— Нет, дело совсем простое. Ты говоришь, король любит Олимпию? Что ж! Король ее не получит. Олимпия — моя, и я оставлю ее себе.
— Вот еще!
— Впрочем, это все неправда.
— Как неправда?
— Король вовсе не влюблен в мою любовницу.
— Однако позволь, если я тебе это говорю…
— Это он, праведник? Государь, прослывший святым? Образцовый супруг? Да это же немыслимо!
— Прелестно! Вон как ты поносишь короля! Тут прямое оскорбление величества. Берегись!
— Хотел бы я посмотреть, каким это образом, после того как я, не пожалев труда, нашел это очаровательное создание, это совершенство…
— Ах! Так она очаровательное создание? Совершенство? Друг мой, ты сам видишь…
— Что я должен видеть?
— Что король не обманывается. Неужели Олимпия действительно так пленительна, как ты утверждаешь?
— Еще пленительнее.
— Ты меня приводишь в восторг!
— Уж не сошел ли ты с ума?
— Когда ты меня поймешь, ты согласишься, что я благоразумен никак не меньше, чем любой из семерых мудрецов Греции. Стало быть, мой любезный Майи, ты утверждаешь, что…
— Эта малютка совершенна.
— Право слово, ты меня восхищаешь. Если так, дело сделано.
— Какое еще дело?
— Позволь развернуть перед тобой мой план.
— Я мог бы поздравить тебя с тем, что ты передо мной уже развернул планы весьма неприятные.
— Дорогой граф, бывают особого рода неприятности, которые не могут миновать истинного дворянина и которых он сам не вправе избегать; такова участь Люжака, который весьма прискорбно лишился своего носа, или Шардена, у которого тесть, генеральный откупщик, отнял права наследования, или, наконец, жребий твоей супруги, которая имела счастье от тебя освободиться, а теперь ей придется взять тебя обратно.
— Ах, черт возьми, ты чего добиваешься — рассмешить меня или разозлить? Ты шутишь или насмехаешься?
— И то и другое, только одно после другого. Так ты уж сначала посмейся, разозлиться успеешь.
— Довольно, Пекиньи, оставим это!
— Ну уж нет, я не волен с этим покончить, когда вздумается тебе или даже очень захочется мне самому. Начав, я должен довести дело до конца.
— Так доводи, но поскорее!
— Я продолжу изложение моего плана. Для начала предположим, что ты честолюбив.
— Ничего подобного!
— Дай же мне спокойно объясниться! Неужели тебе, вечно рвущемуся в самое пекло, словно какой-нибудь баск, не по душе орденские ленты и герцогские титулы?
— Что общего между Олимпией и герцогством и каким образом Олимпия может принести мне орденскую ленту?
— Сейчас, я уже подошел к сути! Если король влюблен в эту Олимпию, он, найдя ее совершенной, как ты утверждаешь, воистину совершенной… Кстати, а ты не обманываешься на сей счет? А то в каком положении я окажусь!
— Послушай-ка, Пекиньи; знаешь, пока ты мне затуманивал голову своим планом, вместо того чтобы его разъяснить, меня тоже посетила некая идея.
— Еще одна? У тебя тоже? Теперь у нас две идеи — значит, все пойдет как нельзя лучше. Говори же, мой дорогой Майи, говори, и ты увидишь, как внимательно я буду тебя слушать!
— Моя идея — вот она: я не стану, как ты, ходить вокруг да около правды. Пекиньи, это моя жена прислала тебя сюда.
— Меня? Твоя жена?
— Пекиньи, ты любовник моей жены!
— Я?!
— Хочешь не хочешь, а ты, Пекиньи, объяснишь мне, почему моя жена искала ссоры со мной. И ты мне объяснишь, зачем ей теперь понадобилось мое возвращение. Пекиньи, мой договор с Луизой был подписан сегодня утром. И его условия, заметь, Пекиньи, касаются только будущего, но задним числом они ничего не оправдывают!
— Ты с ума сошел! Да у тебя, мой дорогой, даже глаза вылезают из орбит!
— Я не шучу там, где задета честь моего имени, тебе это понятно, герцог?
— Э, несчастный, да кто говорит о твоем имени, кому есть дело до твоей жены и этих ваших супружеских счетов задним числом? Твоя жена? Я ее знать не знаю! Ваш разрыв? Мне на него плевать, я и услышал-то о нем только сегодня.
— Верю без труда, он и произошел сегодня в два часа пополудни.
— Майи, честью клянусь: я только мимоходом упомянул о графине!
— Однако ты начал с того, что просил меня примириться с ней.
— Для твоего же блага, мой дорогой, чтобы тебе не остаться одному, когда придется порвать с этой бедняжкой Олимпией. Одиночество убийственно для человека с твоим воображением, а в подобных случаях иметь при себе хотя бы жену все же лучше, чем никого.
— Не думай, герцог, что я тебе позволю сказать еще хоть что-нибудь, прежде чем ты мне дашь честное слово.
— Какое слово, граф?
— Герцог, я тебе не угрожаю; мы оба слишком воспитанные люди и слишком добрые приятели, чтобы так вести себя друг с другом, и все же ты мне поклянешься, ты дашь слово герцога…
— Да в чем мне клясться?
— Что ты не знаешь мою жену, как ты сейчас сказал.
— Мой любезный Майи, вот тебе слово герцога: клянусь честью моей семьи, моей кровью и моими предками,
что твою жену я видел не более трех раз: в день вашей свадьбы, поскольку был твоим шафером, в день ее представления ко двору и сегодня после полудня в Рамбуйе.
— Как, Луиза была в Рамбуйе?
— Да, я ее заметил, но мы даже словом не перекинулись. Кстати, это мне напомнило еще одну странность.
— Скажи, какую.
— О твоей жене?
— Говори.
— Разве тебя это занимает?
— Э, смотря какая странность.
— Но, в конце концов, если это довольно странная странность?
— Это никак не может меня волновать, ведь мы, как ты сам заметил, расстались. Но все-таки это подобающий интерес, если муж…
— Ну да, действительно, вполне подобающий. Что ж! Раз ты считаешь, что этому мужу…
— Моя жена свободна.
— Да, но все же свободна до тех или иных пределов, включая их либо исключая.
— Я бы предпочел, чтобы исключая.
— К примеру, так: свободна вплоть до герцога и пэра, но при этом исключая его, будь он хоть дважды герцогом и пэром, не правда ли?
— Пекиньи!
— Так вот, мой дорогой, если тебе не по вкусу, что твоя жена на кого-то слишком засматривается, а этот кто-то слишком засматривается на нее, сейчас самое время…
— Самое время для чего?
— Чтобы встать между женой и той персоной, на которую она поглядывает Граф провел ладонью по лицу.
— Ну, — сказал он, — это лишь чтобы меня позлить. Это у меня есть любовница, а Луизу я знаю: она может состроить глазки тому или другому, но не более.
— Значит, в своей жене ты уверен?
— Уверен.
— Отлично! Друг мой, вера спасительна. Затем Пекиньи прибавил про себя: «Если Олимпия само совершенство, то и Майи также образец в своем роде.
Что за пара! Какая жалость, что их приходится разлучать!»
— Итак, — продолжал Майи, — ты дал слово, и я вправе не сомневаться, что ты сюда пришел по собственному почину и только из-за Олимпии?
— Положись на это, я же возвращаюсь к моему плану.
— Милый друг, не стоит мне его объяснять, это был бы напрасный труд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267