И музыка, трагичная, кажущаяся теперь почти враждебной, теперь уж точно была о том, что меня-то никогда не будет в его сердце.
Рассматривая все эти трофеи, я вдруг вспомнила еще одного человека, назовем его Q., – человека, с которым у меня был самый настоящий случайный секс. То есть это был секс, который в чистом виде представлял именно засовывание одного органа в другой, и более ничего. Этот человек, Q., был красавчиком – по крайней мере так о нем все говорили. И все говорили о том, что он хочет трахнуть все, что движется. Потому что он любит всех сразу, испытывает вселенскую любовь ко всем живущим, вот где-то так.
Мне тогда, когда я встретила этого Q., было очень плохо – я тосковала по А. и не могла ощутить интерес ни к одному другому человеку. Со мной кто-то гулял, мне что-то говорили, что-то дарили, куда-то звали – а я все еще ждала, что А. напишет мне, скажет, что тоже нуждается во мне, что я тоже в его сердце.
И вот именно тогда появился Q. Я сразу же, увидев его, подумала, что мне нужно «дать» ему – потому что я знала, что это не отнимет у меня ни малейшей капли моей печали и любви, а, напротив, толкнет меня еще глубже вниз и, может быть, поможет оттолкнуться от дна.
Q. уговаривал девушек очень просто – он подходил и предлагал заняться с ним сексом. Мне, к примеру, как страдающей от известной всем драмы особе, предложил даже какую-то мотивацию. Он сказал, что-де люди все чужие друг другу, что никто все равно никого не любит, что он меня очень хорошо понимает, и что вот, например, если мы сейчас потрахаемся, то у нас будет уже что-то, что нас свяжет, и это на самом деле единственное, что может связать людей. «Ну, еще, – добавил он, – люди занимают друг у друга денег, да. Но вот у нас с тобой будет что-то чуть-чуть большее, чем просто „дай пять копеек“.
И как-то вдруг при мысли о чьих-то этих действительно дурацких пяти копейках, в которых, собственно, и материализовалось мое тогдашнее ощущение никчемности бытия, я запросто решилась на то, чтоб позволить Q. проникнуть в мое тело.
Что удивительно – не помню от этого никакой радости. Никакого удовольствия. Ничего такого особенного. То есть я не думаю, конечно, что я там не испытала ни одного оргазма, – но помню только скрип этой дурацкой кровати и его дурацкое выражение лица.
Какой-то такой вот – да, согревающий, да, в какой-то степени приятный – физиологический процесс. Вроде массажа. Скучно. Даже никакого ощущения запретности, – ничего вообще.
Потом мы по какой-то причине переместились вместе на другой флэт, то есть на квартиру, и там я почти с облегчением услышала, как он подползает ночью к другой девочке и тоже шепчет ей и про «сблизимся», и про пять копеек, и как потом скрипит кровать, и… в общем, я отвернулась и спокойно уснула.
Потом про него кто-то мне, кажется, рассказывал, что он начал торчать и сторчался совсем (то есть, говоря литературно, стал густо употреблять наркотики, отчего и превратился в полную развалину).
И с тех пор я как-то его не вспоминала.
И вот, сидя в задумчивости над фетишистской композицией, думая о тех, с кем мне было хорошо или по-разному, с кем я распрощалась или все еще по-дружески вижусь, о тех, кто ушел вниз или взлетел вверх, уехал далеко или не выезжал вовсе, о тех, по кому плакала и кто плакал по мне, о тех, от кого содрогалось внизу живота, и о тех, от кого сжималось в сердце, вспоминая их запах и вкус, голос и привычки, мысленно еще раз прощаясь с ними навсегда, я вдруг вспомнила и о том мужчине, о Q., – как же – ведь он тоже был моим мужчиной.
Но что могло остаться у меня от этой «вселенской любви»? Никаких, конечно, подарков, никаких знаков, ни кусочка его жизни не прилипло к донцу той меры, которой была померена моя жизнь.
Наверное, нетрудно догадаться, ЧТО положила я в свой ларчик в память о единственном в своей жизни сексе ради секса.
Я положила туда пять копеек.
В. снова зовет меня в гости – на этот раз она хочет познакомить меня со своим мужем. Я, видя этого милого, смущающегося, вовсе не похожего на святого Иосифа человека, понимаю, что знаю его, – но, чтоб преодолеть сомнения, спрашиваю В., не жил ли он там-то, тогда-то? Жил. Тут же я замечаю, что R. хромает даже при ходьбе по комнате, и теперь я абсолютно уверена. Но R. не узнает меня или делает вид, что не узнает. Впрочем, мы общались всего одну ночь и одно утро, и это был один из самых нетипичных людей, с какими мне довелось общаться за всю мою жизнь. Поэтому я не удивилась бы, если бы R. меня и впрямь не вспомнил.
