Когда-то в юности случилась со мной такая забавная история – буду ее рассказывать в старости, если молодежь начнет вдруг спрашивать о моих самых ярких эротических переживаниях.
В одном из многочисленных походах с палатками, к которым мы тогда были склонны, я каким-то образом оказалась без спальника – сейчас уже и не помню, как так получилось. Кажется, вынесла свой спальник проветрить, а он вымок под дождем, вот к ночи я и оказалась без приданого.
Палаточный лагерь, в котором мы жили, был большим, и не все были толком даже знакомы. Мне кто-то из друзей посоветовал лечь спать в чужой палатке и в чужом спальнике, потому-де, что хозяева уехали на несколько дней в город и места все равно пустуют, а совсем перетаскивать спальник в свою палатку вроде как нехорошо. То есть чтоб хозяину спальника, если он безгодно вернется, была прибыль, а не убыток.
Итак, я улеглась спать в «чужой постели». Ясное дело, после полуночи один за другим в палатку начали на карачках вползать нежданно вернувшиеся из города поселенцы. Хозяин моего спальника, обнаружив меня, долго мыкался вокруг костра, но ночи были холодными, и несчастный, подбадриваемый своими сопалаточниками, подполз и потребовал подвинуться. Спальник казался довольно широким, юноша – довольно милым, а жизнь– длинной и полной добра и света, поэтому я согласилась.
Зачем-то мы, оказавшись в таком в буквальном смысле стеснительном положении, первым делом познакомились. Он представился: «Меня зовут N.» «Очень приятно, М.», – ответила я. И это были самые смешные обстоятельства для такого чопорного знакомства в моей жизни.
Итак, мы оказались с доселе незнакомым мальчиком в тугом коконе, прижатыми друг к другу: мой нос упирался в его плечо, он дышал мне в макушку, руки наши были вытянуты по швам – и от смущения, и оттого, что шевелить ими было довольно-таки проблематично.
Конечно же, в ту ночь мы с N. не уснули ни на минуту. Лежа среди других спящих, в ситуации, когда юношеская робость и хорошее воспитание не позволяли нам распаковать чертов спальник и раздеться (а в то же время этот самый спальник был все же неким оправданием близости), мы оба испытали какое-то безумное и невероятное переживание от одновременно крайней приближенности и полного ощущения друг друга и – невозможности прорвать преграду. Я чувствовала каждое движение каждого участка тела N., чувствовала при– ливы жара и дрожь, табачно-мятный запах его дыхания, каждый его вдох. Он не мог обнять меня за плечи и обнял за попу – так было компактней, и я целовала его в шею, а он меня – в макушку. Иногда мы смеялись, но всю ночь не сказали друг другу больше ни слова.
Как ни странно, даже утром, когда мы могли бы все-таки заняться самым настоящим сексом, мы не стали этого делать – день был жаркий, все вылезли из палатки, покидали на нас свои спальники. Мы смущенно выбрались из нашего мягкого карцера и укрылись каждый своим одеялом и потом проспали до обеда. А потом я вылезла из палатки и ушла.
Когда мы встречались с N. в несколько следующих дней, он стеснялся и отводил глаза, потом их компания уехала, и больше мы никогда не виделись.
Однако даже через много лет я помню ощущения от тела N., помню даже его запах, все ощущения каждого кусочка собственного тела, соприкасавшегося с его, – помню человека, проведшего рядом со мной ночь, даже не раздеваясь, гораздо лучше, чем смогла запомнить некоторых своих весьма креативно подходящих к делу любовников.
Метро в какой-то степени противоположность аэропорту, а в какой-то – и то, и другое очень похожи. В аэропортах воздух и простор, оттуда улетают в небо. В метро – полумрак и толчея, оттуда поезда уносят людей в темные тоннели, под землю.
Но в метро меня иногда охватывает то же самое чувство, что и в аэропортах, – ощущение того, что именно сейчас, здесь ты можешь случайно встретить и навсегда потерять кого-то очень важного, именно своего. Когда я смотрю на красивых людей, заходящих в последнюю секунду в вагон, когда механический голос произносит «Оставь надежду, всяк сюда входящий», когда я вижу этих людей уже обрамленными резиновой шиной дверей, и потом картинка с ними разгоняется, становится размытой и на скорости исчезает в «где-то там», я на миг испытываю приступ отчаяния, а потом поднимаю глаза на часы над въездом в тоннель. Они уже начали отсчитывать новые секунды. Это огромное зеркало и часы, обнуляющиеся через каждые три минуты, кажутся мне глубоко осмысленной, концептуальной картиной, произведением великого художника-авангардиста. Они – истинный символ нашей краткой жизни и всех мно– гочисленных завершений и начал, потерь и надежд, которыми полны наши дни.
Z. говорит, что ужасно хочет меня, но недавно понял, что нужно попробовать другие отношения, – не такие, к которым он привык.
– Знаешь, – говорит он, – у меня была такая куча женщин, я уже заранее знаю, как оно все бывает. Ну, понимаешь, в этом ведь нет ничего такого нового, ну, все будет так же, как и всегда, никакой хитрости. Будешь одной из прочих, только и всего. А сейчас мы вот ходим, разговариваем, гуляем, и я все время чувствую – понимаешь? – вот эту тонкую-тонкую границу, которую нам, казалось бы, ничего не стоит преодолеть, но мы этого не делаем. И это такой кайф, понимаешь!!!
Занятно, – думаю я, – мы прекрасная пара. Он хочет научиться отношениям без секса, а я хочу научиться отношениям с чем угодно, но без любви. Он пытается научить себя получать удовольствие, не проникая в другое тело, – я же учусь получать удовольствие, не пуская никого проникать в свое сердце.
Он боится, что, если мы переспим, он начнет относиться ко мне хуже, – ая боюсь, что после этого он станет мне дорог.
Перспективный альянс, нечего сказать.
Мы приезжали к О. каждое лето – нас там, в дачном поселке на Финском заливе, уже ждали комната и веранда. Но О. ждала нас не как квартирантов – она любила нас как своих собственных внуков, и получаемые ею за эту комнатку 30 рублей, казалось, были для нее самой каким-то дополнительным барьером, чтоб не считать нас совсем уже своими, чтоб сохранять хоть какую-то видимость официальности, чтоб потом, когда покинем ее, не так уж тосковать…
Мы вместе ходили по окрестным лесам и болотам и к лодкам на залив, О. шла с нами, а за ней всегда бежала ее маленькая мохнатая собачка. О. была кругленькая, с ямочками от постоянных улыбок на сморщенных уже щечках. Каждый вечер она пела в своей комнате псалмы – она принадлежала к какой-то неофициальной конфессии: вместо церкви О. ходила на «собрания». А еще у нее в комнате была картинка, изображавшая ангела, ведущего деток через темноту, протягивавшего им светлую ручку. О. называла эту картинку «иконой» и утверждала, что в их «собрании» иконы не разрешены, потому что никто не видел-де Боженьку и Его ангелов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44