Камердинеру поручили позаботиться о ночлеге слуги Пекиньи.
Майи провел ночного посетителя в залу на первом этаже, шепнув предварительно несколько слов на ухо своему камердинеру.
— Большой огонь в камине и маленькое угощение на столе, вот и все, — сказал Майи, — но не взыщи, ведь я не ждал столь важного гостя. Ну же, располагайся.
Пекиньи не заставил повторять это дважды: он действительно уселся в просторное кресло.
— Стало быть, ты только что из Рамбуйе? — начал Майи.
— Уже десять минут как прибыл оттуда.
— Как чувствует себя король?
— Более чем превосходно, граф. Ты ведь отослал своих людей, не так ли?
— У меня здесь только один камердинер — тот самый, которого ты видел; думаю, он сейчас занят, оказывает по долгу службы гостеприимство твоему.
— Двери заперты, верно?
— Разумеется. Так ты хочешь мне что-то сказать?
— У меня дело величайшей важности.
— Приступай же к нему.
— Тут вот что… Да, кстати, как поживает твоя жена? ;
— Очень хорошо.
— Тогда что за чертовщину мне говорили в Рамбуйе?
— Как, в Рамбуйе ходят толки о моей жене?
— Там только о ней и говорили.
— И что же именно? Не томи!
— Уверяют, будто ты хвалишься, что покинул ее.
— Трудно сказать, я ли ее покинул или она дала мне отставку. Но в конечном счете мы заключили договор о разрыве.
— Когда?
— Сегодня утром.
— И он подписан?
— Подписан.
— Все складывается превосходно. У нее еще не было времени привести договор в исполнение.
— С какой стати ты мне это говоришь?
— А ты не хочешь получить свою жену обратно?
— Я?
— Да; впрочем, об этом мы поговорим позже.
— Как? О чем ты, Пекиньи?
— Это так, подробность. И не надо мне было ее трогать, тут моя ошибка. Подробности, мой милый граф, должны оставаться на своих местах: если их сдвигают, это затемняет общую картину.
— Ну-ну, поговорим разумно, если это для тебя все-таки возможно.
— О, я очень серьезен. Но только, понимаешь, в этом положении…
— Каком еще положении?
— В том, в котором мы находимся. Это известие, что ты оставил графиню…
— А, проклятье!
— Не подозревай в моих словах ничего обидного, черт возьми, пожалуйста! Но, дорогой, графиня..
— Хорошо! Так что ты хотел сказать о графине?
— Это сама добродетель.
— Я убежден в этом, Пекиньи.
— Тогда зачем же было ее покидать?
— У нее тяжелый характер.
— Что тебе с того?
— Послушай, но это же меня тяготит, и еще как! Для меня это просто невыносимо.
— Потому что ты ее не выносишь.
— Да постыло это!
— Ах, дорогой, не стоит говорить о ней так дурно!
— Мне?
— Ты поступаешь неосмотрительно.
— Как, осмотрительность требует, чтобы я не отзывался дурно о своей жене?
— Да, это поставит тебя в затруднительное положение, когда придется к ней вернуться.
— Я тебя не понимаю.
— А между тем все совершенно ясно. Я советую тебе быть сдержаннее; если ты не последуешь моему совету, тебе же будет потом передо мной неловко. Но сначала скажи: мы можем быть вполне уверены, что здесь не найдется пары женских ушей, которые могли бы нас подслушать?
— Да, тысячу раз да, в этом можешь не сомневаться. Давай же, говори, а то я умираю от нетерпения, говори, я слушаю. Ну? Что еще не так?
— Видишь ли, оно не слишком удобно… произнести то, что я хочу тебе сказать.
— Ты меня встревожил. Что, король проведал о чем-нибудь?
— Насчет твоей жены?
— Насчет моей жены или любовницы.
— Скажи-ка, эта любовница, ты ее любишь?
— Конечно.
— Очень?
— Страстно.
— Дьявольщина! Это прискорбно.
— Что значит «прискорбно»? Прискорбно, что я люблю мою любовницу?
— Без сомнения; к тому же с твоей стороны нравственнее было бы любить жену.
— Говоря начистоту, дело вот в чем: жену я не люблю именно потому, что люблю другую.
— И эту возлюбленную, к которой ты пылаешь такой страстью, зовут…
— Олимпия Киевская.
— Олимпия Киевская! Мой бедный друг! Так ты говоришь, что безумно влюблен в нее?
— Без памяти.
— Ах-ах!
И Пекиньи почесал за ухом.
— Что ж! Тем лучше! — вскричал он вдруг. — От этого цена жертвы лишь возрастет!
— Какой жертвы?
— Ты пожертвуешь своей любовницей Олимпией.
— Во имя моей жены?
— Э, кто говорит о твоей жене?
— Ради кого же, по-твоему, я должен пожертвовать Олимпией, если не ради жены?
— Ну-ну, — промолвил Пекиньи, — успокойся, граф, надо же объяснить все до конца.
— Да уж конечно надо.
— Так вот, мой дорогой, тебе, разумеется, известно, что мадемуазель Олимпия Клевская играла Юнию — тогда, в тот вечер.
