Поскольку я смог добрых полчаса поддерживать беседу, даже не пытаясь заговорить с вами о себе самом, вы вполне убедились, что я здоров, не так ли?
— Я в этом уверен, — заявил Шанмеле.
— Пожалуй, — не унимался Баньер, — вы с вашими идеями насчет вечного спасения, с вашим желанием заставить всех артистов оставить сцену, как это сделали вы, предпочли бы видеть меня несправедливо заточенным здесь, нежели позволить мне вернуться в театр?
— Право слово, смею признаться, это почти что так! — вскричал аббат.
— Вы это серьезно? — вскричал Баньер.
— Конечно.
— А! Берегитесь же, — произнес узник, глядя на священника с таким выражением, какое могло бы обратить в бегство начальника и стражника и заставило бы попятиться даже самого Мартена. — Этот дом — обитель отчаяния, а оно дурной советчик, господин де Шанмеле! За этими
решетками умирают ежеминутно, день за днем, и тому, кто знает, что ему предстоит здесь провести весь свой век так, как я прожил последние две недели, есть смысл сберечь время, одним ударом размозжив себе голову об эти каменные плиты.
И Баньер сделал пугающе выразительное движение.
Шанмеле бросился к нему и в порыве искренней нежности заключил его в свои объятия.
— Вспомните о спасении души, брат мой! — вскричал он.
— Ох, не говорите мне о спасении! — с жаром воскликнул Баньер. — Моя любовь — вот мое спасение!
— Но эта женщина вам изменила, мой друг; из ваших объятий она перешла в руки другого!
— Э, полно! Разве прежде она не перешла из объятий этого другого в мои объятия?
— Брат мой! Брат мой!
— Чего вы от меня хотите?
— Хочу вас убедить, что все это безрассудные надежды, софистика, лишенная почвы.
— Как вам будет угодно, господин аббат, но это так.
— Ну, — сказал Шанмеле, — я начинаю понимать, почему вас посчитали умалишенным.
— И точно зная, что это ошибка, вы, движимый своим недоброжелательством, будете способствовать тому, чтобы заставить меня вынести здесь все муки, уготованные безумцам? — спросил Баньер. — Это было бы не слишком по-христиански, берегитесь, господин Шанмеле, мой товарищ по авиньонским подмосткам, мой преемник в монастыре иезуитов!
— Ну-ну, не будем ссориться, — отвечал добрый священник, глубоко уязвленный подобным упреком. — Увы, я слаб: говоря со мной подобным образом во имя человечности, вы меня возвращаете к понятиям сего извращенного мира и я чувствую, что поневоле растроган.
— О, здесь только каменное сердце осталось бы безучастным! — воскликнул Баньер. — Ведь, в конце концов, вы же видите, что с той самой минуты, как вы появились здесь, как я узнал вас, мне приходится делать над собой огромное усилие…
— Какое?
— Ах, черт! Уж не думаете ли вы, что у меня в мыслях может быть что-либо иное, кроме желания выбраться отсюда? Что на устах у меня есть что-либо, кроме этой мольбы? Вы мне поможете, не правда ли?
— Но как же, по-вашему, я мог бы помочь вам в этом, дитя мое?
— Скажите, теперь, когда я вполне разумно побеседовал с вами, дал ясные ответы на все ваши вопросы, вы, наконец, уверились в том, что меня заперли здесь несправедливо?
— Проклятье! Мне кажется, что да.
— Что ж, это все, о чем я вас прошу. Выйдя отсюда, ступайте к начальнику полиции, к судьям, приговорившим меня, скажите им, убедите их, поклянитесь, что я в здравом уме, что я никогда не был сумасшедшим, и они меня отпустят.
— Я займусь этим.
— Когда?
— Начиная с сегодняшнего дня.
— Отлично!
— Это мой долг, и я его исполню.
— Спасибо.
— Но я боюсь… Шанмеле запнулся.
— Чего вы боитесь?
— Мне страшно, как бы это не привело к переменам…
— В чем?
— В вашем положении.
— Как? Поручительство, данное таким человеком, как вы, основательное, по всей форме поручительство, что я не безумен, изменит к худшему положение того, кого держат под замком как умалишенного?
Шанмеле настороженно огляделся вокруг и, придвинувшись к Баньеру, шепнул:
— Но вы уверены, что вас здесь заперли потому, что вы сумасшедший?
— Проклятье! А с чего бы еще, по-вашему, им меня запирать?
— Ну, черт возьми, за какую-нибудь ошибку, а может быть, и преступление.
— Любезный аббат, — заявил Баньер, — я, вероятно, совершил множество ошибок, но что до преступлений, надеюсь, Господь никогда меня до такой степени не покидал.
— Друг мой, преступления случаются каждый день, и совершают их далеко не всегда закоренелые злодеи. Вспомните Горация, убивающего свою сестру в порыве патриотизма: это весьма красивое преступление. Вспомните Оросмана, убивающего Заиру из ревности, — это преступление более чем простительное.
