..
— Знаем мы эти честные слова! —заорала из. раздаточного окна повариха. — Чтоб тебе кость поперек горла!.. Честная нашлась!
Шура шагнула к одному рабочему, но тот, небритый, в рваном свитере, зло посмотрел на нее, играя желваками, и девушка вдруг почувствовала, как беспомощна она хоть что-нибудь объяснить этим молчащим людям. Какая-то угрюмая сила была в их лицах, в том, как стояли они в столовой, грязные, усталые, с безжалостными глазами.
— Ты вот что, девонька... — начал старик в путейской фуражке.
И Щура не выдержала. Она поднесла к горлу сжатые воняющие рыбой кулаки и закричала на всю столовую:
— Да подавитесь вы вашей рыбой!!
И бросилась по проходу, расталкивая людей и плача, не закрывая лицо ладонями.Она выбежала На улицу, кинулась к своему дому, потом остановилась у колонки, из которой почему-то текла вода,- и стала пить взахлеб, задыхаясь. Вытерла рукавом лицо и пошла посередине дороги, продолжая плакать. Она не знала, что делать и как быть дальше. Еще видела себя там, в, той столовой, окруженной людьми. Знала: теперь отдадут под суд, но страха не было, только хотелось, чтобы все закончилось как можно быстрее. Как закончится — ее не волновало. 'Она плакала, шла по пустынной улице, ее тошнило от ненавистного рыбного запаха, который источали булыжники мостовой, деревянный бесконечный забор и дома, но внутри у нее было мертво. Все происходило, как бы помимо ее желаний и воли — она сворачивала за углы зданий, переходила улицы, стучала каблуками по тротуарам.
Возле закрытого хлебного магазина люди устраивались ночевать в кювете у дороги, чтобы быть на следующий день первыми в Очереди. Кто сидел на крыльце и курил, кто, накрыв ноги старым одеялом, читал книгу. Мальчишки кувыркались в траве.
Шура замедлила шаги, остановилась, постояла, ни о чем не думая, пристально смотря перед собою, и медленно опустилась на землю. Она натянула на нОги подол платья, обхватила руками колени и, пригревшись,долго сидела у стены магазина.
— А какой у вас номер? — спросил ее кто-то, но она не ответила, и ее оставили в покое.
Духота становилась все тяжелее, еще ниже опустились тучи, и по дорогам побежали смерчи, свивая крутящиеся воронки из пыли и гнилых листьев. Потом налетел шквальный ветер, рванул телеграфные провода, ударился о дома и под рухнувший с неба гром разбился о бревенчатые дома, рассыпавшись первыми колючими, каплями дождя. Люди, накрывая головы снятыми пиджаками и одеялами, побежали по улице в соседние дворы.
Шура осталась у канавы одна. Она только плотнее обхватила колени и прижала к ним подбородок. Дождь за-стучал по стене магазина. Запахло известкой и землей. Стало вдруг холодно, и вода потекла по рукам и за воротник
платья... Когда-то она уже сидела вот так, безучастная ко всему, и синие пальцы ее лежали в ледяной прозрачной луже, в которой, как в крутом кипятке, танцевали желтые песчинки. На плечах тяжело висел мокрый ватник, снятый с пугала. Вокруг простиралось пустынное поле, утыканное палками подсолнечника...
Сейчас все как бы вернулось и, хотя вокруг были дома, в подъездах жались люди, девушка чувствовала себя так же одиноко, как тогда, на раскисшей от дождей обочине степной дороги...
Она прислонилась спиной к стене магазина, открыла глаза и увидела улицу, занавешенную ливнем, сразу потемневшие дома и неожиданно, с какой-то странной ясностью, вспомнила женщину, оставленную в комнате. Представила, как сидит та за столом, уперев локти в клеенку, ее белое одутловатое лицо, и вздрогнула, точно случайно встретилась с ее взглядом.
Шура словно почувствовала ту сумрачную тишину безлюдной квартиры, звон стекол под каплями дождя, жестяной стук маятниковых часов и нетерпение человека, уставшего ждать, которому каждый скрип рассохшейся половицы кажется гремящими шагами...
И Шура знала, что только она сейчас могла помочь той женщине. От нее зависела жизнь умирающего от голода, измученного человека... Его возвращение домой. Может
быть, ему предстояло бежать по пыльной проселочной дороге, увидеть вдали свою сгоревшую хату, разбросанный фундамент, который уже густо порос крапивой... Раскопать в обрушенном погребе осколки мисок и оплавленные ложки... Все начинать заново, от первого неумело обтесанного бревна...
Или это будет не так, по-иному, но все равно для этого Шура должна встать, подняться из-под стены магазина... Порывы ветра бросали дождь наискось, швыряя капли так, что они разбивались о стену в стеклянную крошку.
