— Ах! И верно…
— И тогда она не только не придет на свидание, но еще и, милосердно заботясь о моем здоровье, поступит не хуже и не лучше, чем господин де Пекиньи: устроит, чтобы меня препроводили в лечебницу, и уж тут аббату де Шанмеле не избежать угрызений совести: его честное сердце вечно станет напоминать ему о его жестокости, что стала причиной смерти бедняги Баньера.
— Гм-гм! Тут есть доля истины, — промолвил аббат.
— Так вы согласны, наконец? Какое счастье!
— Согласен, что вам нужно увидеться с мадемуазель де Клев; но насчет возвращения в театр — нет, не согласен.
— Мне необходимо как одно, так и другое, мой милый аббат. Вы же прекрасно знаете, что такое театр, недаром вы десять лет играли на подмостках.
— Увы!
— Так вот, в театре все то, что трудно в других местах, становится легким. Там, вы же понимаете, я смогу встречаться с ней, ни у кого не возбуждая ревности, а если б кто-то и заревновал, он все равно не сможет помешать мне видеть ее, говорить с ней, входить в ее гримерную, закрывая за собой дверь, убеждать ее, что я не помешан, а если и сходил с ума, то лишь от горя, что больше ее не увижу.
— И когда вы ее в этом убедите, что потом?
— Когда она это поймет, настанет черед моей мести.
— Так вы собираетесь мстить Олимпии?
— У меня нет иной цели! — вскричал Баньер.
И глаза его загорелись от какой-то тайной мысли, обжигающей его душу.
— Ну вот, только этого не хватало! — воскликнул аббат, возмущенный последней фразой собеседника. — Он замышляет преступление, да еще и меня зовет на помощь!
— Вовсе нет, господин де Шанмеле! Я не намерен совершать никаких преступлений, вы преувеличиваете.
— Но вы же сказали, что хотите отомстить за себя?
— Да, но по-христиански.
— Христианского отмщения не бывает.
— Аббат!
— Священные тексты осуждают это чувство.
— Аббат, в ваших познаниях есть пробел; вот послушайте, каким образом я собираюсь мстить…
— Ни один способ мести не позволителен.
— Мне не позволено заставить Олимпию раскаяться, доказав ей, что она была менее великодушна, чем я?
— А, это дело другое!
— А-а! Сами видите, аббат.
— Но когда вы ей докажете, что были более великодушны, она вас простит?
— Может быть.
— И тогда вы помиритесь?
— Надеюсь.
— Очень мило. И я, пастырь, стану пособником такого греха как сластолюбие? Вот уж будет премило!
— Увы! Мы вряд ли помиримся, господин аббат, но, по крайней мере, она увидит, что я не умалишенный, она убедится, что я никогда ее не обманывал, поймет, что ее гордыня была ей плохой советчицей и она напрасно отвергла мою пламенную любовь.
— Если она все это признает, вы помиритесь. Нет, так нельзя!
— Ах! Мой бедный друг! О, мой дорогой аббат, смилуйтесь! Бога ради, будьте посланцем небесной доброты, а не гнева Господня!
— Льстец!
— Вы любите меня, я это вижу.
— А я это признаю.
— У вас золотое сердце.
— Я бы предпочел иметь алмазное.
— Дороже оно бы не стало.
— Зато стало бы тверже.
— Значит, вы согласны?
— С одним условием.
— Каким?
— Вы начнете с того, что предложите ей соединиться узами христианского брака.
— Я ничего бы так не желал, дорогой аббат.
— Вы обещаете мне это?
— Я вам клянусь и даже обещаю еще кое-что.
— А именно?
— Что, если Олимпия согласится на этот брак…
— Ну?
— … где бы мы ни были, венчать нас будете вы.
Лицо Шанмеле просияло. Он еще ни разу никого не венчал.
— Заручившись таким обещанием, — сказал он, — я согласен сделать все что хотите.
— О! — воскликнул Баньер. — Позвольте мне вас обнять!
— Давайте… только постарайтесь не столкнуть меня в воду.
Они сами не заметили, как подошли вплотную к берегу реки.
— Ангел, мой добрый ангел! — твердил Баньер.
— Господа, — с досадой сказал рыболов, — вы не могли бы пойти обниматься в другое место?
— Мой друг, — сказал Шанмеле, — вы же видите, мы очень мешаем этому славному человеку.
— Да уж, — отозвался рыбак.
Нет другого такого грубияна, как тот, кто сидит с удочкой и вот уже целый час не имеет ни единого повода вытащить ее из воды.
Но Баньер был слишком весел, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.
— Итак, — заявил он, — мы договорились: вы мне окажете услугу, дорогой господин де Шанмеле.
— Да, из человеколюбивых побуждений.
— Вы попросите для меня у господина де Пекиньи приказ о дебюте.
— Да.
— И вы его получите.
— Черт возьми! Как вы скоры!
— Но вы же его добьетесь?
— Не ручаюсь.
— Почему?
— Потому что, сказать по правде, герцог де Пекиньи не может так распорядиться, не зная вас.
— Так приведите меня к нему.
— Несчастный! Вы забываете, что он вас видел в Шарантоне.
— Позвольте! У меня была трехнедельная борода и весьма взлохмаченные волосы; к тому же он и видел меня всего одно мгновение.
— Этого хватит: у вас запоминающееся лицо.
— Тогда я к нему не пойду; вы лучше справитесь один.
— А если ему известно ваше имя?
— Где бы он мог его узнать?
— В Шарантоне.
— Вы прекрасно знаете, что в Шарантоне имен нет, там одни номера, только и всего.
— Однако господин де Пекиньи другим не чета, и, возможно, что начальник…
— В таком случае не называйте моего имени.
— Стало быть, мне придется лгать?
— Вы солжете лишь во имя человеколюбия.
— Я лгать вообще не желаю. Итак, примите к сведению: если меня начнут расспрашивать, для кого этот приказ…
— Что ж! Скажите, что это для человека, который любит вас больше всех на свете, да и вы сами к нему немножко привязаны; для человека, который отплатит за такой приказ вечной признательностью, наконец, для человека, который отдаст жизнь за вас и за господина герцога де Пекиньи в благодарность за то, что вы оба для него сделаете.
Шанмеле отвернулся: его глаза были мокры от слез.
— Этот малый стал бы знаменитым проповедником, — вздохнул он. — Какая жалость, что он отошел от Церкви!
— О друг мой, идите, идите же! — сказал Баньер.
— Да, сударь, ступайте, — взмолился рыболов, — этим вы осчастливите двух человек.
— Как это, прямо сейчас?
— Вот именно сейчас, сударь, — добавил удильщик. — Что вам мешает?
— Идите, мой дорогой аббат, идите! — настаивал Баньер.
— Но, в конце концов, как…
— Где находится герцог?
— В Версале.
— Я провожу вас туда.
— Хорошо, пойдемте.
— Ах! Вот удача так удача! — воскликнул рыбак.
У Шанмеле больше не оставалось воли к сопротивлению, и он позволил, чтобы Баньер увлек его за собой.
Любовь вполне может сравниться с уксусом, которым, по авторитетному свидетельству Тита Ливия, Ганнибал некогда разрушал альпийские скалы, и если ей не всегда удается соединить, то разъединить она способна всегда.
Баньер, просунув руку аббату под локоть, вынудил его поспешить в направлении к Версалю.
— Однако, — сказал Шанмеле, — так нам в Версаль не попасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267