у меня палец на ноге весь синий, оттого что я била носком по вашему креслу, которое вы так нескромно придвинули к моей софе.
— А я ничего не заметил!
— Вы самый последний ветреник и самый неисправимый слепец. Все, что с вами случилось плохого, произошло по вашей же вине.
— Увы!
— А теперь еще хнычете — это очаровательно, обвиняете других — это куда как милосердно. А страдать между тем придется мне.
— Вам придется страдать?
— Вы в этом сомневаетесь? Или вы полагаете, что после вашего ухода господин Баньер стал со мной церемониться? Вы думаете, он так же слеп и глух, как вы? Да и будь он слепым и глухим, ручаюсь вам, что он отнюдь не безрукий.
— Ах, Боже правый! Он угрожал вам?
— Угрожал? Вы весьма добры. Он избил меня.
— Избил?.. Вас? О, мой бедный ангел! Этот негодяй посмел вас бить!
— К счастью, он обратил на меня весь свой гнев, что в вообще-то не слишком весело. Я ведь боялась, как бы он не обрушился на вас. Он убил бы вас на месте. Он неистовый.
— О-о! Благодарение Создателю, у меня тоже есть руки.
— Да, но у вас нет глаз, а у него и глаза, и руки, и шпага.
— Думаете, я боюсь?
— Я не считаю вас пугливым. Но, как бы то ни было, под удар попадаю я, а не вы.
— Я сумею защитить вас. Но что это? Вы пожимаете плечами?
— Черт возьми! Для начала защитите самого себя.
— Милая моя, по-моему, вы явно забываете, кто я.
— Я помню об этом, но также знаю, что при вашем характере требуются меры осторожности, излишние для человека военного. Будь вы драгуном, как господин де Майи, вы единым взглядом успокоили бы меня вернее, чем аббат д'Уарак, сопровождаемый целой армией.
— Я мог бы, если и не отомстить лично, то ходатайствовать, чтобы…
— И под каким предлогом вы станете вредить честному человеку, который, в конце концов, защищает свое добро?
— Свое добро! Свое добро! Вы ему не жена.
— Да, но я была его возлюбленной.
— Он всего лишь комедиант.
— А я комедиантка, уж если вам угодно так смотреть на вещи.
— Но я не желаю, чтобы он причинял вам вред и бил вас.
— Ваши запреты его мало обеспокоят, а если вы вздумаете поднять слишком большой шум, он примется кричать еще громче. И тогда тем хуже для вас: актеру, в отличие от аббата, рисковать нечем.
— Исходя из таких рассуждений, сударыня, вы собираетесь вечно находиться в подчинении у этого человека?
— О нет! Нет!
— Как это понимать? Почему вы говорите «нет»?
— Потому что знаю средство, как избавиться от него, если он станет уж слишком нас стеснять.
— По правде сказать, не пойму, отчего не использовать это средство прямо сейчас. По-моему, мы теперь достаточно стеснены.
— Черт возьми! Он такой буйный…
— Доверьте мне ваш замысел.
— Ну уж нет!
— Так вы меня не любите? Хотите, чтобы и я всю жизнь покорно терпел грубость этого мерзавца?
— Я этого не сказала, но ведь большая разница — прогнать человека, который вам мешает, или погубить несчастного, который доверчиво открыл вам свой секрет.
— А-а! Так у него есть секрет?
— И еще какой!
— Шепните же его на ушко вашему другу.
— О нет, нет, друзей не существует…
— Вы не хотите признать меня своим единственным другом? Меня?!
— Стало быть, я не права?
— Казалось бы, это очевидно…
— И что же вы такого сделали, чтобы я назвала вас другом? Или, по-вашему, тут довольно того, что вы мой любовник?
— Однако же… Олимпия…
— Нет, это не доказательство. Другом можно считать лишь того, кто так всецело и безоглядно предался тебе, что усомниться в нем более невозможно.
— По-моему, я вам предался именно так!
— Телом и добром? Аббат уловил намек.
— Ну, телом, — произнес он, — тут и говорить нечего. А насчет добра — требуйте, я ведь уже изложил вам мои предложения и не знаю, не находится ли и теперь в соседней комнате господин Баньер.
— Боже мой, господин аббат! — воскликнула мнимая Олимпия. — Ведь то, что мы обсуждаем, весьма сложный и деликатный вопрос. Женщине подчас трудно бывает принять подобное решение, когда речь идет о ее независимости.
— Ваша независимость, моя душенька, никогда не будет обеспечена, — настойчиво подчеркнул аббат, — если вы не порвете с этим Баньером; итак, вам следует покинуть его.
— Это, сударь, уже почти перестало быть предметом спора.
— Стало быть, вопрос в том, чтобы узнать, что возьмет верх: ваши опасения или ваша щепетильность?
— Все именно так.
— Что ж! Прибавьте на одну чашу весов две тысячи луидоров, которые я вам предложил.
