На вокзалах люди разговаривают – в аэропортах они чаще молчат. Они задумчивы. В аэропортах люди становятся красивыми. Здесь можно влюбиться. Почти в каждого человека в аэропорту можно влюбиться.
Хотя бы потому, что сейчас он возьмет свой рюкзак, ноутбук или плащ и через несколько часов окажется на другой стороне земли, и ты больше никогда его не увидишь. Это почти как смерть.
И это ощущение неизбежной разлуки дает возможность разрешить себе смотреть пристально на первого встречного, на всякого, кто поднимет на тебя взгляд, смотреть как на того, кого – как только сейчас стало ясно – так не хватало в твоей жизни! Вот они, все тут – пока не объявят посадку в самолет.
Пока эти самолеты не разнесут вас по разные стороны света, вероятней всего – навсегда.
Я лежу в постели с К., он совсем юный, он блондин, у него гладкая, сияющая светлым загаром кожа, он весь будто шелко– вый. Мы танцевали со всеми вместе, а потом зачем-то зашли в одну из комнат чужого дома, где оба были в гостях, и тут К. сказал, что было бы глупо возвращаться обратно. Он так запросто это сказал, как немногие умеют, и такой его очаровательной наглости невозможно было противостоять.
– Ты чем вообще занимаешься? – спрашиваю его я уже под утро, когда мы лежим и курим.
– Я? С археологами в поле работаю… на раскопках.
(Любитель древностей, понятно – думаю я, но не озвучиваю.)
– Слушай, у тебя вот череп такой крупный, круглый, а косточки такие тоненькие, хрупкие…
– Ты, наверное, уже в гробнице меня представляешь?
– Ну да… знаешь, я когда при раскопках нахожу женские кости, всегда думаю о том, какими те женщины были. И наоборот. Вот смотрю на тебя и думаю, как ты будешь лежать, как тебя найдут через три тысячи лет, – вооот косточки эти все, и волосы, и все эти фенечки, колечки…
Потом спохватывается:
– Слушай, ты не сердишься на то, что я так вот сейчас про это говорю? А то я как– то сказал девушке что-то в таком духе, она знаешь как обиделась!
– Нет, ты что, я как раз понимаю, я тоже часто о таком думаю.
Что бы ты обо мне подумал, милый мой К., если бы я тебе сказала, что такой ход мыслей меня страшно возбуждает?..
Потом К. встает, чтобы включить в розетку фумигатор, – он боится, что меня искусают комары.
Я уже почти сплю, и мне кажется, что я вся состою только из косточек и бус, и я бормочу К.:
– Мальчик, ну какие могут быть комары!
Вместо ответа он сгоняет кого-то у меня со лба и натягивает нам простыню на лица. Так мы и лежим рядом – вытянувшись, как две мумии, касаясь друг друга локтями… А когда рассветет, я тихо встану, поправлю эту самую простыню, то есть снова укрою его, как прекрасный труп, с головой, и уйду прочь.
Очень хорошо, очень, у меня все прекрасно получилось.
В детстве мне нравилось ночью, лежа в постели, смотреть на потолок, ожидая, когда по двору поедет машина и по по– толку поплывут желтые квадраты. Это было обязательной приметой летней ночи, такой же, как запах тополей, – шорох шин по асфальту, хорошо слышный сквозь открытую половинку окна, и движение желтых ромбов по чисто выбеленному потолку. Вероятно, так же эти окна отражались на потолке и зимой, но зимой здесь не бывало меня, поэтому этих окон как бы и не существовало без моего восприятия их, как не существует отражения вазы в зеркале, когда в это зеркало некому смотреть.
Было такое приятное ощущение уюта, будто машины возвращаются из дальних дорог, и вот они уже почти дома, они въезжают в свой двор – в этом виделось некое обретение кем-то цели, покоя, особенно когда квадраты на потолке останавливались, и звук мотора стихал.
Этот знак, эта деталь, эта мелочь жизни порой настигала меня и в совершенно незнакомых городах – если окна выходили туда, где ездят машины, я ночью, в чужих домах, вдруг чувствовала родство с городом и успокаивалась…
Несколько раз в жизни я с удивлением замечала, что некоторые люди боятся ночных подъезжающих машин. Для них, на– против, от останавливающихся на потолке пятен света исходит ощущение опасности. Им кажется, что только кто-то угрожающий их покою может приехать ночью или что кому-то плохо, и это – фары машины, на которой явились мрачные ночные врачи, со своими носилками и чемоданчиками, и кто-то неподалеку сейчас будет хвататься за их холодные равнодушные пальцы, надеясь на помощь и избавление от страданий.
Тогда я начинала казаться себе бессовестным созерцателем, для которого всякая машина, приехавшая во двор ночью, – всего-навсего красивые пятна на потолке.
Однажды мне сделалось плохо в самом центре зала одного из московских вокзалов. Это было уже довольно давно: я просто шла не помню куда (наверное, брать какие-то билеты), одетая вполне пристойно для юной девушки, с утра все было прекрасно – и тут внезапно почувствовала, что сейчас упаду.
Что незамедлительно и сделала.
Почти сразу же лениво подошел милиционер. Как отчего-то запомнилось, потрогал меня носком сапога. Впрочем, может, он наклонился и потрогал меня рукой, но он все равно сделал это так, как если бы потрогал меня носком сапога. Порассуждав вслух, что наркоманов нынче развелось много, он вызвал по рации медиков из вокзального пункта Красного Креста и Красного, черт, шлагбаума. Те известными им одним методами подняли меня с пола и пинками погнали в свои казематы, попутно ругаясь нехорошими словами. Там, в их пункте, мне была оказана первая помощь: меня, теряющую сознание, били по щекам и спрашивали, не беременная ли я и не принимаю ли наркотиков. Измерить давление не догадались, но сразу же догадались спросить, есть ли московская прописка.
Прописки столичной у меня на тот момент не было, что, впрочем, не такой уж криминал для пациента вокзального медпункта, не так ли? Однако вокзальные медики были иного мнения и ничем не пытались мне помочь, разве что позволили упасть на их кушетку – для меня, непрописанной, видимо, это должно было служить великой милостью. Меня начало рвать, и не на родину, а на самую что ни на есть территорию московского медпункта. Широким жестом мне был подставлен тазик. Когда показалось, что из меня сейчас выйдут и мозги, я увидела перед собой чьи-то ноги в струпьях – это в медпункт зашел восточный странник, решивший посоветоваться с местной профессурой, чем намазать фурункулы; он был усажен ими прямо в полуметре от меня. Ему была выдана зеленка, он закатал штаны повыше и занялся своими чирьями самостоятельно, а я решила, что вот и смерть моя пришла, – жить уже как-то и не хотелось.
– Ох, смотри, щас она у нас тут подохнет! – сказала одна ангелица в белом халате другой громко. Мне, честно говоря, было почему-то все равно. Но они решились вызвать «скорую». Чтобы снять с себя ответственность и не возиться с телом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44