..
Шура и старик-кок лежали за бухтами железной проволоки. Разметанные взрывом, вокруг них валялись опрокинутые ящики с макаронами, связки лука, картошка — еда уже не существующей на этом свете команды буксира «Скиф»...
Порт горел. Гулко лопались бочки с мазутом,.пахло горелым зерном. Со стороны завода доносились тяжелые удары — там подрывали доменные печи. Черные, перевитые трубами, конусообразные громадины оседали на землю, расползаясь грудой исковерканного железа, скрюченных балок и белого огнеупорного кирпича.
— Господи, прими их души в ладони свои,—сказал старик, смотря на море и, перекрестившись, вытер слезы.
Он был, как всегда, пьян. Кругом все рушилось и падало. Горело море. Тяжелые баржи тонули, переворачиваясь в волнах, как киты. Их ржавые рыжие днища были покрыты наростами ракушек.
Шура схватила старика за руку и потащила к выходу из порта... Целый день через город шли отступающие войска. Они забили все дороги и улицы. На площадях стояли" обозы, и повозочные кормили лошадей сеном, разбрасывая его по булыжнику. Город пропитался запахами бензина и гарью полузатушенных пожаров. Бойцы шли не в ногу, ломая ряды, бесконечным усталым потоком. Сотни округлых запыленных касок, толкаясь, плыли в тесных ущельях между каменных домов, с карнизов, которых, смотрели, вниз изъеденные временем мраморные лица кариатид...
Эвакуировались государственные учреждения. От вокзала отходили эшелоны. Люди брали их штурмом, повисая на подножках, залезали на покатые крыши, с которых, кувыркаясь, летели чемоданы. Они раскалывались, как орехи, ударяясь о бетон перрона, и из них высыпались под ноги бегущим бритвенные приборы, столовое серебро, книги. Гудели паровозы. Били зенитки. Дымы пожаров загибались на небе черными конскими хвостами...
Шура ходила по городу. Что делать? Оставаться в городе?! Уезжать, но с кем? Когда? Сегодня? Завтра?Пешком? Попроситься на машину? Что брать с собой? И куда ехать? Во всем белом свете ни одного близкого человека... Володька далеко... Есть отец! Отец? Значит, к отцу? Ну что ж..-. Завтра.
Разбитая усталостью, Шура пришла в общежитие. Оно было пустым, лишь изредка проскальзывала по коридору фигура какой-нибудь оставшейся испуганной старушки или растерянной девчонки..Дверь в комендантскую распахнута; за ней виднелась смятая кровать, стол с выдвинутыми ящиками и на полу белое пятно от вынесенного сейфа. Пустые пузырьки и банки валялисъ на паркете зала. И пахло теперь в этом доме не жареной картошкой, духами и пеленками, а раскрошенной известкой и дымом.
А ночью сквозь город прошли танки. Шура проснулась от грохота, сотрясающего общежитие. Она кинулась к окну и сорвала светомаскировочную штору. В темноте ночи медленно шли черные неуклюжие громадины. На повороте у каждого вспыхивали на одно мгновение, два синих злых глаза. Свет выхватывал стену дома, кусок пустынного тротуара и. дорогу, вымощенную булыжниками. Танк разворачивался, высекая траками искры из камней, уходил в. ночь,,а. на его месте вырастал уже другой и точно так же,'как первый, скрежетал гусеницами, и на миг. рассекал темноту ослеп-' ляющим блеском своих яростных глаз. В промежутках между проходящими танками были видны торопливо сну-ющие люди,повозки, машины и снова люди, молчаливые, почти бегущие... Это бесконечное шествие наполнило ночной город летучими .тенями, быстрыми вспышками цветных фонарей, отрывистыми командами и грохотом танковых моторов, который то затихал, то возникал снова через равномерные промежутки времени...
Шура сидела на подоконнике, положив голову на колени и обхватив руками ноги. Съежившись от холода, девушка, не отрываясь, смотрела вниз, туда, где в чернильной темноте билось у подножия каменных домов нескончаемое гудящее движение...
Проснулась она от тишины и стрекота воробьев. Открыла глаза и испуганно рванулась в сторону — у ее ног раскрылась глубина этажей. Как не ейалилась во сне?!
Шура вышла на улицу. Было уже >утро. Роса покрыла железные ворота. Молчаливая дорога, вся расцарапанная гусеницами танков, лежала пустынная и гулкая, как каменное дно пересохшей речки. Девушка пошла по ней, озираясь и прислушиваясь ко всем, звукам. Город, казалось,
вымер. Все, что могло ходить, двигаться, кричать и Шуметь, наверное, вытекло за одну ночь из этих бесчисленных кирпичных стен, сквозь распахнутые двери парадных подъездов, у которых еще валялись сломанные детские коляски, какие-то ящики, забытые стопки книг и разбитая посуда...
