.. с нами,— поправился он.
— С чего это? — усмехнулась Шура.
— Потому,— сказал он медленно,— что я тебя люблю...
Шура перестала стучать калошами, нахмурилась и опустила воротник. Иван отошел от нее, сел на рельс и, склонив голову, стал щепочкой чертить на снегу.
— Ты можешь не отвечать... Я еще никому не говорил этих слов. Они казались мне смешными... Я люблю тебя, Шура. Когда тебя нет рядом, мне кажется, что произошло какое-то несчастье.
Он тихо засмеялся, но Шура не шелохнулась. Она верила каждому его слову и понимала, как трудно говорить о таких вещах. И то, что сама она сейчас должна ответить так же искренне и правдиво, привело ее в состояние растерянности. Она смотрела на согнутую спину парня, на угольники и квадраты, вычерченные у его ног, и лихорадочно искала предлога отложить этот разговор еще на какое-то время. Ветер гнал по шпалам белые полосы снега, и они
скапливались у рельса и валенок Ивана, скользили между его рук, занося неровные штрихи, выцарапанные щепкой на мерзлой земле...
«Господи, совершилось бы чудо,— лихорадочно думала Шура, прислушиваясь к тишине вагона.— Неужели никто не помешает ему говорить дальше... Пусть что-то случится! Даже если ей будет больно... Упадет на голову... Взорвется... Ну свершись же что-нибудь!.. Как можно ему ответить правдой, если у него такая узкая спина, длинные руки, торчащие из коротких рукавов куртки, и хриплый от раннего курения, тревожный голос...»
Шура головой нажала на дверь вагона, и она качнулась, звякнув засовом. И сразу изнутри раздался сонный голос старухи Фирсовой:
— Кто там?
— Это я... Мы! — обрадованно закричала Шура.
— Черти вас носят... Идите спать!
— Сейчас! — Шура ухватилась за скобы и обернулась к сидящему Ивану.— Ты идешь?
— Ты так и не ответишь? — спросил он.
— Завтра, завтра,— торопливо проговорила Шура.—-Я закоченела совсем... Ног не чувствую...
— Ну... иди,— помолчав, сказал Иван.
Шура залезла на нары, разделась и легла под пальто головой к дверям. Было тихо. Храпел кузнец Синченко. Бормотали во сие детишки грузчика Иванова. Керосиновая лампа, повешенная на столб, ничего не освещала, и казалось, что красный язычок .ее огня приклеен к темноте. Шура поджала колени к подбородку, охватила руками холодные ноги. Зубы выбивали дробь от озноба и волнения. Твердая подушка пахла лежалой ватой и старыми тряпками.,
— Володька,— прошептала она чуть слышно,— где же ты сейчас... Не потеряйся, милый...
Спустя полчаса скрипнула дверь на промерзших катках и вошел Иван. Она слыхала, как он полез на нары — доски прогнулись под его тяжестью и мягко качнули Шуру. Он лег. Было понятно, что он не спит. Они не видели в темноте, но среди всяких шорохов, сопения детей и сонных вздохов, узнавали сдерживаемое дыхание друг друга и не шевелились, словно неосторожным движением боясь привлечь к себе внимание другого.
Было непривычно спокойно в товарном вагоне, и Шура догадалась в чем дело.— вагон стоял на месте, его не качало, он не скрипел, и под ним не грохотали колеса,
олько монотонно и глухо сыпал на жестяную крышу свои вердые крупинки бесконечный снег.
«Неужели и в самом деле приехала? — подумала Шура
закрыла глаза.— Куда?..»
ГОРОД С ДЕРЕВЯННЫМИ ТРОТУАРАМИ
Полдня эшелон стоял у станции, потом аневровый паровозик утащил его на запасные пути. Тогда все поняли, что наступил конец пути. И вместе с созна-ием этого пришли растерянность и суета. Люди забегали з вагона в вагон, стали-советоваться, перетряхивать вещи, нова упаковывая их в ящики и чемоданы. Несколько че-овек ушло в город. Вернувшись, они рассказывали о тро-уарах, покрытых досками, и высоких заборах из бревен, кирпичных бараках и занесенных снегом магазинах. У состава появились люди в лохматых меховых шапках, у некоторых на ногах были унты, расшитые цветными нитками — местное начальство. Они заглядывали в какие-то списки, что-то в них отмечали карандашом, спорили, а из окон и дверей на них молча смотрели бледные усталые лица жителей закопченных дымом товарных вагонов. Все это время Шура избегала Ивана. Она по-прежнему ловила на себе его взгляды, но если раньше глаза были полны смущения, то теперь девушка читала в них настойчивое требование ответа. Шура старалась, чтобы рядом с ней был кто-то из посторонних. Ей было жалко Ивана, который бродил злой и подавленный, с помятым лицом.
— Ты сегодня как мокрая курица,— сердито сказала старуха Фирсова.