R. казался самым странным мальчиком в той компании – все время молчал и рисовал что-то в блокноте. Порой он даже производил впечатление слабоумного – его взгляд становился совершенно расфокуси– рованным в некоторые моменты. Как-то мы взяли и поехали с ним к морю на электричке. Я, честное слово, не помню, как мы на это решились, думаю, все-таки это была его идея, потому что он хорошо знал здешние места. Помню, как мы уже едем с ним и смотрим на закат над морем, то и дело мелькающий между накренившимися к рельсам соснами.
Кажется, он просто сказал мне – пойдем, я что-то тебе очень красивое покажу. А может, он и не так сказал – мы общались на языке, который не был родным ни мне, ни ему. Но я отправилась непонятно куда с почти незнакомым человеком, мы ехали почти час и вышли на станции с невозможно длинным названием и пошли сначала по бетонке, а потом уже и по песчаной дороге среди дюн.
Мы шли очень медленно, потому что R. сильно хромал. Я и в городе замечала его хромоту, но по песчаной дороге он вообще шел с огромным трудом. Я предложила ему держаться за мою руку, но он отказался. Тогда я, выждав некоторое время, стала жаловаться на то, что плохо вижу в сумерках, и R. тут же подал мне руку. Он действительно вел меня, обходя коряги и кочки, но вскоре все же, сам того не заме– тив, начал опираться на меня. Так мы и шли – хромой и подслеповатый, чужие друг другу, почти дети, ведя друг друга в неизвестность, по дюнам, в уже не самой светлой августовской, хоть и северной, ночи.
Почти все время мы молчали. R. тяжело было говорить – он все силы тратил на ходьбу, а я стеснялась его. Правда, он успел ответить мне, что сделало его калекой, – он попал в аварию, путешествуя автостопом. Здесь, в этом прозрачном приморском лесу он, кажется, чувствовал себя в своей тарелке, несмотря на то что ему трудно было ступать по песку.
Думаю, даже то, что мы слегка заблудились, было им специально подстроено – однако мы вышли к морю не в том месте, где он предполагал, и молча курили, не спускаясь с последней прибрежной дюны, сидя на песке, глядя в сторону, где не было видно границы между небом и морем, – все была лишь серая живая мгла, шевелящаяся и звучащая.
С другой стороны, над соснами, небо начало светлеть, и мы снова ушли в дюны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Рассматривая все эти трофеи, я вдруг вспомнила еще одного человека, назовем его Q., – человека, с которым у меня был самый настоящий случайный секс. То есть это был секс, который в чистом виде представлял именно засовывание одного органа в другой, и более ничего. Этот человек, Q., был красавчиком – по крайней мере так о нем все говорили. И все говорили о том, что он хочет трахнуть все, что движется. Потому что он любит всех сразу, испытывает вселенскую любовь ко всем живущим, вот где-то так.
Мне тогда, когда я встретила этого Q., было очень плохо – я тосковала по А. и не могла ощутить интерес ни к одному другому человеку. Со мной кто-то гулял, мне что-то говорили, что-то дарили, куда-то звали – а я все еще ждала, что А. напишет мне, скажет, что тоже нуждается во мне, что я тоже в его сердце.
И вот именно тогда появился Q. Я сразу же, увидев его, подумала, что мне нужно «дать» ему – потому что я знала, что это не отнимет у меня ни малейшей капли моей печали и любви, а, напротив, толкнет меня еще глубже вниз и, может быть, поможет оттолкнуться от дна.
Q. уговаривал девушек очень просто – он подходил и предлагал заняться с ним сексом. Мне, к примеру, как страдающей от известной всем драмы особе, предложил даже какую-то мотивацию. Он сказал, что-де люди все чужие друг другу, что никто все равно никого не любит, что он меня очень хорошо понимает, и что вот, например, если мы сейчас потрахаемся, то у нас будет уже что-то, что нас свяжет, и это на самом деле единственное, что может связать людей. «Ну, еще, – добавил он, – люди занимают друг у друга денег, да. Но вот у нас с тобой будет что-то чуть-чуть большее, чем просто „дай пять копеек“.
И как-то вдруг при мысли о чьих-то этих действительно дурацких пяти копейках, в которых, собственно, и материализовалось мое тогдашнее ощущение никчемности бытия, я запросто решилась на то, чтоб позволить Q. проникнуть в мое тело.
Что удивительно – не помню от этого никакой радости. Никакого удовольствия. Ничего такого особенного. То есть я не думаю, конечно, что я там не испытала ни одного оргазма, – но помню только скрип этой дурацкой кровати и его дурацкое выражение лица.
