На этом держится их власть. И публично потерять лицо они
не осмелятся...
Так почему Я-Чэн медлю? Почему не выхожу за круг повозок и не бросаю
вызов? Почему?!
Потому что я знаю, чем это закончится. Я видел это. Я не хочу убивать. Не
хочу убивать! Не хочу!.. И поэтому медлю, оттягиваю, как могу, тот миг, после
которого уже не будет пути назад -- и мои соратники с недоумением косятся в
мою сторону. "Иди же! -- говорят их глаза и клинки.-- Иди и убей! Ты же
можешь! Разруби одним ударом безумный узел этого утра! Победителей не
судят! Убей!.."
И пока я медлю, строй тургаудов опять смыкается, взлохмаченная грива
союзников и подданных Джамухи редеет, оттягиваясь назад, за пределы
видимости... но делает это очень медленно и неохотно. Ну да, с одной стороны -
- гурхан и его приказ, а с другой -- даже гурхан не должен бы запрещать
приходить сюда, дабы поклониться... Конечно, не должен -- но очевидцы очень
мешают горячему Джамухе, и он тоже понимает, что победителей не судят!..
Еще бы он не понимал -- ведь это одна из главных заповедей истины Батин!
Время, время! Оно уходит, но еще не ушло совсем -- время бросить вызов, время
убить -- и время даровать жизнь многим, поверившим мне; время открыть
дорогу великому будущему...
Ах, как красиво все это звучит!
Оно уходит, наше время, уходит, не спросясь, вместе с удаляющимися
всадниками... оно уже почти вышло, наше время, но именно "почти" -- потому
что всадники перестают удаляться, они останавливаются, и вместе с ними
останавливается время, оно зависает на невидимой нити, нить эта все
растягивается и растягивается, грозя лопнуть... а потом нить резко
сокращается, и всадники поворачивают обратно, к нам, и время снова начинает
нестись вскачь...
Но, кажется, тоже в обратную сторону.
* * *
2
Потому что Я-Чэн слышу топот, но по непонятным причинам он звучит позади
меня -- приближающийся топот конских копыт, чьи-то радостные крики,
бряцание сбруи...
Чэн-Я оборачиваюсь -- и вижу, как от южных холмов к нам во весь опор
несутся четверо конных, а Асахиро с Фальгримом и Кобланом уже
растаскивают сдвинутые повозки, расчищая им дорогу.
Между тем Чэн-Я узнаю приближающихся всадников. Это молодой Кулай-
нойон, а за ним -- Тохтар-кулу с двумя ориджитами. А я еще радовался, что они
не вернулись -- дескать, глядишь, живы останутся!
А они успели... успели в гости к смерти!
-- Клянусь Нюрингой! -- бормочет несуеверный Обломок, и я ошалело вижу, как
южные холмы, словно боясь отстать от своих собратьев, тоже прорастают
гривой. Конных шулмусов если и меньше, чем союзников Джамухи, то
ненамного, и мне просто не хватает воображения, что бы предположить -- кто
они, откуда, и кого будут убивать в случае чего!?
...Кулай спрыгивает с лошади и почтительно припадает на одно колено,
приветствуя Асмохат-та, а его редкий для Шулмы прямой меч склоняет передо
мной рукоять.
-- Кто там за вами? -- спрашиваю Я-Чэн.-- Погоня?!
Прямой меч звенит радостно-возбужденно и неразборчиво, как все Дикие
Лезвия в преддверии свалки, так что я полностью перехожу на восприятие
Чэна, слушая Кулая.
-- Это восточные хариманы, о Асмохат-та, и лаахоры, и ызджуты, и
белобаранные бехтары, и...
-- Все? -- пытается прервать его Чэн.-- А...
-- Нет, не все! Еще племена предгорий -- гурхэзы и джавнаки, но они отстали...
-- Кто это? -- ревет ничего не понявший Чэн.-- Кто это, Кулай?!
-- Это вольные племена, о Асмохат-та, отказавшиеся ломать прут верности
перед Восьмируким! Они пришли, поддавшись моим уговорам, чтобы увидеть
Тебя -- и увидели собаку-гурхана, готовящегося напасть на священный водоем!
Гнев раздул их печень, и нойоны вольных племен поносят Джамуху-костогрыза
и собираются отстаивать святыню! Тем более, что не все люди Восьмирукого
пойдут за святотатцем...
Что Я-Чэн мог ему сказать? Поблагодарить? За то, что из-за его расторопности
тысячи шулмусов лягут сегодня в здешнюю гостеприимную степь?! Ведь Кулай
же хотел, как лучше! Он действительно хотел, как лучше!..
-- О Пресветлый! -- свистнул просиявший Кулаев меч, и на этот раз я понял его
без труда.-- Веди нас в бой!
-- Когда все закончится,-- бросил я Обломку,-- и если мы будем еще живы,
награди этот достойный меч именем! Таким, какое он заслужил!
Обломок что-то невнятно буркнул в ответ, и я понял, что имя мечу достанется
еще то...