— О! Вот вы уже так напрямик заговорили о деньгах! — трепеща от восторга, укорила его Каталонка.
— Это необходимо, чтобы придать вам решимости, чтобы доказать вам, что вы станете свободнее, избавившись от бедности. И столь же необходимо, чтобы вы предоставили мне средство лишить Баньера, в том случае, если он станет этим злоупотреблять, и только в этом случае, возможности причинять вам вред, как он уже делал.
— Вот то, на что я никогда не смогу решиться.
— Послушайте, — сказал аббат, замечая, что ее сопротивление слабеет, и оттого становясь все более пылким, — если вы меня любите, вы мне выдадите этого человека.
— Нет, нет, не настаивайте!
— Вы только что обвинили меня, что я не умею быть другом; я вам докажу, что вы ошибались. Друг, по вашему определению, — это тот, кто отдается без остатка, телом и добром… Я ваш, мое добро принадлежит вам, да и моя рука была бы вашей, будь я вправе жениться.
— Легко так говорить, — заметила Каталонка. Аббат решил ковать железо, пока оно было горячо.
— Две тысячи луидоров, — объявил он, — у меня с собой, в этом ларце. Но я хотел бы знать, способны ли вы действовать так же великодушно, как я.
— Не угодно ли пояснить, что вы называете великодушием?
— Я имею в виду, что желаю знать, согласитесь ли вы взамен на эту скромную сумму, которая обеспечит вам безбедное существование, покинуть театр и отныне всецело принадлежать мне одному. Ах! Вот две тысячи луидоров, возьмите их и в свою очередь отплатите мне по-своему.
Аббат протянул Каталонке пачку банкнот, в которую она алчно вцепилась своей вороватой рукой.
Господин д'Уарак использовал это, чтобы похитить поцелуй, который, впрочем, ему уступили без спора.
Как только коварная ощутила прикосновение нечаянно свалившегося богатства, по ее понятиям неслыханного, в ее сердце произошла странная перемена: аббат стал ей так дорог, что она уже была готова боготворить его, тогда как Баньер стал в ее глазах бесполезным, заурядным и надоедливым.
И тут она сжала в объятиях обманутого беднягу и голосом, выражавшим столько подлинной нежности, сколько никогда еще не испытывала, произнесла:
— У вас доброе сердце, и вы заслуживаете, чтобы из любви к вам я совершила то, чего никакая иная сила не заставила бы меня сделать. Вы заслуживаете того, чтобы предоставить вам все мыслимые свидетельства преданности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267
— А я ничего не заметил!
— Вы самый последний ветреник и самый неисправимый слепец. Все, что с вами случилось плохого, произошло по вашей же вине.
— Увы!
— А теперь еще хнычете — это очаровательно, обвиняете других — это куда как милосердно. А страдать между тем придется мне.
— Вам придется страдать?
— Вы в этом сомневаетесь? Или вы полагаете, что после вашего ухода господин Баньер стал со мной церемониться? Вы думаете, он так же слеп и глух, как вы? Да и будь он слепым и глухим, ручаюсь вам, что он отнюдь не безрукий.
— Ах, Боже правый! Он угрожал вам?
— Угрожал? Вы весьма добры. Он избил меня.
— Избил?.. Вас? О, мой бедный ангел! Этот негодяй посмел вас бить!
— К счастью, он обратил на меня весь свой гнев, что в вообще-то не слишком весело. Я ведь боялась, как бы он не обрушился на вас. Он убил бы вас на месте. Он неистовый.
— О-о! Благодарение Создателю, у меня тоже есть руки.
— Да, но у вас нет глаз, а у него и глаза, и руки, и шпага.
— Думаете, я боюсь?
— Я не считаю вас пугливым. Но, как бы то ни было, под удар попадаю я, а не вы.
— Я сумею защитить вас. Но что это? Вы пожимаете плечами?
— Черт возьми! Для начала защитите самого себя.
— Милая моя, по-моему, вы явно забываете, кто я.
— Я помню об этом, но также знаю, что при вашем характере требуются меры осторожности, излишние для человека военного. Будь вы драгуном, как господин де Майи, вы единым взглядом успокоили бы меня вернее, чем аббат д'Уарак, сопровождаемый целой армией.
— Я мог бы, если и не отомстить лично, то ходатайствовать, чтобы…
— И под каким предлогом вы станете вредить честному человеку, который, в конце концов, защищает свое добро?
— Свое добро! Свое добро! Вы ему не жена.
— Да, но я была его возлюбленной.
— Он всего лишь комедиант.
— А я комедиантка, уж если вам угодно так смотреть на вещи.
— Но я не желаю, чтобы он причинял вам вред и бил вас.
— Ваши запреты его мало обеспокоят, а если вы вздумаете поднять слишком большой шум, он примется кричать еще громче. И тогда тем хуже для вас: актеру, в отличие от аббата, рисковать нечем.
