..
В общем гаме -- а недоумевал Фальгрим ничуть не тише, чем вел себя до того --
как-то не сразу обратили внимание на сохранявшего хладнокровие Коса ан-
Танью, первым обнаружившего отсутствие Чэна Анкора и шута Друдла, а
также отсутствие их оружия в оружейном углу.
Зато когда обратили... было уже поздно.
... Все поспешно расступились, словно повинуясь неслышному приказу, и
удивленно задребезжало оружие, когда вошел Чэн Анкор. Он, не задерживаясь,
обвел тяжелым взглядом собравшихся, потом прошел к опрокинутому столу и
тщательно вытер свой меч о скатерть.
На полотне остались ржаво-красные полосы.
-- Там...-- глухо бросил Чэн и махнул правой рукой, в которой был зажат узкий
кинжал с изящно выгнутой крестовиной, куда-то в сторону левого крыла дома.-
- Там, в переулке... Коблан, захвати факел... темно в Кабире... темно!..
И железный кулак сжался еще сильнее, будто узкий кинжал мог вырваться и
сбежать, или ядовитой змеей броситься на кого-нибудь.
Все кинулись на улицу, машинально прихватив из угла свое оружие, и никто
поначалу даже не успел удивиться тому, что из-за пояса Чэна торчит рукоять
тупого кинжала-дзюттэ, который вечно таскал с собой шут Друдл Муздрый.
Все, кроме Кобланова подмастерья, случайно оставшегося этой ночью в доме
своего устада. Чэн, спрятав Единорога в ножны, придержал подмастерья за
рукав наспех наброшенного чекменя -- и почему-то первым, что бросилось в
глаза обернувшемуся юноше, был кинжал-дзюттэ шута за поясом Чэна Анкора
Вэйского.
-- В кузню! -- Чэн страшно оскалился, что должно было, наверное, означать
улыбку, и властно подтолкнул остолбеневшего парня.-- Ключи не забудь!..
Примерно через час, когда бойня в переулке перестала быть тайной, когда
проводили обреченными взглядами паланкин, где над телом Друдла -- изредка
еще содрогающимся -- склонился личный лекарь эмира Дауда, чьи старческие
пальцы с суетной безнадежностью перебирали в сумке какие-то склянки; когда
у маленькой Чин кончились слезы, а у Фальгрима -- проклятия, когда никто
так и не решился назвать своим именем то, что совершил в эту ночь однорукий
Чэн -- короче, когда все наконец вернулись в дом, а затем под
предводительством сурового Коблана прошли в кузню, то вопросы, готовые
сорваться с языков, так и остались незаданными.
Дверь в Кобланово "царство металла" была распахнута, в глубине у
раскрытого сундука виновато разводил руками встрепанный подмастерье...
А на шаг от дверного проема стоял Чэн Анкор, с головы до ног закованный в
железо.
Во всяком случае, так показалось собравшимся -- хотя сам Абу-т-Тайиб Абу-
Салим аль-Мутанабби, встань он случайно из своего могильного кургана,
увидел бы, что немалая часть его знаменитых лат со временем подрастерялась,
отчего тяжелый доспех перестал быть тяжелым, став чуть ли не вдвое легче.
И конечно же, узнал бы неистовый Абу-т-Тайиб свой кольчужно-пластинчатый
панцирь с выпуклым нагрудным зерцалом синей стали и сетчатым пологом с
разрезами, опускающимся до середины Чэновых бедер; узнал бы вороненые
наручи и оплечья -- подбитые изнутри, как и панцирь, двойным лиловым
бархатом, между слоями которого для упругости был уложен конский волос;
узнал бы островерхий просечной шлем со стрелкой, закрывающей переносицу
хозяина, и свисающей на затылок кольчатой бармицей...
На овальном зерцале было выбито двустишие-бейт, которое аль-Мутанабби
когда-то посвятил себе и своему мечу:
-- Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл --
И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..
Словно канули в безвременье века и события, и вновь заговорил первый эмир
Кабирский -- пусть лишь память осталась от аль-Мутанабби.
Память, да еще доспех.
Пускай, и неполный.
Поножей, к примеру, не было. И наколенников. И сапог, металлом окованных.
Не завалялись в сундуке. И пояса боевого со стальными бляхами не отыскалось,
так что пришлось Чэну Анкору своим старым поясом талию перехватывать.
Не в поясе, впрочем, дело, а в том, что висел на нем в будничных кожаных
ножнах прямой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог; а по обе стороны от
пряжки торчали рукояти двух кинжалов: тупого дзюттэ Друдла и того узкого
сая, что был подобран в злосчастном переулке.
-- Прощайте,-- ни на кого не глядя, бросил Чэн -- и все заметили, что теперь и
левую, здоровую руку Чэна обтягивает латная перчатка.
-- Прощайте. Кто-нибудь пусть передаст эмиру Дауду -- Чэн уехал в Мэйлань, а
в Кабире еще долго будет тихо, не считая сплетен. Кос, ты отправляйся домой,
и собери меня в дорогу.
И зачем-то добавил еще раз:
-- Я еду в Мэйлань. Один. Один против неба...