...Вольные племена спешили взять водоем в полукольцо, отрезав его от туменов
Джамухи; делали они это умело и деловито, а Я-Чэн смотрел на них и понимал
всю верность их расчета. Любое восстание против Восьмирукого было если не
обречено, то весьма сомнительно -- гурхан мог вызвать непокорного нойона в
круг, и тот не имел права отказаться, если хотел сохранить лицо! А исход
такого поединка был ясен заранее, без всяких шаманских предсказаний...
Воинская доблесть -- единственный закон и ценность Шулмы!
Зато сейчас! Осквернение святыни! -- и плевать вольнолюбивым нойонам не
ложность или подлинность Асмохат-та с его Пресветлым Мечом! Ведь когда в
опасности священный водоем -- что должен делать всякий честный шулмус?
Вот-вот, именно это... Тем более, что если тургауды Восьмирукого и
послушаются приказа гурхана, то многие недавние сторонники Джамухи не
пойдут сегодня вслед за ним -- а, может, и в спину при случае ударят...
Шаманы, небось, потом спасибо скажут и любой грех замолят!
"Кстати, о шаманах,-- подумал Чэн,-- вон, кажется, и они... Двенадцать -- нет,
тринадцать человек в до боли знакомых халатах с побрякушками и со
взглядом, который невозможно спутать ни с чьим другим... смирные
лошаденки, спокойная осанка -- и ни одного Дикого Лезвия!"
Да. Это были служители Ур-калахая Безликого.
Но вспыхнувшая было во мне надежда, что шаманам удастся предотвратить
кровопролитие, быстро угасла. Потому что трое шаманов остались у водоема,
а остальные равнодушно погнали лошадей вверх по склону. К тургаудам они
даже не стали приближаться, а сразу повернули левее и правее -- и
растворились в гуще людей.
Что-то должно было произойти -- сейчас или никогда.
И гурхан решил -- сейчас.
Передний край тургаудского строя начал быстро выравниваться -- куда
быстрее, чем в прошлые разы -- и я понял, что время вышло.
Совсем.
Сейчас конная лавина, визжа и размахивая Дикими Лезвиями, ринется вниз, и
все возможные доводы и миролюбивые размышления исчезнут в звоне, грохоте
и потоках крови.
Никакие шаманы не смогут остановить озверевших бойцов.
Не смогут.
Не успеют.
Или -- не захотят.
Перевернутые повозки остались у нас за спиной -- святые воды не будут
осквернены -- но вокруг них трупов и сломанных клинков будет более чем
достаточно.
И Я-Чэн шагнул вперед.
Мы шли между расступающимися воинами и Дикими Лезвиями, как меч идет
свозь расступающуюся под его напором плоть;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
не осмелятся...
Так почему Я-Чэн медлю? Почему не выхожу за круг повозок и не бросаю
вызов? Почему?!
Потому что я знаю, чем это закончится. Я видел это. Я не хочу убивать. Не
хочу убивать! Не хочу!.. И поэтому медлю, оттягиваю, как могу, тот миг, после
которого уже не будет пути назад -- и мои соратники с недоумением косятся в
мою сторону. "Иди же! -- говорят их глаза и клинки.-- Иди и убей! Ты же
можешь! Разруби одним ударом безумный узел этого утра! Победителей не
судят! Убей!.."
И пока я медлю, строй тургаудов опять смыкается, взлохмаченная грива
союзников и подданных Джамухи редеет, оттягиваясь назад, за пределы
видимости... но делает это очень медленно и неохотно. Ну да, с одной стороны -
- гурхан и его приказ, а с другой -- даже гурхан не должен бы запрещать
приходить сюда, дабы поклониться... Конечно, не должен -- но очевидцы очень
мешают горячему Джамухе, и он тоже понимает, что победителей не судят!..
Еще бы он не понимал -- ведь это одна из главных заповедей истины Батин!
Время, время! Оно уходит, но еще не ушло совсем -- время бросить вызов, время
убить -- и время даровать жизнь многим, поверившим мне; время открыть
дорогу великому будущему...
Ах, как красиво все это звучит!
Оно уходит, наше время, уходит, не спросясь, вместе с удаляющимися
всадниками... оно уже почти вышло, наше время, но именно "почти" -- потому
что всадники перестают удаляться, они останавливаются, и вместе с ними
останавливается время, оно зависает на невидимой нити, нить эта все
растягивается и растягивается, грозя лопнуть... а потом нить резко
сокращается, и всадники поворачивают обратно, к нам, и время снова начинает
нестись вскачь...
Но, кажется, тоже в обратную сторону.
* * *
2
Потому что Я-Чэн слышу топот, но по непонятным причинам он звучит позади
меня -- приближающийся топот конских копыт, чьи-то радостные крики,
бряцание сбруи...
Чэн-Я оборачиваюсь -- и вижу, как от южных холмов к нам во весь опор
несутся четверо конных, а Асахиро с Фальгримом и Кобланом уже
растаскивают сдвинутые повозки, расчищая им дорогу.
Между тем Чэн-Я узнаю приближающихся всадников. Это молодой Кулай-
нойон, а за ним -- Тохтар-кулу с двумя ориджитами. А я еще радовался, что они
не вернулись -- дескать, глядишь, живы останутся!
