Я знаю, все хорошо. Мы сами выбираем эту боль, это право идти вот так и чувствовать каждый шаг этой жизни. Я люблю возможность чувствовать, что мне может быть больно. Что я жива.
И это прекрасно. Я иду, я дышу, я слышу каждый звук под сводами этого, в сущности, тоже маленького театра, скрытого среди чужих кварталов мироздания.
Я и зритель и персонаж старомодной пьесы под названием жизнь, и вокруг меня, вплетаясь в другую партитуру, останутся звуки маленького театра «Мерселис» – еще одного из театров, в котором однажды эта пьеса тоже была сыграна, – его музыка, его чудеса и все его цветные мерцающие фонарики.

Лепестки на асфальте

Некоторые куски из прошлого мы вызываем из своей памяти постоянно – заново переживаем, полируем, приукрашиваем, снова кладем на ближнюю полочку, снова достаем.
А иные дни, часы и минуты в тот момент, когда мы жили в них, не казались нам особенно счастливыми, наоборот, мы просто прошли сквозь них, они мгновенно канули – и вдруг, иногда, они своевольно возвращаются к нам, и тогда мы запоздало понимаем красоту преходящих минут.
В самом начале прошедшего июня мы с подругой жили в городке Шатийон – ближайшем, уютном и буржуазном пригороде Парижа, – у другой моей подруги – стопроцентной француженки. В течение нескольких дней каждое утро мы ехали на двух автобусах (в смысле с пересадками) в другой роскошный пригород – Севр, где участвовали в кукольной выставке. Вече– ром так же, с пересадкой, уставшие за целый день работы на экспозиции, возвращались домой. Хотелось съездить уже, погулять по центру Парижа, хотелось свободного времени, ничегонеделания. Вечером на остановке, где мы пересаживались с одного автобуса на другой и где порой приходилось сидеть по полчаса, мы устало курили, а иногда – ворчали друг на друга.
А автобусы ползли, то забираясь в гору, то спускаясь в закоулки каких-то совсем не масштабных для них, маленьких, старинных улиц. Проезжали местечко Белльвю, что полностью соответствовало своему имени, – с него виден был весь Париж, причем не в привычном открыточном ракурсе, а с рабочей Сеной, пристанями и доками на первом плане. А в сам?м Белльвю цвели сады, и мамы с колясками безответственно переходили дорогу, зная, что движение замрет, как только они сделают шаг с тротуара.
Проезжали Медон – некогда убежище первых русских эмигрантов, князей и графинь, тех самых «бывших». Их внуки и дети до сих пор неплохо говорят по-русски, хоть они уже в третьем поколении парижане, – в отличие от детей более поздних «невозвращенцев». В Медоне железнодорож– ная станция словно из XIX века – в узком ущелье, с вокзальчиком и фонариками. Медон вообще весь на крутых горках – того и гляди, увидишь натужно едущего за автобусом внучка-велосипедиста из известного мультфильма.
Проезжали по утрам людные рыночки с фруктами и зеленью – на них выходило по пол-автобуса, только что открывшиеся булочные, запах из которых забирался к нам в открывавшиеся на остановках двери, вечером заглядывали из окошек в полумрак пробегающих мимо пивных и кафе.
Там, где мы ждали пересадки, на полпути, мы сидели обычно на лавочке возле высокой стены, за которой цвел огромный, на гектары, сад, а в нем прижился замок со шпилем, оказавшийся на самом деле сиротским приютом. Через стену свешивались одичавшие плетистые розы, а все складки асфальта между бордюрами и дорожками, уходящие вдаль, были густо усыпаны опавшими цветами каких-то деревьев – акаций? Я фотографировала эти дорожки белых лепестков и серую стену, просто чтоб занять себя, пока мы ждем автобуса. Мы скорей хотели домой, поужинать и отдохнуть, и не хотели на следующий день снова ехать тем же маршрутом в Севр.
И вот вчера вечером, засыпая, я вдруг вспомнила эти лепестки неведомых цветов, пятна солнца на них, это холодное начало лета, вспомнила запахи и весь этот воздух, уходящий вдаль, – по улочкам, через Сену, – небо, растворяющееся где-то аж за Монмартром, и великовозрастных сирот из приюта – спортивного вида подростков, свистящих нам со спортплощадки. Я вспомнила эти утра и вечера и испытала прилив непонятного, нелогичного счастья, что БЫЛИ эти дни, и эти улицы, и эти автобусы, и эти лепестки на асфальте.
Наверное, когда-нибудь, прикрыв глаза, я так же вспомню это тихое зимнее утро в мрачноватом городе, этот сумрак в комнате, урчание кошки, запах кофе, неподвижные черные ветви за окном – утро, в котором ничего особенного, ничего блестящего, ничего долгожданного, – просто утро, и я просто жива, и все живы, и над Москвой, в сущности, то же небо, что и над Парижем, и над Медоном, и над Белльвю, и я вспомню это утро как одно из самых счастливых в своей жизни…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44