аналогичны военным дезертирам как люди, самовольно ушедшие из господствующей церкви и потерявшие в силу этого часть гражданской правоспособности.
Правительство Николая I плохо разбиралось в раз­личных раскольничьих направлениях и толках, но оно ставило себе определенную и вполне понятную с его точ­ки зрения задачу: разрушить основу раскола посредством экспроприации его имуществ и разгрома его организа­ций - как благотворительных, так и богослужебных. Удары правительственных репрессий одинаково поража­ли и поповщину, и беспоповщину. В области культа чув­ствительнее всего они были для поповщины, ибо беспо­повщина выработала самостоятельный культ, независи­мый от синодской церкви, а для поповщины правила 1822 г. были всем. Беспоповщина могла обходиться без молитвенных домов и попов; поповцы считали такое по­ложение дела «богомерзкой ересью», для них культ без попа и часовни или церкви был немыслим. Поэтому гро­за больнее всего отозвалась на поповщине; но она заста­вила поповцев собраться с силами и выработать такую организацию, которая ставила их культ вне всякой зави­симости от синодской церкви.
Борьба началась в 1826 г., когда были сняты кресты со всех старообрядческих молитвенных зданий, была за­прещена постройка новых и ремонт старых зданий. Но это было только вызовом, первым объявлением войны. В 1827 г. старообрядческим попам было запрещено пере­езжать из уезда в уезд, что было равносильно уничтоже­нию культа в целом ряде местностей; приходилось попам опять «таитися», совершать требы по ночам, переезжать с подложными паспортами или прятаться в повозках под товарами. В 1832 г. правила 1822 г. были окончательно отменены лаконическим распоряжением: «Если до сведе­ния правительства дойдет о вновь бежавшем к расколь­никам попе, то такового возвращать в распоряжение епархиального начальства». Начались повальные аресты старообрядческих попов, и было приступлено к уничтоже­нию иргизских монастырей - иерархического центра по­повщины.
Иргизские монастыри, основанные, как мы видели, в царствование Екатерины II, к 30-м годам XIX в. стали своеобразной организацией, центром обширной старооб­рядческой колонии, заселившей пустынные до того вре­мени берега Иргиза. Это не были учреждения, которые, подобно монастырям синодской церкви, стояли бы вне всякой связи с мирскими элементами церкви; напротив, в управлении ими участвовали выборные советы из мирян, слободских жителей, которые избирали настоятелей, представлявших, таким образом, перед гражданскими властями не только монастыри, но и все слободы, тянув­шие к последним. С другой стороны, в церковной орга­низации поповщины монастыри эти исполняли опреде­ленную функцию, делавшую их, в отличие от монастырей синодской церкви, необходимым звеном организации; на Иргизе испытывались и «исправлялись» посредством пе­ремазывания попы, приходившие из синодской церкви. Благодаря этой функции, приносившей каждому мужско­му иргизскому монастырю ежегодно дохода не менее 20 000 руб. в год, и благодаря эксплуатации приписан­ных к монастырям земель иргизские монастыри скопили огромные богатства и уже поэтому, помимо всего друго­го, были заманчивой добычей для официальной церкви.
До 1827 г. гражданская власть, находившаяся в тес­нейшем «контакте» с саратовскими и вольскими тузами, была глуха к требованиям синода и архиереев покончить с иргизским «соблазном». «Соблазн» действительно был большой - монастыри развили в Саратовском крае энер­гичную пропаганду старообрядчества, поддерживаемую капиталами саратовской старообрядческой буржуазии, и в 30-х годах не осталось в Саратовском крае ни одного хутора, ни одной деревни, ни одного села, где бы не обра­зовалось старообрядческой общины; даже некоторые мордовские селения, «неутвердившиеся еще в правосла­вии», переходили к Иргизу. Перемена правительственной политики по отношению к расколу восстановила единение саратовских церковных и гражданских властей. Вспомни­ли, что монастыри принимают и укрывают беглых кре­стьян; обратили внимание, что монахи и монахини живут «с необузданной похабностью» и пьянствуют с утра до ночи; обнаружили, что монастырские власти укрывают от обложения добрую половину доходов; «открыли», нако­нец, что в монастырях перемазывают и даже перекрещи­вают православных. Был дан ход доносам. Начали с обысков, чтобы найти подземные тайники и ходы, где, по слухам, монахи прятали беглых и хранили свои «сокро­вища». Когда обыски не дали желаемых результатов, бы­ло решено действовать административными мерами: мо­настыри закрыть, монахов разослать, земли взять в удельное ведомство; но ежели местные жители «будут просить» оставить монастыри и заявят одновременно о желании «иметь церковь единоверческую», то оставить монастыри, составив для них штаты, и подчинить их са­ратовскому архиерею. Добровольно в 1827 г. согласился принять единоверие только Нижне-Воскресенский мона­стырь; остальные упорствовали, и их «обращение» затя­нулось до 1841 г. «Обращение» особенно драматически произошло в Средне-Воскресенском монастыре, где оно производилось насильственным образом, при помощи ка­зацкой команды, действовавшей нагайками, и пожарных, обливавших из шланга водой толпу, скопившуюся перед монастырем; дело было в начале марта, на морозе, вода мерзла, и более тысячи человек были связаны полуза­мерзшими. Указывая на эту груду полумертвых тел, будущую единоверческую паству, губернатор весело предложил приехавшим с ним саратовским священникам: «Ну, господа отцы, извольте подбирать, что видите». «Отцы» охотно подобрали; напрасны были жалобы сара­товских тузов, ссылавшихся на высочайшие повеления Екатерины II и Александра I, узаконявшие существова­ние монастырей и укреплявшие за ними в собственность земли. Надежды на то, что правительство, которому ста­рообрядцы всегда подчинялись и за которое всегда моли­лись как за первого хранителя священной собственности, услышит их, самоутешения, что все происходящее есть только произвол местных властей, оказались тщетными, и «солнце православия зашло на Иргизе». Часть иргиз­ских старообрядцев принуждена была перейти в единове­рие, но таких было немного. Огромное большинство крестьянской и мелкой мещанской старообрядческой массы на Иргизе, лишенное своих руководителей и отре­занное от московского центра, сразу ударилось в эсхато­логию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146