А они успели... успели в гости к смерти!
-- Клянусь Нюрингой! -- бормочет несуеверный Обломок, и я ошалело вижу, как
южные холмы, словно боясь отстать от своих собратьев, тоже прорастают
гривой. Конных шулмусов если и меньше, чем союзников Джамухи, то
ненамного, и мне просто не хватает воображения, что бы предположить -- кто
они, откуда, и кого будут убивать в случае чего!?
...Кулай спрыгивает с лошади и почтительно припадает на одно колено,
приветствуя Асмохат-та, а его редкий для Шулмы прямой меч склоняет передо
мной рукоять.
-- Кто там за вами? -- спрашиваю Я-Чэн.-- Погоня?!
Прямой меч звенит радостно-возбужденно и неразборчиво, как все Дикие
Лезвия в преддверии свалки, так что я полностью перехожу на восприятие
Чэна, слушая Кулая.
-- Это восточные хариманы, о Асмохат-та, и лаахоры, и ызджуты, и
белобаранные бехтары, и...
-- Все? -- пытается прервать его Чэн.-- А...
-- Нет, не все! Еще племена предгорий -- гурхэзы и джавнаки, но они отстали...
-- Кто это? -- ревет ничего не понявший Чэн.-- Кто это, Кулай?!
-- Это вольные племена, о Асмохат-та, отказавшиеся ломать прут верности
перед Восьмируким! Они пришли, поддавшись моим уговорам, чтобы увидеть
Тебя -- и увидели собаку-гурхана, готовящегося напасть на священный водоем!
Гнев раздул их печень, и нойоны вольных племен поносят Джамуху-костогрыза
и собираются отстаивать святыню! Тем более, что не все люди Восьмирукого
пойдут за святотатцем...
Что Я-Чэн мог ему сказать? Поблагодарить? За то, что из-за его расторопности
тысячи шулмусов лягут сегодня в здешнюю гостеприимную степь?! Ведь Кулай
же хотел, как лучше! Он действительно хотел, как лучше!..
-- О Пресветлый! -- свистнул просиявший Кулаев меч, и на этот раз я понял его
без труда.-- Веди нас в бой!
-- Когда все закончится,-- бросил я Обломку,-- и если мы будем еще живы,
награди этот достойный меч именем! Таким, какое он заслужил!
Обломок что-то невнятно буркнул в ответ, и я понял, что имя мечу достанется
еще то...
...Вольные племена спешили взять водоем в полукольцо, отрезав его от туменов
Джамухи; делали они это умело и деловито, а Я-Чэн смотрел на них и понимал
всю верность их расчета. Любое восстание против Восьмирукого было если не
обречено, то весьма сомнительно -- гурхан мог вызвать непокорного нойона в
круг, и тот не имел права отказаться, если хотел сохранить лицо! А исход
такого поединка был ясен заранее, без всяких шаманских предсказаний...
Воинская доблесть -- единственный закон и ценность Шулмы!
Зато сейчас! Осквернение святыни! -- и плевать вольнолюбивым нойонам не
ложность или подлинность Асмохат-та с его Пресветлым Мечом! Ведь когда в
опасности священный водоем -- что должен делать всякий честный шулмус?
Вот-вот, именно это... Тем более, что если тургауды Восьмирукого и
послушаются приказа гурхана, то многие недавние сторонники Джамухи не
пойдут сегодня вслед за ним -- а, может, и в спину при случае ударят...
Шаманы, небось, потом спасибо скажут и любой грех замолят!
"Кстати, о шаманах,-- подумал Чэн,-- вон, кажется, и они... Двенадцать -- нет,
тринадцать человек в до боли знакомых халатах с побрякушками и со
взглядом, который невозможно спутать ни с чьим другим... смирные
лошаденки, спокойная осанка -- и ни одного Дикого Лезвия!"
Да. Это были служители Ур-калахая Безликого.
Но вспыхнувшая было во мне надежда, что шаманам удастся предотвратить
кровопролитие, быстро угасла. Потому что трое шаманов остались у водоема,
а остальные равнодушно погнали лошадей вверх по склону. К тургаудам они
даже не стали приближаться, а сразу повернули левее и правее -- и
растворились в гуще людей.
Что-то должно было произойти -- сейчас или никогда.
И гурхан решил -- сейчас.
Передний край тургаудского строя начал быстро выравниваться -- куда
быстрее, чем в прошлые разы -- и я понял, что время вышло.
Совсем.
Сейчас конная лавина, визжа и размахивая Дикими Лезвиями, ринется вниз, и
все возможные доводы и миролюбивые размышления исчезнут в звоне, грохоте
и потоках крови.
Никакие шаманы не смогут остановить озверевших бойцов.
Не смогут.
Не успеют.
Или -- не захотят.
Перевернутые повозки остались у нас за спиной -- святые воды не будут
осквернены -- но вокруг них трупов и сломанных клинков будет более чем
достаточно.
И Я-Чэн шагнул вперед.
Мы шли между расступающимися воинами и Дикими Лезвиями, как меч идет
свозь расступающуюся под его напором плоть;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142