Шура встала и вышла на дорогу. Она зашагала быстро, не глядя под ноги. Пыль превратилась в грязь, потекли ручьи, вымывая кривые щели между серыми лбами булыжников. Намокшие волосы облепили голову, платье сделалось тяжелым, его подол хлестал по коленям, и холодная вода бежала в ботинки...
Она шла по пустынной улице, мимо иногда пробегали люди под блестящими зонтиками или, накрывшись кусками брезента, изредка слышался смех, но он стихал, и снова девушка была на дороге одна. Шура миновала площадь, свернула в переулок и вышла за город. Дождь плясал над землей, он раскинулся от края до края бесконечной пеленой, в которой неясно темнели далекие кусты, деревья и смутно различимые облака.
Чем дальше уходила Шура от города, тем больше ее охватывало волнение. Она как бы просыпалась. Начинала четче слышать монотонный плеск воды, сильнее чувствовать холод и резче видеть залитую лужами дорогу, зеленые обочины и тусклое небо в грязных разводах...
Она свернула на траву и побежала к своему огороду. Еще издали увидела черную вскопанную поляну. Проваливаясь по щиколотки в вязкую землю, она добралась до участка, который посадила совсем недавно, три дня назад. Опустившись на колени, не обращая внимания на хлещущий дождь, Шура стала руками разгребать липкий чернозем. Она выкапывала картофель, струи омывали его, обнажая розовую, уже сморщенную кожуру и белые хрупкие побеги. Девушка складывала картошку в подол платья, ползла дальше, вонзала ноющие от холода пальцы в землю и выковыривала следующую. Вода плескалась на дне ямок, колотилась о дрожащие Шурины плечи, лилась с ее волос по лицу и груди, прерывистой струей протекала сквозь материю подола, в котором уже лежало десятка полтора шершавых клубней и глазков.
Шура спешила, ей все время казалось, что она опоздает, когда вернется на кухню, никого уже не будет. Становилось страшно от мысли, что больше никогда не увидит тех глубоко запавших глаз, смотревших с безнадежной верой в чудо. С их жадным блеском в расширенных голодом зрачках... Белое одутловатое лицо; поднятая к щеке толстая ладонь с негнущимися-, как у больного водянкой, пальцами; обернутые тряпками ноги, — это вытеснило из сознания Шуры все, и ее сегодняшнийдень, обиду, даже це-пенящий холод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Знаем мы эти честные слова! —заорала из. раздаточного окна повариха. — Чтоб тебе кость поперек горла!.. Честная нашлась!
Шура шагнула к одному рабочему, но тот, небритый, в рваном свитере, зло посмотрел на нее, играя желваками, и девушка вдруг почувствовала, как беспомощна она хоть что-нибудь объяснить этим молчащим людям. Какая-то угрюмая сила была в их лицах, в том, как стояли они в столовой, грязные, усталые, с безжалостными глазами.
— Ты вот что, девонька... — начал старик в путейской фуражке.
И Щура не выдержала. Она поднесла к горлу сжатые воняющие рыбой кулаки и закричала на всю столовую:
— Да подавитесь вы вашей рыбой!!
И бросилась по проходу, расталкивая людей и плача, не закрывая лицо ладонями.Она выбежала На улицу, кинулась к своему дому, потом остановилась у колонки, из которой почему-то текла вода,- и стала пить взахлеб, задыхаясь. Вытерла рукавом лицо и пошла посередине дороги, продолжая плакать. Она не знала, что делать и как быть дальше. Еще видела себя там, в, той столовой, окруженной людьми. Знала: теперь отдадут под суд, но страха не было, только хотелось, чтобы все закончилось как можно быстрее. Как закончится — ее не волновало. 'Она плакала, шла по пустынной улице, ее тошнило от ненавистного рыбного запаха, который источали булыжники мостовой, деревянный бесконечный забор и дома, но внутри у нее было мертво. Все происходило, как бы помимо ее желаний и воли — она сворачивала за углы зданий, переходила улицы, стучала каблуками по тротуарам.
Возле закрытого хлебного магазина люди устраивались ночевать в кювете у дороги, чтобы быть на следующий день первыми в Очереди. Кто сидел на крыльце и курил, кто, накрыв ноги старым одеялом, читал книгу. Мальчишки кувыркались в траве.
Шура замедлила шаги, остановилась, постояла, ни о чем не думая, пристально смотря перед собою, и медленно опустилась на землю. Она натянула на нОги подол платья, обхватила руками колени и, пригревшись,долго сидела у стены магазина.
— А какой у вас номер? — спросил ее кто-то, но она не ответила, и ее оставили в покое.
