С этого берега на том не видно людей, в вечности не видно каждодневных бед и радостей поденок, но тысячи ног ежедневно ходят по плитам, положенным сотни лет назад, и это не толпа, а просто много разных людей.
Им можно каждому посмотреть в лицо, увидеть проступающего сквозь взрослые черты ребенка, с каждым можно заговорить, рассмешить его. С одним это сделать трудней, с другим – легче, но – с каждым!
И я иду, и вижу в этих вековых плитах каждую трещинку, и снова вспоминаю те бумажки на доме Джульетты – в каждой маленькой бумажке со словами помещается любовь. Это так – это не груда мусора, это – тысячи маленьких и больших историй. Это так же верно, как и то, что в каждом сердце помещается целый мир.
Потом звон закончился. Звонари, наверное, отправились встречаться на одном из двух берегов в таверне, пить вино и болтать о сиюминутном, а мы с С. пошли бродить по городу дальше – те два часа, что нам оставались до поезда куда-то еще. Он – фотографировать красивых итальянских женщин, я – снова разглядывать плиты мостовых.
Мне часто говорят: «Слушай, я тебе сейчас нечто такое расскажу, это отличный сюжет». Z. тоже постоянно острит, чуть только я пускаюсь в какие бы то ни было рассуждения: «Ну, ты ж писа-аа-атель, вот и напиши об этом!»
Сюжеты и вправду кругом, жизнь гораздо сюжетней, чем то, что мы могли бы выдумать. Но сюжеты жизни порой таковы, что, возьмись их кто излагать, будут выглядеть сущей выдумкой – никто не поверит, что они не высосаны из пальца. Некоторые события хоть и выразительны, но настолько очевидны, что как-то даже стыдно их преподносить на бумаге.
Удивительно – самые искренние вещи часто выглядят несомненным враньем. И наоборот, конечно.
Вот S. рассказывает мне историю, приговаривая: «Вот об этом надо написать, это готовый рассказ!» Я слушаю его и понимаю, что это – да, рассказ. Но только в исполнении S. То, как он сияет, улыбается, щурит глаза – только слушая его, можно эту историю почувствовать сердцем. А если я напишу все то же самое, то прочитавшие скажут – ну да, история с моралью, вполне предсказуемое развитие событий, не плюй в колодец, не пожелай ближнему своему, не рой яму другому, это мы все уже слышали.
Улыбаясь рассказу S., я смотрю на него и думаю о том, как он мне дорог, этот человек, которого я знаю много лет и вижу не так уж часто. И он ко мне, уверена, относится совсем не так трепетно, как я к нему. Но моя привязанность к S. иррациональна, она самозародилась во мне давно и никуда не девается.
Я завидую своей подруге, что S. – ее отец, а не мой.
Когда у S. случился инфаркт, я переживала так, что испугалась – а переживала бы я точно так же, если бы инфаркт был у моего собственного отца?
Так что все-таки запишу историю S. – а вдруг у меня получится?
Итак, S. рассказывает историю из своей, конечно же, молодости – в то время он думал, что его медицинская карьера сложится в хирургии. И соответственно практиковался он в хирургическом отделении некоей окраинной московской больницы. Молодой S. с вдохновением относился к делу – оставался на ночные дежурства, помогал на всех операциях, быстро всему учился. Старый хирург начал доверять ему сначала швы, потом и несложные операции.
– Шов, – смеется S., затягиваясь легчайшей сигареткой, – матрасный, я и сейчас с закрытыми глазами наложу. Матрасный шов, которым как раз кишки зашивают! Несите, что в доме надо заштопать! Такой – хоп-хоп, вот так.
И он показывает на скатерти, как шьют кишки.
Утром после ночного дежурства S. вышел на улицу перед больницей, моросил дождь. Остановки тогда еще не были крытыми стеклянными домиками, а представляли собой просто фанерку на столбе. S. тут же вымок и замерз. Увидев автобус, идущий в сторону конечной, он вскочил в него, чтоб не ждать его возвращения на противоположной стороне. До конечной оставалась одна остановка, но там водитель открыл двери настежь и стал выгонять S. на улицу.
– Я два билета возьму, друг! – убеждал его S. – Я с ночного дежурства, из больницы, на улице дождь, разреши посидеть в тепле!
Но водитель был непреклонен и грубо, с ругательствами выгнал S. под дождь. Автобус долго стоял возле диспетчерской с открытыми дверями, а S. мерз и мок.
Продолжение истории можно было бы предсказать, не долго думая. Вскоре води– теля привезли в хирургию с аппендицитом.
– Мы сначала, в смотровой, сделали вид, что не узнали друг друга. Ну а потом – он лежит в предоперационной, на животе лед, лежит так и со страхом на меня косится. Мы эти аппендициты подкапливаем, чтоб всех вместе оперировать. Ну, чтоб уже не перемываться – размоемся и пятерых подряд: оперируем – зашива-ааем! Сигаретку выкуришь, держа ее вот так корнцангами, и – следующий!
Тут-то провинившийся водитель и взбунтовался: «Не хочу, – кричит, – чтоб вот этот меня оперировал!» Хирург ничего понять не может, вызвал S. в коридор:
– Ты его знаешь, что ли? Что это он так против тебя?
Тут S. рассказал всю историю, на что учитель, вздохнув, ему ответил:
– По-хорошему, знаешь ли, надо бы именно тебя и послать его резать. Это для врача первое дело – научиться тому, что пусть хоть убийца твоих детей, хоть насильник твоей жены, но ты его врач и должен свое дело делать четко.
Однако оперировал сам – пообещал больному, не то несчастный не соглашался ни в какую. Но S. зашивал его, да.
Надеюсь, ровно зашил. То есть я уверена совершенно, что S. – да, ровно зашил.
И мальчика я того снова вспомнила, когда S. рассказывал мне это, – мальчика-санитара, который меня на руках нес. И про «чур-не-мое горе!» бабушкино вспомнила.
Каждый вечер я приезжала на поезде из Сан-Франциско в пригород. Поезда вечером ходили по расписанию, примерно раз в сорок минут, и все приехавшие выходили на огромную площадь перед станцией. Многие садились в собственные машины, стоящие тут же на парковке, других встречали, чинно проезжая мимо специально отведенного места и на секунду притормаживая, родственники. Место это, кстати, называлось «пикап-зоун» – и всегда заставляло меня улыбаться и вспоминать о С. и его научных методах обольщения.
Я ждала автобус, который отправлялся от станции по ночному Фримонту ровно через пятнадцать минут после прибытия того поезда, на котором я всегда и приезжала. На всей длинной и разделенной на пронумерованные зоны автобусной остановке сидело по вечерам, может быть, всего человек пять. А я почти всегда была единственным пассажиром своего марш– рута – общественный транспорт поддерживается здесь больше для того, чтобы был, а вообще-то в этих краях все перемещаются на собственных автомобилях.
Я садилась на переднее сиденье, чтобы видеть вечерний город не только в боковое окно, но и иметь «водительский» обзор – смотреть на все повороты, светофоры… Все здесь мне было внове, все пока что имело какой-то специальный вид, это были не просто указатели и светофоры, а частицы другой страны – вместе с ее же пальмами, скачущей и шепелявой калифорнийской речью, огромными автомобилями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44