Дверь в ресторан «Якорь» была закрыта железной полосой. Шура прошла во двор и стала спускаться по черной лестнице. Кухня встретила ее холодным мерцанием белого кафеля. Она быстро прошла ее и очутилась в полутемном зале. Тускло светилось рифленое стекло громадной люстры. Поблескивала бронза капителей мраморных колонн. В торжественно-церковной тишине строгими рядами стояли столы, накрытые жесткими накрахмаленными скатертями. Возле двери возвышалось чучело бурого медведя. У. него была облезшая на животе шерсть, а вместо глаз — рубиновые стекляшки.
Шура осторожно провела рукой по вздыбленному загривку.Сколько помнит она себя, этот медведь всегда стоял у дверей грохочущего оркестром, задымленного ресторанного зала. Когда-то он держал в лапах поднос с горшками пыльных цветов. Дальше этого старого чучела Шуру никогда не пускали. Прислонившись к медвежьей шкуре, пахнущей табаком и нафталином, она ожидала отца, который, появившись, хватал ее за руку и тянул к себе в. каморку .под лестницей. Там он кормил ее беф-строгановым и поил сладкой водой. Но однажды, прожевывая кусочек мяса, она вдруг подумала, что все это объедки. Представила, как они попали в тарелку, и посмотрела на отца. И, может быть, в первый раз в жизни увидела тогда синий засаленный кос-тюмишко с криво пришитыми золотыми галунами, морщинистые мешки под слезящимися глазами и немытые, трясущиеся руки.
— Ты ешь, ешь,— сказал отец, заметив ее взгляд и, как всегда с гонором, гордо заговорил: — По спецзаказу, милая! Шеф-повара предупредил: «Если ты Шурке не угодишь,— голову на лучину пущу!» Ей-богу!.. Я же знаю, что они выделывают на кухне... Иному клиенту такую дрянь и обрезь в блюдо сунут... Или взять объедки...
Шура отодвинула тарелку. С тех пор она у отца не ела и старалась заходить к нему как можно реже.
— Взрослая стала... взрослая,— при встрече каждый раз говорил отец и гладил ее по голове.— Как работается?.. Ты к матери на могилку ходишь? Ты ходи на могилку, Многотерпец мать у нас была...
— От тебя терпела,—не выдержав, однажды сказала Шура.
— Оба мы многотерпцы,— ответил отец и, вздохнув, зазвенел карманом, полным медяков.— -На мороженое дать?..
Щура отошла от чучела медведя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Шура и старик-кок лежали за бухтами железной проволоки. Разметанные взрывом, вокруг них валялись опрокинутые ящики с макаронами, связки лука, картошка — еда уже не существующей на этом свете команды буксира «Скиф»...
Порт горел. Гулко лопались бочки с мазутом,.пахло горелым зерном. Со стороны завода доносились тяжелые удары — там подрывали доменные печи. Черные, перевитые трубами, конусообразные громадины оседали на землю, расползаясь грудой исковерканного железа, скрюченных балок и белого огнеупорного кирпича.
— Господи, прими их души в ладони свои,—сказал старик, смотря на море и, перекрестившись, вытер слезы.
Он был, как всегда, пьян. Кругом все рушилось и падало. Горело море. Тяжелые баржи тонули, переворачиваясь в волнах, как киты. Их ржавые рыжие днища были покрыты наростами ракушек.
Шура схватила старика за руку и потащила к выходу из порта... Целый день через город шли отступающие войска. Они забили все дороги и улицы. На площадях стояли" обозы, и повозочные кормили лошадей сеном, разбрасывая его по булыжнику. Город пропитался запахами бензина и гарью полузатушенных пожаров. Бойцы шли не в ногу, ломая ряды, бесконечным усталым потоком. Сотни округлых запыленных касок, толкаясь, плыли в тесных ущельях между каменных домов, с карнизов, которых, смотрели, вниз изъеденные временем мраморные лица кариатид...
Эвакуировались государственные учреждения. От вокзала отходили эшелоны. Люди брали их штурмом, повисая на подножках, залезали на покатые крыши, с которых, кувыркаясь, летели чемоданы. Они раскалывались, как орехи, ударяясь о бетон перрона, и из них высыпались под ноги бегущим бритвенные приборы, столовое серебро, книги. Гудели паровозы. Били зенитки. Дымы пожаров загибались на небе черными конскими хвостами...
Шура ходила по городу. Что делать? Оставаться в городе?! Уезжать, но с кем? Когда? Сегодня? Завтра?Пешком? Попроситься на машину? Что брать с собой? И куда ехать? Во всем белом свете ни одного близкого человека... Володька далеко... Есть отец! Отец? Значит, к отцу? Ну что ж..-. Завтра.
