Следует заметить, что во всех неприятных житейских переделках этот рубин неизменно оставался главным предметом забот Баньера.
К большому удовлетворению пленника, уловка удалась, никто не заметил, как он проделал эту столь важную для него манипуляцию.
Вот так, без конца дергая и толкая его, Баньера доставили для дознания. Как известно, крючкотворы полагают, что во французском языке слово «дознание» нельзя заменить никаким другим.
Для допроса Баньера пристав приготовил все свое красноречие, все молнии своего гнева.
Едва лишь мизансцена была должным образом подготовлена, начался допрос. Баньер невозмутимо внимал вопросам, которые ему задавали тем злобным тоном, с тем школярским педантизмом, которыми отмечены господа приставы нашей достославной французской державы; но, как мы уже сказали, задержанный держал во рту перстень; он боялся, как бы тот не проскользнул между щекой и зубами, как бы не выступил наружу, выдавая сам себя; приходилось крепко прижимать его языком к нёбу, из чего следовало, что наш пленник оставался нем, поскольку он убедился в полной невозможности говорить, имея на языке рубин, хоть это, как нетрудно заметить, в корне противоречит сказкам, в которых уста с каждым словом роняют жемчуга и золото. Правда, Гомер, повествуя о старце Несторе, упоминает всего лишь о меде, который источали уста царя Пилоса, и предоставляет Гесиоду, менее строгому, чем он, в философских материях, воспевать златые цепи, что исходят изо рта Красноречия.
Итак, уста Баньера ровным счетом ничего не источали, и мы знаем почему; однако пристав, далекий от подобных предположений, счел это безмолвие следствием злонамеренности; он утомился задавать вопросы, не получая на них никакого ответа, и, пользуясь своим правом на это, отослал нашего героя в тюрьму.
Те же самые стражники повели в Фор-л'Эвек того же самого юношу, еще недавно столь пылкого и полного сил, а ныне плетущегося с помраченным взором, повесив голову, как боевые кони прекрасного Ипполита.
XLVII. ЭРОТОМАНИЯ
Ничего примечательного за время пути не произошло, вот только Баньер оставался немым, чем чрезвычайно изумлял стражников, слышавших, с каким неистовым азартом он недавно кричал «Да здравствует король!».
Как уже было сказано, Баньера препроводили в Форл'Эвек и после обычных формальностей упрятали за решетку.
Во все это время он не проронил ни слова, держась точно так же, как перед приставом и по дороге сюда.
Потом, едва лишь его заперли, он перевел дух, вынул изо рта рубин и упрятал его в маленькую щель на своей стене, вернее стене короля; затем он подтащил свое убогое ложе поближе к этой щели и улегся на него, чтобы не терять перстня из виду даже во время сна, как сказал бы г-н де Ла Палис, умевший столь красноречиво выражаться.
Действуя подобным образом, наш герой проявил дальновидность, ибо вскоре был подвергнут самому тщательному обыску, что не составляло труда, поскольку он был голым более чем наполовину.
Особенно внимательно стражники разглядывали ладанку, признав ее пустой, невинной и даже выказав к ней известное почтение, что было в обычае тех лет, когда священнослужители, пожалуй, уже ни во что не верили, зато солдаты еще хранили веру в догмы религии, и им было поручено внушать уважение к ним.
На этот раз допрашивать Баньера явился уже не пристав, а судья из Шатле и вся церемония была обставлена весьма внушительно.
Если до сих пор Баньер говорил слишком мало, то теперь он стал не в меру многословен.
— Ваше имя?
— Баньер.
— Возраст?
— Двадцать пять лет.
— Род ваших занятий?
— У меня их нет.
— Где вы живете?
— Пока нигде, я прибыл в Париж только сегодня утром.
— Ваши средства к существованию?
Баньер показал свои руки. То были замечательные средства к существованию, стражники уже кое-что знали об их выдающихся свойствах и в случае надобности могли бы это засвидетельствовать.
Тогда судья стал вдаваться в подробности жалоб, что поступили на Баньера.
— Почему вы избили стражу? — спросил он.
— Потому что она мешала мне пройти в театр.
— А для чего вы хотели туда пройти?
— Черт возьми! Да чтобы посмотреть представление.
— Однако когда вы были обысканы, никаких денег при вас не оказалось. Тут Баньер впал в замешательство еще большее, чем тогда, когда он говорил с г-жой де Майи, ибо на этот раз не смог найти никакого ответа, даже неудачного, а ведь между тем, будь у него хоть немного находчивости, ответить было бы нетрудно — ему следовало только продемонстрировать многочисленные прорехи своего одеяния и сказать:
«Посудите сами, мог ли кошелек не выпасть из кармана камзола, который мне так изодрали?»
Таким образом, можно было бы еще и потребовать возмещения убытков.
Но как ни проста была бы подобная ложь, Баньер до нее не додумался.
Итак, он застыл, ошеломленный вопросом судьи.
Здесь нам самое время высказать всю правду, чтобы читатель не посчитал нашего героя большим простофилей, чем он был на самом деле.
Пока судья составлял акт, Баньер думал лишь об одном: как бы выйти из тюрьмы.
Это его желание обнаружилось внезапно, когда судья меньше всего мог ожидать подобного.
— Который час? — вдруг спросил он у судьи, посмотревшего на него с немалым удивлением.
— А вам зачем? — не без насмешки спросил судья.
— Зачем? Да черт возьми, чтобы вернуться в театр! — вскричал Баньер. Судья переглянулся со стражниками.
— Ну, живо, живо! — повторил Баньер. — Я еще вполне могу успеть к тому моменту, когда Юния произносит: «О принц!» Я главным образом именно эту сцену и хочу увидеть. Олимпия в ней так прекрасна! Так полна страсти! Так трогательна!
— Э-э, — протянул судья.
— Да поторопитесь же! — продолжал Баньер. — Ведь если вы и дальше будете так копаться, мне ни за что не успеть к той сцене, когда она говорит Агриппине: «О госпожа, прости порыв невольный!»
— Проклятье! — пробурчал судья. — Чертов малый, да что с ним такое?
— Ну же! Это когда-нибудь кончится? — продолжал
Баньер голосом, в котором уже слышался гнев: пока сдерживаемый, он в любое мгновение угрожал взрывом.
— Дьявольщина! — закричал судья, глядя на Баньера с некоторым испугом. — Вы что, с ума сошли? Как вы себя ведете?! И это в то время, когда я готов признать вас почти что невиновным, собираюсь проявить к вам снисходительность…
— Черт побери! — сказал Баньер. — Не хватало еще, чтобы со мной обошлись сурово! Да разве я что-нибудь сделал? А вот меня побили, изорвали мой совсем новый камзол, попортили канифасовые кюлоты, которые я всего только два раза надел, и все только за то, что я хотел посмотреть представление и кричал «Да здравствует король!».
— И надо отдать ему должное, — вставил стражник, — кричал он это от всего сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267