***
... Дворецкий Чэна, худой и строгий ан-Танья, вышел на улицу, накинул на
плечи короткий, фиолетовый с серебром плащ -- цвета дома Анкоров -- и
задумчиво коснулся эфеса своего неизменного эстока.
-- Как же, один...-- негромко проворчал Кос.-- А кто тогда на тебе, Высший
Чэн, все это железо застегивать-расстегивать будет?! Ты меня пока еще не
увольнял... а уволишь, так и вовсе ты мне не указ, куда да с кем ехать! Верно?..
И, не дожидаясь первого шага ан-Таньи, согласно звякнул эсток с витой
четырехполосной гардой, на черной стали которой было выбито клеймо --
вставший на дыбы единорог.
Верно, мол...
А в кузне что-то горячо доказывала Фальгриму Беловолосому благородная
госпожа Ак-Нинчи, подкрепляя свои доводы такими отнюдь не благородными
выражениями чабанов Малого Хакаса, что покрасневший Фальгрим только
головой крутил да крепче опирался на свой двуручный эспадон Гвениль. И
смуглый Диомед из Кимены восторженно крутил кривым мечом-махайрой, едва
не задевая подошедшего Коблана, и приговаривая возбужденно:
-- Все правильно, Чин, все правильно... да мало ли что он нам сказал! Эмиру и
без нас все подробности сообщат, найдутся доброхоты... слушай, Черный
Лебедь, ты же молодец, ты даже сама не знаешь, какой ты молодец!.. только
Метлу поставь, а то ты мне сейчас глаз выколешь...
... Над Кабиром вставало солнце.
Над далеким Мэйланем вставало солнце.
И там, на краю света, за очень плохими песками Кулхана, за Восьмым адом
Хракуташа, где Ушастый демон У перековывает негодных Придатков, глухо
ворча и играя огненным молотом -- над невероятной Шулмой тоже вставало
солнце.
Лучи его весело играли на воде, на барханах, на Блистающих, бывших некогда
просто оружием, и на оружии, еще не ставшем Блистающими -- потому что все
равны перед восходом.
Потому что -- утро.
ГЛОССАРИЙ
НАЗВАНИЙ ОРУЖИЯ
С ПОЗИЦИЙ АНАЛОГОВ ЗЕМНОЙ ИСТОРИИ
И ГЕОГРАФИИ.
ДАН ГЬЕН -- Китай, узкий прямолезвийный обоюдоострый меч с гибким
клинком. Используется также в парном варианте для занятий в некоторых
школах тайцзицюань и "пьяного меча" (цзуйцзянь).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
В общем гаме -- а недоумевал Фальгрим ничуть не тише, чем вел себя до того --
как-то не сразу обратили внимание на сохранявшего хладнокровие Коса ан-
Танью, первым обнаружившего отсутствие Чэна Анкора и шута Друдла, а
также отсутствие их оружия в оружейном углу.
Зато когда обратили... было уже поздно.
... Все поспешно расступились, словно повинуясь неслышному приказу, и
удивленно задребезжало оружие, когда вошел Чэн Анкор. Он, не задерживаясь,
обвел тяжелым взглядом собравшихся, потом прошел к опрокинутому столу и
тщательно вытер свой меч о скатерть.
На полотне остались ржаво-красные полосы.
-- Там...-- глухо бросил Чэн и махнул правой рукой, в которой был зажат узкий
кинжал с изящно выгнутой крестовиной, куда-то в сторону левого крыла дома.-
- Там, в переулке... Коблан, захвати факел... темно в Кабире... темно!..
И железный кулак сжался еще сильнее, будто узкий кинжал мог вырваться и
сбежать, или ядовитой змеей броситься на кого-нибудь.
Все кинулись на улицу, машинально прихватив из угла свое оружие, и никто
поначалу даже не успел удивиться тому, что из-за пояса Чэна торчит рукоять
тупого кинжала-дзюттэ, который вечно таскал с собой шут Друдл Муздрый.
Все, кроме Кобланова подмастерья, случайно оставшегося этой ночью в доме
своего устада. Чэн, спрятав Единорога в ножны, придержал подмастерья за
рукав наспех наброшенного чекменя -- и почему-то первым, что бросилось в
глаза обернувшемуся юноше, был кинжал-дзюттэ шута за поясом Чэна Анкора
Вэйского.
-- В кузню! -- Чэн страшно оскалился, что должно было, наверное, означать
улыбку, и властно подтолкнул остолбеневшего парня.-- Ключи не забудь!..
Примерно через час, когда бойня в переулке перестала быть тайной, когда
проводили обреченными взглядами паланкин, где над телом Друдла -- изредка
еще содрогающимся -- склонился личный лекарь эмира Дауда, чьи старческие
пальцы с суетной безнадежностью перебирали в сумке какие-то склянки; когда
у маленькой Чин кончились слезы, а у Фальгрима -- проклятия, когда никто
так и не решился назвать своим именем то, что совершил в эту ночь однорукий
Чэн -- короче, когда все наконец вернулись в дом, а затем под
предводительством сурового Коблана прошли в кузню, то вопросы, готовые
сорваться с языков, так и остались незаданными.