Духота становилась все тяжелее, еще ниже опустились тучи, и по дорогам побежали смерчи, свивая крутящиеся воронки из пыли и гнилых листьев. Потом налетел шквальный ветер, рванул телеграфные провода, ударился о дома и под рухнувший с неба гром разбился о бревенчатые дома, рассыпавшись первыми колючими, каплями дождя. Люди, накрывая головы снятыми пиджаками и одеялами, побежали по улице в соседние дворы.
Шура осталась у канавы одна. Она только плотнее обхватила колени и прижала к ним подбородок. Дождь за-стучал по стене магазина. Запахло известкой и землей. Стало вдруг холодно, и вода потекла по рукам и за воротник
платья... Когда-то она уже сидела вот так, безучастная ко всему, и синие пальцы ее лежали в ледяной прозрачной луже, в которой, как в крутом кипятке, танцевали желтые песчинки. На плечах тяжело висел мокрый ватник, снятый с пугала. Вокруг простиралось пустынное поле, утыканное палками подсолнечника...
Сейчас все как бы вернулось и, хотя вокруг были дома, в подъездах жались люди, девушка чувствовала себя так же одиноко, как тогда, на раскисшей от дождей обочине степной дороги...
Она прислонилась спиной к стене магазина, открыла глаза и увидела улицу, занавешенную ливнем, сразу потемневшие дома и неожиданно, с какой-то странной ясностью, вспомнила женщину, оставленную в комнате. Представила, как сидит та за столом, уперев локти в клеенку, ее белое одутловатое лицо, и вздрогнула, точно случайно встретилась с ее взглядом.
Шура словно почувствовала ту сумрачную тишину безлюдной квартиры, звон стекол под каплями дождя, жестяной стук маятниковых часов и нетерпение человека, уставшего ждать, которому каждый скрип рассохшейся половицы кажется гремящими шагами...
И Шура знала, что только она сейчас могла помочь той женщине. От нее зависела жизнь умирающего от голода, измученного человека... Его возвращение домой. Может
быть, ему предстояло бежать по пыльной проселочной дороге, увидеть вдали свою сгоревшую хату, разбросанный фундамент, который уже густо порос крапивой... Раскопать в обрушенном погребе осколки мисок и оплавленные ложки... Все начинать заново, от первого неумело обтесанного бревна...
Или это будет не так, по-иному, но все равно для этого Шура должна встать, подняться из-под стены магазина... Порывы ветра бросали дождь наискось, швыряя капли так, что они разбивались о стену в стеклянную крошку.
Шура встала и вышла на дорогу. Она зашагала быстро, не глядя под ноги. Пыль превратилась в грязь, потекли ручьи, вымывая кривые щели между серыми лбами булыжников. Намокшие волосы облепили голову, платье сделалось тяжелым, его подол хлестал по коленям, и холодная вода бежала в ботинки...
Она шла по пустынной улице, мимо иногда пробегали люди под блестящими зонтиками или, накрывшись кусками брезента, изредка слышался смех, но он стихал, и снова девушка была на дороге одна. Шура миновала площадь, свернула в переулок и вышла за город. Дождь плясал над землей, он раскинулся от края до края бесконечной пеленой, в которой неясно темнели далекие кусты, деревья и смутно различимые облака.
Чем дальше уходила Шура от города, тем больше ее охватывало волнение. Она как бы просыпалась. Начинала четче слышать монотонный плеск воды, сильнее чувствовать холод и резче видеть залитую лужами дорогу, зеленые обочины и тусклое небо в грязных разводах...
Она свернула на траву и побежала к своему огороду. Еще издали увидела черную вскопанную поляну. Проваливаясь по щиколотки в вязкую землю, она добралась до участка, который посадила совсем недавно, три дня назад. Опустившись на колени, не обращая внимания на хлещущий дождь, Шура стала руками разгребать липкий чернозем. Она выкапывала картофель, струи омывали его, обнажая розовую, уже сморщенную кожуру и белые хрупкие побеги. Девушка складывала картошку в подол платья, ползла дальше, вонзала ноющие от холода пальцы в землю и выковыривала следующую. Вода плескалась на дне ямок, колотилась о дрожащие Шурины плечи, лилась с ее волос по лицу и груди, прерывистой струей протекала сквозь материю подола, в котором уже лежало десятка полтора шершавых клубней и глазков.
Шура спешила, ей все время казалось, что она опоздает, когда вернется на кухню, никого уже не будет. Становилось страшно от мысли, что больше никогда не увидит тех глубоко запавших глаз, смотревших с безнадежной верой в чудо. С их жадным блеском в расширенных голодом зрачках... Белое одутловатое лицо; поднятая к щеке толстая ладонь с негнущимися-, как у больного водянкой, пальцами; обернутые тряпками ноги, — это вытеснило из сознания Шуры все, и ее сегодняшнийдень, обиду, даже це-пенящий холод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61