Разбитая усталостью, Шура пришла в общежитие. Оно было пустым, лишь изредка проскальзывала по коридору фигура какой-нибудь оставшейся испуганной старушки или растерянной девчонки..Дверь в комендантскую распахнута; за ней виднелась смятая кровать, стол с выдвинутыми ящиками и на полу белое пятно от вынесенного сейфа. Пустые пузырьки и банки валялисъ на паркете зала. И пахло теперь в этом доме не жареной картошкой, духами и пеленками, а раскрошенной известкой и дымом.
А ночью сквозь город прошли танки. Шура проснулась от грохота, сотрясающего общежитие. Она кинулась к окну и сорвала светомаскировочную штору. В темноте ночи медленно шли черные неуклюжие громадины. На повороте у каждого вспыхивали на одно мгновение, два синих злых глаза. Свет выхватывал стену дома, кусок пустынного тротуара и. дорогу, вымощенную булыжниками. Танк разворачивался, высекая траками искры из камней, уходил в. ночь,,а. на его месте вырастал уже другой и точно так же,'как первый, скрежетал гусеницами, и на миг. рассекал темноту ослеп-' ляющим блеском своих яростных глаз. В промежутках между проходящими танками были видны торопливо сну-ющие люди,повозки, машины и снова люди, молчаливые, почти бегущие... Это бесконечное шествие наполнило ночной город летучими .тенями, быстрыми вспышками цветных фонарей, отрывистыми командами и грохотом танковых моторов, который то затихал, то возникал снова через равномерные промежутки времени...
Шура сидела на подоконнике, положив голову на колени и обхватив руками ноги. Съежившись от холода, девушка, не отрываясь, смотрела вниз, туда, где в чернильной темноте билось у подножия каменных домов нескончаемое гудящее движение...
Проснулась она от тишины и стрекота воробьев. Открыла глаза и испуганно рванулась в сторону — у ее ног раскрылась глубина этажей. Как не ейалилась во сне?!
Шура вышла на улицу. Было уже >утро. Роса покрыла железные ворота. Молчаливая дорога, вся расцарапанная гусеницами танков, лежала пустынная и гулкая, как каменное дно пересохшей речки. Девушка пошла по ней, озираясь и прислушиваясь ко всем, звукам. Город, казалось,
вымер. Все, что могло ходить, двигаться, кричать и Шуметь, наверное, вытекло за одну ночь из этих бесчисленных кирпичных стен, сквозь распахнутые двери парадных подъездов, у которых еще валялись сломанные детские коляски, какие-то ящики, забытые стопки книг и разбитая посуда...
Дверь в ресторан «Якорь» была закрыта железной полосой. Шура прошла во двор и стала спускаться по черной лестнице. Кухня встретила ее холодным мерцанием белого кафеля. Она быстро прошла ее и очутилась в полутемном зале. Тускло светилось рифленое стекло громадной люстры. Поблескивала бронза капителей мраморных колонн. В торжественно-церковной тишине строгими рядами стояли столы, накрытые жесткими накрахмаленными скатертями. Возле двери возвышалось чучело бурого медведя. У. него была облезшая на животе шерсть, а вместо глаз — рубиновые стекляшки.
Шура осторожно провела рукой по вздыбленному загривку.Сколько помнит она себя, этот медведь всегда стоял у дверей грохочущего оркестром, задымленного ресторанного зала. Когда-то он держал в лапах поднос с горшками пыльных цветов. Дальше этого старого чучела Шуру никогда не пускали. Прислонившись к медвежьей шкуре, пахнущей табаком и нафталином, она ожидала отца, который, появившись, хватал ее за руку и тянул к себе в. каморку .под лестницей. Там он кормил ее беф-строгановым и поил сладкой водой. Но однажды, прожевывая кусочек мяса, она вдруг подумала, что все это объедки. Представила, как они попали в тарелку, и посмотрела на отца. И, может быть, в первый раз в жизни увидела тогда синий засаленный кос-тюмишко с криво пришитыми золотыми галунами, морщинистые мешки под слезящимися глазами и немытые, трясущиеся руки.
— Ты ешь, ешь,— сказал отец, заметив ее взгляд и, как всегда с гонором, гордо заговорил: — По спецзаказу, милая! Шеф-повара предупредил: «Если ты Шурке не угодишь,— голову на лучину пущу!» Ей-богу!.. Я же знаю, что они выделывают на кухне... Иному клиенту такую дрянь и обрезь в блюдо сунут... Или взять объедки...
Шура отодвинула тарелку. С тех пор она у отца не ела и старалась заходить к нему как можно реже.
— Взрослая стала... взрослая,— при встрече каждый раз говорил отец и гладил ее по голове.— Как работается?.. Ты к матери на могилку ходишь? Ты ходи на могилку, Многотерпец мать у нас была...
— От тебя терпела,—не выдержав, однажды сказала Шура.
— Оба мы многотерпцы,— ответил отец и, вздохнув, зазвенел карманом, полным медяков.— -На мороженое дать?..
Щура отошла от чучела медведя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61