Лежали по углам белые рубашки и подштанники. Качались веревки, перекрещивающие кухню в разных направлениях, и на одной из них колыхались выстиранные зеленые капитанские погоны, зацепленные бельевыми прищепками... И почему-то вспомнила Шура дорогу, по которой уходил Володька и тянулись скрипучие подводы, нагруженные пожитками мобилизованных... Вокзал, гудящий от голосов провожающих, команд и стука буферов... И почему-то встало перед глазами то утро, когда бомбили порт и в залитой горящей нефтью гавани сквозь дымы и разрывы шел с бурунами на носу катер «Скиф»... Она как бы снова увидела его короткую мачту, пылающую воду, себя, плачущую на берегу,.. Ревела сирена, гуще становился дым, и вот катер скрылся совсем, но и сквозь черную завесу еще продолжал натужно и страшно кричать его железный голос. И никто не был свидетелем, как катер тонул или изорвался. Он просто ушел в дым, в ничто, растворился со всеми своими каютами и камбузом, с Шуркиными сковородками и кастрюлями, с пропавшей командой. Исчез навсегда, навеки, чтобы вдруг появиться неожиданным воспоминанием в глухом сибирском городке, в низкой кухне, и поплыть по клеенчатому морю у двух женских голов, склоненных на дощатый стол...
Потом женщины разбирали оставленный товарищем вещмешок Феди. Они нашли там сухой паек, чистые портянки, финский нож с погнутым острием, желтые спиртовые подошвы. И пачку зачитанных Тоськиных писем, перевязанных шнурком от ботинка. И еще лежала там алюминиевая большая кружка, вся расчерченная цветами и буквами. По всей кружке были неумело выцарапаны розы, окружающие овал, в котором блестело слово «ТОСЯ». Кружка старая, потускневшая и примятая, и пахло из нее кислым железом.
Тоська налила в нее воды и, стоя у крана, стала пить мелкими глотками.
Пришел квартирант. Капитан осмотрел кухню, с валяющимся на полу бельем, увидел лицо Тоськи, раскрытый вещмешок.
— Простите,—сказал он и, стараясь не стучать сапогами, стал торопливо подбирать свои рубашки, придерживая дужки очков.
— Извините меня, Мефодий Иванович,— тихо произнесла Тося.— Я вам завтра снова постираю...
— Ну, что вы?! Что вы?!— забормотал капитан, прижимая к труди скомканное белье и распрямляясь.— У меня, знаете, тоже... Ни писем, ничего...
— Федю убили,— прошептала Тося.— Мешок его принесли... Что от человека осталось?.. Портянки... Сухарей пачка да ножик...
— Неправда,—осторожно возразил капитан.—Не просто убили... Не поездом зарезали и не под машину попал. Он офицер. Защищал Родину.
Тоська молча стояла у крана. Тонкой струйкой текла вода, разбивалась об эмалированную раковину.
— Вот... Еще кружка осталась,— проговорила она.— Пол-литровая...
И пошла в. комнату.Капитан долго сидел на табуретке, худой, с чахоточной впалой грудью и по-совиному круглыми глазами под толстыми стеклами очков. Шура стояла у стены.
— Женщин жалко,— вдруг сказал капитан.— Куда ни пойдешь — везде женщины... Как будто весь мир состоит из женщин. Им и оплакивать, и рожать... Я тушенки немного принес. Ты поешь, Шура?
Он достал из кармана галифе небольшую консервную банку, отогнул уже открытую крышку и поставил на стол. В перочинном ноже нашел ложку и выскреб из банки на блюдце горку тушенки.
— А это Тосе... Ешь, не стесняйся.
Шура стала пальцами брать кусочки и медленно разжевывать сладкие волокна, окруженные тонким слоем тающего во рту белого жира.
— А я на завод устроилась,— неожиданно проговорила Шура.
— Правильно сделала,—похвалил капитан.— Вопрос стоит не о том, чтобы выжить. Понимаешь? Не только выжить...
— У меня муж на войне,— сказала Шура.
— Муж? — удивился капитан.
— Мы еще не зарегистрированы,— смутилась Шура.
— Жених,— догадался капитан.
— Нет... муж,— решительно перебила Шура.
Капитан, внимательно посмотрел на нее и, скомкав под локоть белье, вздохнув, тронул пальцем переносицу очков, пошел из кухни, сутулый, в длинной, до колен, гимнастерке, со сдвинутыми с плеч погонами.
А Шура еще долго сидела на кухне, слушала, как стучат часы, смотрела в окно, в котором плыли облака, синие, вечерние, и ожидала часа, когда надо будет идти на завод. И это ожидание тревожило ее не столько своей неизвестностью, сколько томительным предчувствием жизненных перемен...
САМОЛЕТЫ
В грохочущем, черном, закопченном штампово-прессовом цехе Шура встретила Ивана. Сначала не узнала. Шел навстречу высокий парень, чумазый, в короткой засаленной стеганке, с кепчонкой на затылке.
Потащил ее, растерявшуюся, к воротам. Они -выскочили из гремящего цеха на улицу и на секунду оглохли от тишины.
В темноте завод казался нагромождением черных кубов. Из-за покрытых пылью и копотью стекол кое-где тускло сочился желтый свет, да на колоннах строящегося цеха прыгали огни электросварок. Завод тихо гудел, и казалось, что утробно дышит земля, чуть подрагивая и сотрясая все, стоящее на ней.
— Пошли,— сказал Иван и потянул ее за собой.— Ты наших видела? Ну, тех, соседей по вагону.. Это ты только одна куда-то скрылась.
Они вошли в кузнечный цех, и Шура поразилась, увидев, что над ним нет крыши. Вверху мерцали звезды, а здесь черные, похожие на раскоряченных великанов, гремели молоты. Между их станинами как у кривых ног, лежали груды синего раскаленного металла, и тяжелые чушкй с размаху били по брызжущим искрами деталям. Стоял такой грохот, что казалось, чем-то тугим надавили на барабанные перепонки.. Ошалелая от шума, блеска и пламени нагревательных печей, Шура шла, втянув голову в плечи, стараясь не смотреть по сторонам.
Иван толкнул какого-то человека, тот оглянулся, они о чем-то стали жестами переговариваться, кузнец неслышно ахнул, всплеснул руками, и вдруг Шура узнала Синченко Того холостяка, который в пути все время спал на нарах, головой упираясь в стенку и выставив в узкий проход
громадные ступни. А сейчас перед ней стоял высоченный дядька в разорванной на волосатой груди рубашке, потный, красный, и лицо его радостно улыбалось.
И что-то екнуло в сердце Шуры, она слабо ответила улыбкой и ткнулась носом в его твердое плечо. А тот хлопал ее. по спине, отодвигая на расстояние вытянутых рук, рассматривал, как диковинку какую, и, может быть, что-то кричал, потому что был виден его открытый рот, но вокруг все рушилось и падало, звенело и стучало, плясал огонь, взметались искры, и голова у Шурки плыла, как на карусели...
— Узнала?! Узнала?!—: Иван счастливо смеялся и тянул девушку дальше.— Они там такое клепают... Самолет не так уже легко делать! Самолетик на четыре тонны тянет! На_него попотеешь, да зато потом любо-дорого посмотреть...
Они прошли мимо бесконечно длинных зданий.
— Здесь агрегатные цеха... фюзеляжный... крыльевой... оперения... капотный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61