Какой-то такой вот – да, согревающий, да, в какой-то степени приятный – физиологический процесс. Вроде массажа. Скучно. Даже никакого ощущения запретности, – ничего вообще.
Потом мы по какой-то причине переместились вместе на другой флэт, то есть на квартиру, и там я почти с облегчением услышала, как он подползает ночью к другой девочке и тоже шепчет ей и про «сблизимся», и про пять копеек, и как потом скрипит кровать, и… в общем, я отвернулась и спокойно уснула.
Потом про него кто-то мне, кажется, рассказывал, что он начал торчать и сторчался совсем (то есть, говоря литературно, стал густо употреблять наркотики, отчего и превратился в полную развалину).
И с тех пор я как-то его не вспоминала.
И вот, сидя в задумчивости над фетишистской композицией, думая о тех, с кем мне было хорошо или по-разному, с кем я распрощалась или все еще по-дружески вижусь, о тех, кто ушел вниз или взлетел вверх, уехал далеко или не выезжал вовсе, о тех, по кому плакала и кто плакал по мне, о тех, от кого содрогалось внизу живота, и о тех, от кого сжималось в сердце, вспоминая их запах и вкус, голос и привычки, мысленно еще раз прощаясь с ними навсегда, я вдруг вспомнила и о том мужчине, о Q., – как же – ведь он тоже был моим мужчиной.
Но что могло остаться у меня от этой «вселенской любви»? Никаких, конечно, подарков, никаких знаков, ни кусочка его жизни не прилипло к донцу той меры, которой была померена моя жизнь.
Наверное, нетрудно догадаться, ЧТО положила я в свой ларчик в память о единственном в своей жизни сексе ради секса.
Я положила туда пять копеек.
В. снова зовет меня в гости – на этот раз она хочет познакомить меня со своим мужем. Я, видя этого милого, смущающегося, вовсе не похожего на святого Иосифа человека, понимаю, что знаю его, – но, чтоб преодолеть сомнения, спрашиваю В., не жил ли он там-то, тогда-то? Жил. Тут же я замечаю, что R. хромает даже при ходьбе по комнате, и теперь я абсолютно уверена. Но R. не узнает меня или делает вид, что не узнает. Впрочем, мы общались всего одну ночь и одно утро, и это был один из самых нетипичных людей, с какими мне довелось общаться за всю мою жизнь. Поэтому я не удивилась бы, если бы R. меня и впрямь не вспомнил.
R. казался самым странным мальчиком в той компании – все время молчал и рисовал что-то в блокноте. Порой он даже производил впечатление слабоумного – его взгляд становился совершенно расфокуси– рованным в некоторые моменты. Как-то мы взяли и поехали с ним к морю на электричке. Я, честное слово, не помню, как мы на это решились, думаю, все-таки это была его идея, потому что он хорошо знал здешние места. Помню, как мы уже едем с ним и смотрим на закат над морем, то и дело мелькающий между накренившимися к рельсам соснами.
Кажется, он просто сказал мне – пойдем, я что-то тебе очень красивое покажу. А может, он и не так сказал – мы общались на языке, который не был родным ни мне, ни ему. Но я отправилась непонятно куда с почти незнакомым человеком, мы ехали почти час и вышли на станции с невозможно длинным названием и пошли сначала по бетонке, а потом уже и по песчаной дороге среди дюн.
Мы шли очень медленно, потому что R. сильно хромал. Я и в городе замечала его хромоту, но по песчаной дороге он вообще шел с огромным трудом. Я предложила ему держаться за мою руку, но он отказался. Тогда я, выждав некоторое время, стала жаловаться на то, что плохо вижу в сумерках, и R. тут же подал мне руку. Он действительно вел меня, обходя коряги и кочки, но вскоре все же, сам того не заме– тив, начал опираться на меня. Так мы и шли – хромой и подслеповатый, чужие друг другу, почти дети, ведя друг друга в неизвестность, по дюнам, в уже не самой светлой августовской, хоть и северной, ночи.
Почти все время мы молчали. R. тяжело было говорить – он все силы тратил на ходьбу, а я стеснялась его. Правда, он успел ответить мне, что сделало его калекой, – он попал в аварию, путешествуя автостопом. Здесь, в этом прозрачном приморском лесу он, кажется, чувствовал себя в своей тарелке, несмотря на то что ему трудно было ступать по песку.
Думаю, даже то, что мы слегка заблудились, было им специально подстроено – однако мы вышли к морю не в том месте, где он предполагал, и молча курили, не спускаясь с последней прибрежной дюны, сидя на песке, глядя в сторону, где не было видно границы между небом и морем, – все была лишь серая живая мгла, шевелящаяся и звучащая.
С другой стороны, над соснами, небо начало светлеть, и мы снова ушли в дюны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44