— Еще бы, мне ли не знать! Ведь это я привез ее из Лиона и устроил ей дебют.
— Ах, да, и я тебе немножко помог.
— В чем?
— Насчет этого дебюта.
— Верно. Однако к делу. Я сгораю от нетерпения…
— Ну, Олимпия играла так хорошо и она была так прекрасна, что кое-кто в нее влюбился, притом весьма пылко.
— Кое-кто?
— Да.
— А мне какое дело? Разве что… — граф внимательно посмотрел на Пекиньи. — Это, случайно, не ты ли?
— Ох-ох!
— Слушай, Пекиньи, я спешу сказать тебе это, потому что ты один из моих лучших друзей, и это причина, почему я не хочу причинить тебе ни малейшего огорчения. Я люблю Олимпию, и тебе должно быть довольно одного этого слова. Все определения, которые я мог бы присовокупить к нему, ничего не прибавят, не помогут, а может статься, и помешают выразить всю силу моей любви; поскольку же я ее люблю, я ее тебе не отдам.
— Друг мой, если бы речь шла всего лишь обо мне, мы быстро бы все уладили, но…
— Тогда о ком ты говоришь? — перебил Майи, встревоженный серьезным тоном собеседника.
— О том, мой воистину добрый друг, чьей воле в нашем прекрасном Французском королевстве не принято противиться. Речь, мой дорогой, идет о его христианнейшем величестве.
— О Людовике Пятнадцатом?
— О его величестве собственной персоной.
— О!
Господин де Майи смертельно побледнел.
— Король влюблен в Олимпию! — пробормотал он, поднимая голову и глядя на Пекиньи, словно человек, пробуждающийся от сна.
— Похоже на то, что наш достославный повелитель на этой почве потерял желание есть и пить. А монарх, который не ест и не пьет — без малого покойник. Я не могу предположить, что твоя страсть к возлюбленной заходит столь далеко, вплоть до цареубийства.
— Слушай, Пекиньи, — заявил граф де Майи, — если ты затеял одну из тех шуток, что так ценятся при дворе; если тебя прислала сюда моя жена, чтобы нарушить мой покой; если господин де Морена, ведающий полицией, заплатил тебе за это; если на тебя насели иезуиты — пусть, я все прощу; но если ты полагаешь, что я должен покинуть Олимпию, даже ради короля, то ты заблуждаешься, друг мой, и этого я тебе простить не могу.
— Да полно, полно! Нечего устремлять на меня свои глаза, будто заряженные пистолеты, нам незачем убивать друг друга взглядами. Спокойнее, ну же! Ведь дело нешуточное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267
Майи провел ночного посетителя в залу на первом этаже, шепнув предварительно несколько слов на ухо своему камердинеру.
— Большой огонь в камине и маленькое угощение на столе, вот и все, — сказал Майи, — но не взыщи, ведь я не ждал столь важного гостя. Ну же, располагайся.
Пекиньи не заставил повторять это дважды: он действительно уселся в просторное кресло.
— Стало быть, ты только что из Рамбуйе? — начал Майи.
— Уже десять минут как прибыл оттуда.
— Как чувствует себя король?
— Более чем превосходно, граф. Ты ведь отослал своих людей, не так ли?
— У меня здесь только один камердинер — тот самый, которого ты видел; думаю, он сейчас занят, оказывает по долгу службы гостеприимство твоему.
— Двери заперты, верно?
— Разумеется. Так ты хочешь мне что-то сказать?
— У меня дело величайшей важности.
— Приступай же к нему.
— Тут вот что… Да, кстати, как поживает твоя жена? ;
— Очень хорошо.
— Тогда что за чертовщину мне говорили в Рамбуйе?
— Как, в Рамбуйе ходят толки о моей жене?
— Там только о ней и говорили.
— И что же именно? Не томи!
— Уверяют, будто ты хвалишься, что покинул ее.
— Трудно сказать, я ли ее покинул или она дала мне отставку. Но в конечном счете мы заключили договор о разрыве.
— Когда?
— Сегодня утром.
— И он подписан?
— Подписан.
— Все складывается превосходно. У нее еще не было времени привести договор в исполнение.
— С какой стати ты мне это говоришь?
— А ты не хочешь получить свою жену обратно?
— Я?
— Да; впрочем, об этом мы поговорим позже.
— Как? О чем ты, Пекиньи?
— Это так, подробность. И не надо мне было ее трогать, тут моя ошибка. Подробности, мой милый граф, должны оставаться на своих местах: если их сдвигают, это затемняет общую картину.
— Ну-ну, поговорим разумно, если это для тебя все-таки возможно.
— О, я очень серьезен. Но только, понимаешь, в этом положении…
— Каком еще положении?
— В том, в котором мы находимся. Это известие, что ты оставил графиню…
— А, проклятье!
— Не подозревай в моих словах ничего обидного, черт возьми, пожалуйста! Но, дорогой, графиня..
— Хорошо! Так что ты хотел сказать о графине?
— Это сама добродетель.
— Я убежден в этом, Пекиньи.
— Тогда зачем же было ее покидать?
— У нее тяжелый характер.