Дверь в Кобланово "царство металла" была распахнута, в глубине у
раскрытого сундука виновато разводил руками встрепанный подмастерье...
А на шаг от дверного проема стоял Чэн Анкор, с головы до ног закованный в
железо.
Во всяком случае, так показалось собравшимся -- хотя сам Абу-т-Тайиб Абу-
Салим аль-Мутанабби, встань он случайно из своего могильного кургана,
увидел бы, что немалая часть его знаменитых лат со временем подрастерялась,
отчего тяжелый доспех перестал быть тяжелым, став чуть ли не вдвое легче.
И конечно же, узнал бы неистовый Абу-т-Тайиб свой кольчужно-пластинчатый
панцирь с выпуклым нагрудным зерцалом синей стали и сетчатым пологом с
разрезами, опускающимся до середины Чэновых бедер; узнал бы вороненые
наручи и оплечья -- подбитые изнутри, как и панцирь, двойным лиловым
бархатом, между слоями которого для упругости был уложен конский волос;
узнал бы островерхий просечной шлем со стрелкой, закрывающей переносицу
хозяина, и свисающей на затылок кольчатой бармицей...
На овальном зерцале было выбито двустишие-бейт, которое аль-Мутанабби
когда-то посвятил себе и своему мечу:
-- Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл --
И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..
Словно канули в безвременье века и события, и вновь заговорил первый эмир
Кабирский -- пусть лишь память осталась от аль-Мутанабби.
Память, да еще доспех.
Пускай, и неполный.
Поножей, к примеру, не было. И наколенников. И сапог, металлом окованных.
Не завалялись в сундуке. И пояса боевого со стальными бляхами не отыскалось,
так что пришлось Чэну Анкору своим старым поясом талию перехватывать.
Не в поясе, впрочем, дело, а в том, что висел на нем в будничных кожаных
ножнах прямой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог; а по обе стороны от
пряжки торчали рукояти двух кинжалов: тупого дзюттэ Друдла и того узкого
сая, что был подобран в злосчастном переулке.
-- Прощайте,-- ни на кого не глядя, бросил Чэн -- и все заметили, что теперь и
левую, здоровую руку Чэна обтягивает латная перчатка.
-- Прощайте. Кто-нибудь пусть передаст эмиру Дауду -- Чэн уехал в Мэйлань, а
в Кабире еще долго будет тихо, не считая сплетен. Кос, ты отправляйся домой,
и собери меня в дорогу.
И зачем-то добавил еще раз:
-- Я еду в Мэйлань. Один. Один против неба...
***
... Дворецкий Чэна, худой и строгий ан-Танья, вышел на улицу, накинул на
плечи короткий, фиолетовый с серебром плащ -- цвета дома Анкоров -- и
задумчиво коснулся эфеса своего неизменного эстока.
-- Как же, один...-- негромко проворчал Кос.-- А кто тогда на тебе, Высший
Чэн, все это железо застегивать-расстегивать будет?! Ты меня пока еще не
увольнял... а уволишь, так и вовсе ты мне не указ, куда да с кем ехать! Верно?..
И, не дожидаясь первого шага ан-Таньи, согласно звякнул эсток с витой
четырехполосной гардой, на черной стали которой было выбито клеймо --
вставший на дыбы единорог.
Верно, мол...
А в кузне что-то горячо доказывала Фальгриму Беловолосому благородная
госпожа Ак-Нинчи, подкрепляя свои доводы такими отнюдь не благородными
выражениями чабанов Малого Хакаса, что покрасневший Фальгрим только
головой крутил да крепче опирался на свой двуручный эспадон Гвениль. И
смуглый Диомед из Кимены восторженно крутил кривым мечом-махайрой, едва
не задевая подошедшего Коблана, и приговаривая возбужденно:
-- Все правильно, Чин, все правильно... да мало ли что он нам сказал! Эмиру и
без нас все подробности сообщат, найдутся доброхоты... слушай, Черный
Лебедь, ты же молодец, ты даже сама не знаешь, какой ты молодец!.. только
Метлу поставь, а то ты мне сейчас глаз выколешь...
... Над Кабиром вставало солнце.
Над далеким Мэйланем вставало солнце.
И там, на краю света, за очень плохими песками Кулхана, за Восьмым адом
Хракуташа, где Ушастый демон У перековывает негодных Придатков, глухо
ворча и играя огненным молотом -- над невероятной Шулмой тоже вставало
солнце.
Лучи его весело играли на воде, на барханах, на Блистающих, бывших некогда
просто оружием, и на оружии, еще не ставшем Блистающими -- потому что все
равны перед восходом.
Потому что -- утро.
ГЛОССАРИЙ
НАЗВАНИЙ ОРУЖИЯ
С ПОЗИЦИЙ АНАЛОГОВ ЗЕМНОЙ ИСТОРИИ
И ГЕОГРАФИИ.
ДАН ГЬЕН -- Китай, узкий прямолезвийный обоюдоострый меч с гибким
клинком. Используется также в парном варианте для занятий в некоторых
школах тайцзицюань и "пьяного меча" (цзуйцзянь).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142