— Я никого не убивал, благодарение Богу, ни из ревности, ни из патриотизма. Впрочем, убийц отправляют совсем не в Шарантон.
— Вот тут вы ошибаетесь.
— Как так?
— Возьмем к примеру вашего соседа, того, что совсем рядом, не дальше чем за этой перегородкой.
— И что же?
— А то, что ваш сосед не более помешан, чем вы.
— Что вы такое говорите?
— Правду. А между тем я воздержусь от того, чтобы объявить, что он не сумасшедший.
— Почему?
— Потому что это подлый убийца, прикончивший бедную девушку всего лишь за то, что она решилась поступить честно.
Баньер содрогнулся.
— Эй, как вы сказали? — вскрикнул он. — Сосед? Мой сосед? Это, часом, не…
— Что?
— Боже мой! Мне много раз казалось, будто я узнаю его голос, я словно уже где-то его слышал.
— Это невозможно.
— Почему?
— Он не француз.
— Сардинец?
— Откуда вы знаете?
— Маркиз?
— Да.
— И его зовут?..
— Брат мой, его имя держат в секрете, — сказал Шанмеле.
— Я вам сейчас раскрою этот секрет! — вскричал Баньер. — Его имя маркиз делла Торра.
— Да.
— И вы говорите, он убил?
— Да.
— Кого?
— Женщину.
— Женщину, которую он любил?
— Любил, видимо, потому и убил. Ведь убивают только по двум причинам: или потому, что ненавидят, или потому, что любят.
— И как ее имя, этой женщины?
— Женщину звали Марион, — сказал Шанмеле.
— Марион! — простонал узник.
Затем, сделав над собой огромное усилие, Баньер спросил:
— Известно ли, за что он убил эту бедную девочку?
— Да просто за то, что она вырвала из его когтей юного
красавчика, который сперва уехал с ней вместе, а потом бросил ее, беззащитную; тут-то этот несчастный, этот ничтожный субъект настиг ее и пронзил ударом шпаги прямо в сердце.
— Ничтожный, несчастный субъект — это я! — закричал Баньер и, повалившись на плиты пола, стал кататься по камере вне себя от отчаяния.
— Как это? — пролепетал Шанмеле.
— Бедная девушка, бедняжка Марион! — кричал Баньер. — Это я ее убил! Прости меня, Марион, прости!
Шанмеле обхватил Баньера обеими руками, удерживая.
— Умерьте свой пыл, — сказал он, — будьте осторожны, ведь все подумают, что у вас припадок.
— Ох, отец мой! — стенал злополучный Баньер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267
— Я в этом уверен, — заявил Шанмеле.
— Пожалуй, — не унимался Баньер, — вы с вашими идеями насчет вечного спасения, с вашим желанием заставить всех артистов оставить сцену, как это сделали вы, предпочли бы видеть меня несправедливо заточенным здесь, нежели позволить мне вернуться в театр?
— Право слово, смею признаться, это почти что так! — вскричал аббат.
— Вы это серьезно? — вскричал Баньер.
— Конечно.
— А! Берегитесь же, — произнес узник, глядя на священника с таким выражением, какое могло бы обратить в бегство начальника и стражника и заставило бы попятиться даже самого Мартена. — Этот дом — обитель отчаяния, а оно дурной советчик, господин де Шанмеле! За этими
решетками умирают ежеминутно, день за днем, и тому, кто знает, что ему предстоит здесь провести весь свой век так, как я прожил последние две недели, есть смысл сберечь время, одним ударом размозжив себе голову об эти каменные плиты.
И Баньер сделал пугающе выразительное движение.
Шанмеле бросился к нему и в порыве искренней нежности заключил его в свои объятия.
— Вспомните о спасении души, брат мой! — вскричал он.
— Ох, не говорите мне о спасении! — с жаром воскликнул Баньер. — Моя любовь — вот мое спасение!
— Но эта женщина вам изменила, мой друг; из ваших объятий она перешла в руки другого!
— Э, полно! Разве прежде она не перешла из объятий этого другого в мои объятия?
— Брат мой! Брат мой!
— Чего вы от меня хотите?
— Хочу вас убедить, что все это безрассудные надежды, софистика, лишенная почвы.
— Как вам будет угодно, господин аббат, но это так.
— Ну, — сказал Шанмеле, — я начинаю понимать, почему вас посчитали умалишенным.
— И точно зная, что это ошибка, вы, движимый своим недоброжелательством, будете способствовать тому, чтобы заставить меня вынести здесь все муки, уготованные безумцам? — спросил Баньер. — Это было бы не слишком по-христиански, берегитесь, господин Шанмеле, мой товарищ по авиньонским подмосткам, мой преемник в монастыре иезуитов!
— Ну-ну, не будем ссориться, — отвечал добрый священник, глубоко уязвленный подобным упреком. — Увы, я слаб: говоря со мной подобным образом во имя человечности, вы меня возвращаете к понятиям сего извращенного мира и я чувствую, что поневоле растроган.