— Исходя из таких рассуждений, сударыня, вы собираетесь вечно находиться в подчинении у этого человека?
— О нет! Нет!
— Как это понимать? Почему вы говорите «нет»?
— Потому что знаю средство, как избавиться от него, если он станет уж слишком нас стеснять.
— По правде сказать, не пойму, отчего не использовать это средство прямо сейчас. По-моему, мы теперь достаточно стеснены.
— Черт возьми! Он такой буйный…
— Доверьте мне ваш замысел.
— Ну уж нет!
— Так вы меня не любите? Хотите, чтобы и я всю жизнь покорно терпел грубость этого мерзавца?
— Я этого не сказала, но ведь большая разница — прогнать человека, который вам мешает, или погубить несчастного, который доверчиво открыл вам свой секрет.
— А-а! Так у него есть секрет?
— И еще какой!
— Шепните же его на ушко вашему другу.
— О нет, нет, друзей не существует…
— Вы не хотите признать меня своим единственным другом? Меня?!
— Стало быть, я не права?
— Казалось бы, это очевидно…
— И что же вы такого сделали, чтобы я назвала вас другом? Или, по-вашему, тут довольно того, что вы мой любовник?
— Однако же… Олимпия…
— Нет, это не доказательство. Другом можно считать лишь того, кто так всецело и безоглядно предался тебе, что усомниться в нем более невозможно.
— По-моему, я вам предался именно так!
— Телом и добром? Аббат уловил намек.
— Ну, телом, — произнес он, — тут и говорить нечего. А насчет добра — требуйте, я ведь уже изложил вам мои предложения и не знаю, не находится ли и теперь в соседней комнате господин Баньер.
— Боже мой, господин аббат! — воскликнула мнимая Олимпия. — Ведь то, что мы обсуждаем, весьма сложный и деликатный вопрос. Женщине подчас трудно бывает принять подобное решение, когда речь идет о ее независимости.
— Ваша независимость, моя душенька, никогда не будет обеспечена, — настойчиво подчеркнул аббат, — если вы не порвете с этим Баньером; итак, вам следует покинуть его.
— Это, сударь, уже почти перестало быть предметом спора.
— Стало быть, вопрос в том, чтобы узнать, что возьмет верх: ваши опасения или ваша щепетильность?
— Все именно так.
— Что ж! Прибавьте на одну чашу весов две тысячи луидоров, которые я вам предложил.
— О! Вот вы уже так напрямик заговорили о деньгах! — трепеща от восторга, укорила его Каталонка.
— Это необходимо, чтобы придать вам решимости, чтобы доказать вам, что вы станете свободнее, избавившись от бедности. И столь же необходимо, чтобы вы предоставили мне средство лишить Баньера, в том случае, если он станет этим злоупотреблять, и только в этом случае, возможности причинять вам вред, как он уже делал.
— Вот то, на что я никогда не смогу решиться.
— Послушайте, — сказал аббат, замечая, что ее сопротивление слабеет, и оттого становясь все более пылким, — если вы меня любите, вы мне выдадите этого человека.
— Нет, нет, не настаивайте!
— Вы только что обвинили меня, что я не умею быть другом; я вам докажу, что вы ошибались. Друг, по вашему определению, — это тот, кто отдается без остатка, телом и добром… Я ваш, мое добро принадлежит вам, да и моя рука была бы вашей, будь я вправе жениться.
— Легко так говорить, — заметила Каталонка. Аббат решил ковать железо, пока оно было горячо.
— Две тысячи луидоров, — объявил он, — у меня с собой, в этом ларце. Но я хотел бы знать, способны ли вы действовать так же великодушно, как я.
— Не угодно ли пояснить, что вы называете великодушием?
— Я имею в виду, что желаю знать, согласитесь ли вы взамен на эту скромную сумму, которая обеспечит вам безбедное существование, покинуть театр и отныне всецело принадлежать мне одному. Ах! Вот две тысячи луидоров, возьмите их и в свою очередь отплатите мне по-своему.
Аббат протянул Каталонке пачку банкнот, в которую она алчно вцепилась своей вороватой рукой.
Господин д'Уарак использовал это, чтобы похитить поцелуй, который, впрочем, ему уступили без спора.
Как только коварная ощутила прикосновение нечаянно свалившегося богатства, по ее понятиям неслыханного, в ее сердце произошла странная перемена: аббат стал ей так дорог, что она уже была готова боготворить его, тогда как Баньер стал в ее глазах бесполезным, заурядным и надоедливым.
И тут она сжала в объятиях обманутого беднягу и голосом, выражавшим столько подлинной нежности, сколько никогда еще не испытывала, произнесла:
— У вас доброе сердце, и вы заслуживаете, чтобы из любви к вам я совершила то, чего никакая иная сила не заставила бы меня сделать. Вы заслуживаете того, чтобы предоставить вам все мыслимые свидетельства преданности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267