— Что тебе с того?
— Послушай, но это же меня тяготит, и еще как! Для меня это просто невыносимо.
— Потому что ты ее не выносишь.
— Да постыло это!
— Ах, дорогой, не стоит говорить о ней так дурно!
— Мне?
— Ты поступаешь неосмотрительно.
— Как, осмотрительность требует, чтобы я не отзывался дурно о своей жене?
— Да, это поставит тебя в затруднительное положение, когда придется к ней вернуться.
— Я тебя не понимаю.
— А между тем все совершенно ясно. Я советую тебе быть сдержаннее; если ты не последуешь моему совету, тебе же будет потом передо мной неловко. Но сначала скажи: мы можем быть вполне уверены, что здесь не найдется пары женских ушей, которые могли бы нас подслушать?
— Да, тысячу раз да, в этом можешь не сомневаться. Давай же, говори, а то я умираю от нетерпения, говори, я слушаю. Ну? Что еще не так?
— Видишь ли, оно не слишком удобно… произнести то, что я хочу тебе сказать.
— Ты меня встревожил. Что, король проведал о чем-нибудь?
— Насчет твоей жены?
— Насчет моей жены или любовницы.
— Скажи-ка, эта любовница, ты ее любишь?
— Конечно.
— Очень?
— Страстно.
— Дьявольщина! Это прискорбно.
— Что значит «прискорбно»? Прискорбно, что я люблю мою любовницу?
— Без сомнения; к тому же с твоей стороны нравственнее было бы любить жену.
— Говоря начистоту, дело вот в чем: жену я не люблю именно потому, что люблю другую.
— И эту возлюбленную, к которой ты пылаешь такой страстью, зовут…
— Олимпия Киевская.
— Олимпия Киевская! Мой бедный друг! Так ты говоришь, что безумно влюблен в нее?
— Без памяти.
— Ах-ах!
И Пекиньи почесал за ухом.
— Что ж! Тем лучше! — вскричал он вдруг. — От этого цена жертвы лишь возрастет!
— Какой жертвы?
— Ты пожертвуешь своей любовницей Олимпией.
— Во имя моей жены?
— Э, кто говорит о твоей жене?
— Ради кого же, по-твоему, я должен пожертвовать Олимпией, если не ради жены?
— Ну-ну, — промолвил Пекиньи, — успокойся, граф, надо же объяснить все до конца.
— Да уж конечно надо.
— Так вот, мой дорогой, тебе, разумеется, известно, что мадемуазель Олимпия Клевская играла Юнию — тогда, в тот вечер.
— Еще бы, мне ли не знать! Ведь это я привез ее из Лиона и устроил ей дебют.
— Ах, да, и я тебе немножко помог.
— В чем?
— Насчет этого дебюта.
— Верно. Однако к делу. Я сгораю от нетерпения…
— Ну, Олимпия играла так хорошо и она была так прекрасна, что кое-кто в нее влюбился, притом весьма пылко.
— Кое-кто?
— Да.
— А мне какое дело? Разве что… — граф внимательно посмотрел на Пекиньи. — Это, случайно, не ты ли?
— Ох-ох!
— Слушай, Пекиньи, я спешу сказать тебе это, потому что ты один из моих лучших друзей, и это причина, почему я не хочу причинить тебе ни малейшего огорчения. Я люблю Олимпию, и тебе должно быть довольно одного этого слова. Все определения, которые я мог бы присовокупить к нему, ничего не прибавят, не помогут, а может статься, и помешают выразить всю силу моей любви; поскольку же я ее люблю, я ее тебе не отдам.
— Друг мой, если бы речь шла всего лишь обо мне, мы быстро бы все уладили, но…
— Тогда о ком ты говоришь? — перебил Майи, встревоженный серьезным тоном собеседника.
— О том, мой воистину добрый друг, чьей воле в нашем прекрасном Французском королевстве не принято противиться. Речь, мой дорогой, идет о его христианнейшем величестве.
— О Людовике Пятнадцатом?
— О его величестве собственной персоной.
— О!
Господин де Майи смертельно побледнел.
— Король влюблен в Олимпию! — пробормотал он, поднимая голову и глядя на Пекиньи, словно человек, пробуждающийся от сна.
— Похоже на то, что наш достославный повелитель на этой почве потерял желание есть и пить. А монарх, который не ест и не пьет — без малого покойник. Я не могу предположить, что твоя страсть к возлюбленной заходит столь далеко, вплоть до цареубийства.
— Слушай, Пекиньи, — заявил граф де Майи, — если ты затеял одну из тех шуток, что так ценятся при дворе; если тебя прислала сюда моя жена, чтобы нарушить мой покой; если господин де Морена, ведающий полицией, заплатил тебе за это; если на тебя насели иезуиты — пусть, я все прощу; но если ты полагаешь, что я должен покинуть Олимпию, даже ради короля, то ты заблуждаешься, друг мой, и этого я тебе простить не могу.
— Да полно, полно! Нечего устремлять на меня свои глаза, будто заряженные пистолеты, нам незачем убивать друг друга взглядами. Спокойнее, ну же! Ведь дело нешуточное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267