— Идите вы от меня! — сверкнул глазами Иван и пошел к нарам, лег на них и спрятался за подушкой.
— Волнуется мальчик,— покачивала головой его мать Таисия Петровна.— Что-то нас ожидает впереди...
— Да ему наши волнения до чертиков,— огрызнулась старуха и покосилась на Шуру.— У него свои треволнения... в голову чума ударила. Никаким морозом не выбить. Среди ночи в вагон возвращается... Боже, боже, такова человечен cкая благодарность.
Шура посмотрела ей в глаза, и старуха не отвела их, а только насмешливо прищурилась и смерила девушку с ног до головы. Шура покраснела и, независимо постояв
у дверей, спрыгнула на землю. Кто-то шел мимо, позвал ее в город. Она пошла за всеми, потом отстала и свернула в первую попавшуюся улицу. Ей хотелось быть одной.
Вот они, эти странные тротуары. Деревянные, покрытые наледью, со щелями. Они скрипят, качаются, узкими дорогами лежат у высоких заборов из толстых бревен. Дома большие, тоже деревянные, на высоких фундаментах. Звенят цепями собаки и. лают на редких прохожих угрюмыми голосами. На солнце искрятся сосульки, внутри которых желтый огонь. Между рамами, на белой вате, лежат серебряные елочные игрушки и стоят граненые стаканчики с какой-то жидкостью. А дальше площадь и деревянная парашютная вышка. Рядом с ней футбольные ворота... Потом кирпичная церковь — приземистая, с низко нахлобученной, как старинный шлем, луковицей, рябой от сверкающих пятен позолоты. Мотаются мальчишки на санях, выгнутых из толстой проволоки. Редко протарахтит машина, и за ней, гроздьями, пацаны на коньках, прицепившиеся специальными крючками...
Чужой холодный город, в котором она с удивлением замечает знакомое раньше — хохот мальчишек, снежок, ударивший в забор, желтое солнце, ведра, качающиеся на коромысле, быстрые взгляды встречных парней... И вдруг, через десятки сверкающих рельсов, над черными паровозами, перетянутыми жаркими медными обручами, над неподвижным лабиринтом вагонов и платформ — длинный узкий мост с перилами, забранными железной сеткой. И с него вид бело-черного города.
Она спускается по ступеням путепровода, ладонью сбрасывая с перил лежалый снег. Поднимает голову и случайно видит Ивана. Он стоит внизу у закрытого киоска, оглядывается, словно ждет кого-то. Подумал и идет ей навстречу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— С чего это? — усмехнулась Шура.
— Потому,— сказал он медленно,— что я тебя люблю...
Шура перестала стучать калошами, нахмурилась и опустила воротник. Иван отошел от нее, сел на рельс и, склонив голову, стал щепочкой чертить на снегу.
— Ты можешь не отвечать... Я еще никому не говорил этих слов. Они казались мне смешными... Я люблю тебя, Шура. Когда тебя нет рядом, мне кажется, что произошло какое-то несчастье.
Он тихо засмеялся, но Шура не шелохнулась. Она верила каждому его слову и понимала, как трудно говорить о таких вещах. И то, что сама она сейчас должна ответить так же искренне и правдиво, привело ее в состояние растерянности. Она смотрела на согнутую спину парня, на угольники и квадраты, вычерченные у его ног, и лихорадочно искала предлога отложить этот разговор еще на какое-то время. Ветер гнал по шпалам белые полосы снега, и они
скапливались у рельса и валенок Ивана, скользили между его рук, занося неровные штрихи, выцарапанные щепкой на мерзлой земле...
«Господи, совершилось бы чудо,— лихорадочно думала Шура, прислушиваясь к тишине вагона.— Неужели никто не помешает ему говорить дальше... Пусть что-то случится! Даже если ей будет больно... Упадет на голову... Взорвется... Ну свершись же что-нибудь!.. Как можно ему ответить правдой, если у него такая узкая спина, длинные руки, торчащие из коротких рукавов куртки, и хриплый от раннего курения, тревожный голос...»
Шура головой нажала на дверь вагона, и она качнулась, звякнув засовом. И сразу изнутри раздался сонный голос старухи Фирсовой:
— Кто там?
— Это я... Мы! — обрадованно закричала Шура.
— Черти вас носят... Идите спать!
— Сейчас! — Шура ухватилась за скобы и обернулась к сидящему Ивану.— Ты идешь?
— Ты так и не ответишь? — спросил он.
— Завтра, завтра,— торопливо проговорила Шура.—-Я закоченела совсем... Ног не чувствую...
— Ну... иди,— помолчав, сказал Иван.
Шура залезла на нары, разделась и легла под пальто головой к дверям. Было тихо. Храпел кузнец Синченко. Бормотали во сие детишки грузчика Иванова. Керосиновая лампа, повешенная на столб, ничего не освещала, и казалось, что красный язычок .ее огня приклеен к темноте. Шура поджала колени к подбородку, охватила руками холодные ноги. Зубы выбивали дробь от озноба и волнения. Твердая подушка пахла лежалой ватой и старыми тряпками.,
— Володька,— прошептала она чуть слышно,— где же ты сейчас... Не потеряйся, милый...