— О, здесь только каменное сердце осталось бы безучастным! — воскликнул Баньер. — Ведь, в конце концов, вы же видите, что с той самой минуты, как вы появились здесь, как я узнал вас, мне приходится делать над собой огромное усилие…
— Какое?
— Ах, черт! Уж не думаете ли вы, что у меня в мыслях может быть что-либо иное, кроме желания выбраться отсюда? Что на устах у меня есть что-либо, кроме этой мольбы? Вы мне поможете, не правда ли?
— Но как же, по-вашему, я мог бы помочь вам в этом, дитя мое?
— Скажите, теперь, когда я вполне разумно побеседовал с вами, дал ясные ответы на все ваши вопросы, вы, наконец, уверились в том, что меня заперли здесь несправедливо?
— Проклятье! Мне кажется, что да.
— Что ж, это все, о чем я вас прошу. Выйдя отсюда, ступайте к начальнику полиции, к судьям, приговорившим меня, скажите им, убедите их, поклянитесь, что я в здравом уме, что я никогда не был сумасшедшим, и они меня отпустят.
— Я займусь этим.
— Когда?
— Начиная с сегодняшнего дня.
— Отлично!
— Это мой долг, и я его исполню.
— Спасибо.
— Но я боюсь… Шанмеле запнулся.
— Чего вы боитесь?
— Мне страшно, как бы это не привело к переменам…
— В чем?
— В вашем положении.
— Как? Поручительство, данное таким человеком, как вы, основательное, по всей форме поручительство, что я не безумен, изменит к худшему положение того, кого держат под замком как умалишенного?
Шанмеле настороженно огляделся вокруг и, придвинувшись к Баньеру, шепнул:
— Но вы уверены, что вас здесь заперли потому, что вы сумасшедший?
— Проклятье! А с чего бы еще, по-вашему, им меня запирать?
— Ну, черт возьми, за какую-нибудь ошибку, а может быть, и преступление.
— Любезный аббат, — заявил Баньер, — я, вероятно, совершил множество ошибок, но что до преступлений, надеюсь, Господь никогда меня до такой степени не покидал.
— Друг мой, преступления случаются каждый день, и совершают их далеко не всегда закоренелые злодеи. Вспомните Горация, убивающего свою сестру в порыве патриотизма: это весьма красивое преступление. Вспомните Оросмана, убивающего Заиру из ревности, — это преступление более чем простительное.
— Я никого не убивал, благодарение Богу, ни из ревности, ни из патриотизма. Впрочем, убийц отправляют совсем не в Шарантон.
— Вот тут вы ошибаетесь.
— Как так?
— Возьмем к примеру вашего соседа, того, что совсем рядом, не дальше чем за этой перегородкой.
— И что же?
— А то, что ваш сосед не более помешан, чем вы.
— Что вы такое говорите?
— Правду. А между тем я воздержусь от того, чтобы объявить, что он не сумасшедший.
— Почему?
— Потому что это подлый убийца, прикончивший бедную девушку всего лишь за то, что она решилась поступить честно.
Баньер содрогнулся.
— Эй, как вы сказали? — вскрикнул он. — Сосед? Мой сосед? Это, часом, не…
— Что?
— Боже мой! Мне много раз казалось, будто я узнаю его голос, я словно уже где-то его слышал.
— Это невозможно.
— Почему?
— Он не француз.
— Сардинец?
— Откуда вы знаете?
— Маркиз?
— Да.
— И его зовут?..
— Брат мой, его имя держат в секрете, — сказал Шанмеле.
— Я вам сейчас раскрою этот секрет! — вскричал Баньер. — Его имя маркиз делла Торра.
— Да.
— И вы говорите, он убил?
— Да.
— Кого?
— Женщину.
— Женщину, которую он любил?
— Любил, видимо, потому и убил. Ведь убивают только по двум причинам: или потому, что ненавидят, или потому, что любят.
— И как ее имя, этой женщины?
— Женщину звали Марион, — сказал Шанмеле.
— Марион! — простонал узник.
Затем, сделав над собой огромное усилие, Баньер спросил:
— Известно ли, за что он убил эту бедную девочку?
— Да просто за то, что она вырвала из его когтей юного
красавчика, который сперва уехал с ней вместе, а потом бросил ее, беззащитную; тут-то этот несчастный, этот ничтожный субъект настиг ее и пронзил ударом шпаги прямо в сердце.
— Ничтожный, несчастный субъект — это я! — закричал Баньер и, повалившись на плиты пола, стал кататься по камере вне себя от отчаяния.
— Как это? — пролепетал Шанмеле.
— Бедная девушка, бедняжка Марион! — кричал Баньер. — Это я ее убил! Прости меня, Марион, прости!
Шанмеле обхватил Баньера обеими руками, удерживая.
— Умерьте свой пыл, — сказал он, — будьте осторожны, ведь все подумают, что у вас припадок.
— Ох, отец мой! — стенал злополучный Баньер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267