Не любить. Ведь без этого можно обойтись – кроме этого есть удовольствие от трения тел друг о друга и ощущение всеобщего обожания. Я научилась пользоваться одновременно несколькими любовниками, находя в каждом что-то, чего нет в другом, и это умение убедить себя в их несовершенстве, циничное отмечание пошлых их недостатков помогало мне удержаться от любви. Когда мне хотелось отделаться от кого-то из них, я просто прекра– щала отношения – просто выбрасывала человека вон, вот и все. Что мне с того, что отныне он бывал обречен на вечные страдания – не я виновата в этом, а та старушка, вышедшая давним утром из трамвая возле собора Симеона и Анны.
Я встретила его дома у приятельницы, и он совсем не был похож на тех мачо, кого я обычно выбирала для того, чтоб скрасить свою жизнь. Он пришел к ней обсудить какой-то совместный научный труд и что-то бубнил о Бунине и Анненском и все время мял пальцами кисти скатерти, а лицо его было бледным, пергаментным, будто он вообще не выходит из дому, да и сам он был рыхловат и толстоват и прятал светлые, совсем светлые глаза, застенчиво стараясь не пересекаться ни с кем взглядом. Я досадливо курила в раскрытое окошко, разглядывая набухшие почки на апрельских ветвях за окном, и думала, что еще десять минут жду – и ухожу одна, потому что в такой вечер нужно танцевать и слушать музыку, а не обсуждать диссертацию. Однако подруга, заметив мое нетерпение, примирительно коснулась его беспрестанно движущихся пальцев: «Пойдем с нами, Алеша, послушаем джаз» – и Алеша пошел, топая между нами по недавно высохшему ас– фальту, и проявил чудеса воспитанности, ловко войдя прежде дам в клуб, как полагается джентльмену и хозяину положения. Более того, оказалось, что Алеша совсем неплохо танцует и знает все, что здесь играют, наизусть, – он ухватил меня, привлек к себе и пел мне на ухо глухим баритоном: «I put a spell on you-uuu». А когда музыка кончилась, мы посмотрели друг другу в глаза и засмеялись.
Я разучилась любить, но мне не хотелось, чтоб он ушел, растворился в светлом вечере, – и впервые за свою жизнь я растерялась и не знала, как мне быть и что сейчас нужно сделать, чтобы он не ушел.
Он не просто уходил – оказалось, он уезжал, назавтра, на три недели, на конференцию, куда-то за тридевять земель, и я вызвалась отвезти его в аэропорт – более нелепого поступка, кажется, я за свою жизнь не совершала, – но он, видимо, не уловил никакой навязчивости в моем предложении и обрадовался, а потом я смотрела, как взлетает его самолет, а потом он писал мне письма с берега чужого океана, а потом я поехала его встречать – и, Боже мой, как я ждала этого дня!
Я стояла в пробке по пути к аэропорту и вдруг подумала, что моему несчастью дол– жен прийти конец – должен явиться прекрасный принц, который расколдует меня. Подруга рассказывала мне о нем, что ему всегда не везло с женщинами, – наверное, он жертва того же проклятия, что и я, а я вдруг поняла, хотя мне никто и не говорил об этом, что это может меня спасти, – мне нужно полюбить того, кто страдает тем же несчастьем, что и я, и мы оба исцелимся и будем наконец сами собой, и все не завершится так, как всегда, всю жизнь завершалось для нас.
Я стояла у ворот выхода с самолета и говорила себе – нет, ты еще не любишь его, нет. Сейчас он выйдет, приветливо поздоровается, и вы поедете вместе в машине, как хорошие приятели. Он вышел, озираясь с тем же растерянным видом, и даже совсем не загорелый, будто и не был на берегу океана – и обнял меня молча, прижал к себе, и так мы пошли, цепляясь друг за друга, к машине, боясь отпустить руки, заплетаясь ногами.
Мы весь день и вечер бродили по городу, понимая, что настанет момент, когда нам нужно будет пойти вдвоем туда, где мы сможем снять друг с друга одежду. Но мы оттягивали этот момент. Мне было уже почти не страшно, я убедила себя в том, что это – он, тот, кто спасет меня. Иначе и не могло быть, невероятно, чтоб было иначе, – тогда зачем нам торопиться: ведь мы успеем, у нас впереди – вся жизнь.
Мы уже направились к нему и по пути зашли в маленький ресторан на берегу канала, он решил, что нужно меня покормить, – ведь в его доме после поездки нет ничего съестного.
Я помню, мы ели креветки и пили какой-то красный чай, и тут в дверь вошла большая компания – я знала стольких людей в этом городе, немудрено, что и среди вошедших половина были мои знакомые, – они радостно сели за соседний стол, поздоровались, их девушки громко смеялись, кто-то из мужчин подарил мне цветок.
Мы по-прежнему сидели вдвоем, и он рассказывал мне о краях, где побывал, – но я уже видела, как его взгляд то и дело останавливается на девушке, сидящей за столом напротив, с теми, пришедшими. Я знала эту девушку, и когда-то моя мама дала ей однословное внятное определение – «шикса», хотя я не могла бы толком объяснить, что значит это слово. Она определенно была полной противоположностью мне – и мясистым приземистым телом, и прямыми, всегда немножко сальными волосами, и легким веселым нравом, и вечным голодным зовом в глазах. И вот он смотрел на нее и терял нить своего повествования, а она хохотала и поглядывала на нас, и я снова заметила, как его пальцы теребят край скатерти.
Я поняла, что мне нужно сделать это, – и, взяв его за нервную руку, заставила его повернуться ко мне и сказала:
– Я думала о тебе каждый день. Я очень ждала тебя. Я люблю тебя.
Он вдохнул в себя воздух, а я встала и вышла прочь – будь счастлив, моя любовь, пожалуйста, я и вправду хочу этого для тебя, пожалуйста, пожалуйста, будь теперь счастлив – отныне и навеки.

Блошиный рынок

Осень пахнет старьем. У осени запах блошиного рынка. Запах гнилья, чужой жизни, старой мебели, вековой накипи на дырявых чайниках, драных брошенных кукол, ветхих платьев и шляпок, запах прели и увядания.
Я хочу и никак не могу написать об особом эротизме осени, о том, что именно осень, а не жаркое потное лето и не воспетая поэтами сентиментальная весна – именно осень и есть самая квинтэссенция сексуальности. Весь этот тлен, это прощание, этот край, это ощущение «а что, если все в последний раз», это ожидание холодов, эти сами первые холода, эти попытки оставить в прошлом все, что было летом. Эти мокрые вечера, эти машины – как потоки рыб в холодной темной реке, это тепло случайных приютов, которые так как-то сами собой находятся для неприкаянных именно осенью, чай, и мед, и яблоки, и именно осенью, осенью чувство новолетия, а зимой – это так, светское притворство, а не Новый год, так, повод для вечеринок.
А осенью мы тянемся друг к другу, как странные такие осенние цветы, которые именно осенью вдруг начинают вылезать из земли и зацветать, зная, что жизнь их недолга, и все запахи обостряются и приводят нас туда, где осенью, осенью будет наш непрочный дом, и мед, и вино, и тепло – недолгое тепло в ожидании зимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44