Спустя полчаса скрипнула дверь на промерзших катках и вошел Иван. Она слыхала, как он полез на нары — доски прогнулись под его тяжестью и мягко качнули Шуру. Он лег. Было понятно, что он не спит. Они не видели в темноте, но среди всяких шорохов, сопения детей и сонных вздохов, узнавали сдерживаемое дыхание друг друга и не шевелились, словно неосторожным движением боясь привлечь к себе внимание другого.
Было непривычно спокойно в товарном вагоне, и Шура догадалась в чем дело.— вагон стоял на месте, его не качало, он не скрипел, и под ним не грохотали колеса,
олько монотонно и глухо сыпал на жестяную крышу свои вердые крупинки бесконечный снег.
«Неужели и в самом деле приехала? — подумала Шура
закрыла глаза.— Куда?..»
ГОРОД С ДЕРЕВЯННЫМИ ТРОТУАРАМИ
Полдня эшелон стоял у станции, потом аневровый паровозик утащил его на запасные пути. Тогда все поняли, что наступил конец пути. И вместе с созна-ием этого пришли растерянность и суета. Люди забегали з вагона в вагон, стали-советоваться, перетряхивать вещи, нова упаковывая их в ящики и чемоданы. Несколько че-овек ушло в город. Вернувшись, они рассказывали о тро-уарах, покрытых досками, и высоких заборах из бревен, кирпичных бараках и занесенных снегом магазинах. У состава появились люди в лохматых меховых шапках, у некоторых на ногах были унты, расшитые цветными нитками — местное начальство. Они заглядывали в какие-то списки, что-то в них отмечали карандашом, спорили, а из окон и дверей на них молча смотрели бледные усталые лица жителей закопченных дымом товарных вагонов. Все это время Шура избегала Ивана. Она по-прежнему ловила на себе его взгляды, но если раньше глаза были полны смущения, то теперь девушка читала в них настойчивое требование ответа. Шура старалась, чтобы рядом с ней был кто-то из посторонних. Ей было жалко Ивана, который бродил злой и подавленный, с помятым лицом.
— Ты сегодня как мокрая курица,— сердито сказала старуха Фирсова.
— Идите вы от меня! — сверкнул глазами Иван и пошел к нарам, лег на них и спрятался за подушкой.
— Волнуется мальчик,— покачивала головой его мать Таисия Петровна.— Что-то нас ожидает впереди...
— Да ему наши волнения до чертиков,— огрызнулась старуха и покосилась на Шуру.— У него свои треволнения... в голову чума ударила. Никаким морозом не выбить. Среди ночи в вагон возвращается... Боже, боже, такова человечен cкая благодарность.
Шура посмотрела ей в глаза, и старуха не отвела их, а только насмешливо прищурилась и смерила девушку с ног до головы. Шура покраснела и, независимо постояв
у дверей, спрыгнула на землю. Кто-то шел мимо, позвал ее в город. Она пошла за всеми, потом отстала и свернула в первую попавшуюся улицу. Ей хотелось быть одной.
Вот они, эти странные тротуары. Деревянные, покрытые наледью, со щелями. Они скрипят, качаются, узкими дорогами лежат у высоких заборов из толстых бревен. Дома большие, тоже деревянные, на высоких фундаментах. Звенят цепями собаки и. лают на редких прохожих угрюмыми голосами. На солнце искрятся сосульки, внутри которых желтый огонь. Между рамами, на белой вате, лежат серебряные елочные игрушки и стоят граненые стаканчики с какой-то жидкостью. А дальше площадь и деревянная парашютная вышка. Рядом с ней футбольные ворота... Потом кирпичная церковь — приземистая, с низко нахлобученной, как старинный шлем, луковицей, рябой от сверкающих пятен позолоты. Мотаются мальчишки на санях, выгнутых из толстой проволоки. Редко протарахтит машина, и за ней, гроздьями, пацаны на коньках, прицепившиеся специальными крючками...
Чужой холодный город, в котором она с удивлением замечает знакомое раньше — хохот мальчишек, снежок, ударивший в забор, желтое солнце, ведра, качающиеся на коромысле, быстрые взгляды встречных парней... И вдруг, через десятки сверкающих рельсов, над черными паровозами, перетянутыми жаркими медными обручами, над неподвижным лабиринтом вагонов и платформ — длинный узкий мост с перилами, забранными железной сеткой. И с него вид бело-черного города.
Она спускается по ступеням путепровода, ладонью сбрасывая с перил лежалый снег. Поднимает голову и случайно видит Ивана. Он стоит внизу у закрытого киоска, оглядывается, словно ждет кого-то. Подумал и идет ей навстречу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61