Он догнал ее, зашагал рядом. Сконфуженно сказал:
— Ты извини, ради бога... Солдатский условный рефлекс сработал. Вот беда. Что делать будем после войны?! Ужас, ужас...
— А ну вас совсем,— весело фыркнула Шура.— Если мой Володька таким вернется, то уж влетит ему, как следует...
— А не бросищь?
— Наверно, нет,— подумав, ответила Шура.
— Будешь перевоспитывать?
— А что? Конечно?
— Фу, черт,— крутнул головой офицер.— К такой бы и я вернулся, хоть с края света.
— А он и вернется,— сказала Шура.
Город уже спал. За бревенчатыми заборами лаяли хриплые, яростные собаки. Дома стояли черные и безглазые — с закрытыми ставнями. Из-за россыпей звезд небо казалось вогнутым, и края его опирались о землю где-то рядом, за дальними деревьями, за крышами.
— А ты знаешь,— вдруг проговорил офицер,— можно и не встретиться... Как он тебя найдет? Да и тебе это сделать почти невозможно. Тебе нужен пропуск... Что я могу сделать, я, капитан, когда в мире столько полковников и генералов?! Я им не указ, и мои дела рядом с ихними — смешно сравнивать... Да и вообще, пока все распутается — не один год пройдет...
— Что же мне делать?—спросила Шура.
— Вот там, хде расстались, там, может, и встретитесь... Поезжай-ка ты к себе... в тот город... И ожидай. Ходи по военкоматам, по улицам...
Шура молчала, шла чуть впереди его, сунув руки в карманы платья.
— Легко сказать,— наконец произнесла она.— А когда пет даже на билет;.. Главное, пропуск где взять? Сейчас без пропуска военный патруль мгновенно снимет... Я знаю. Есть такие, что до самой Москвы добираются, а там их ловят и обратно отсылают.
— Что говорить,— вздохнул офицер.— Генеральские жены пропуск достать не могут... Плачут у военкома, а толку...
— Да и надеть что-то надо,— в раздумье сказала Шура.— Ни пальто у меня стоящего, ни обувки...
Они остановились во дворе Шуры, у груды бревен, на которых сегодня она столько часов просидела в одиночестве.
— И вообще у меня,—добавила она тихо,—все как-то-происходит не так... Еще ничего не известно, что со мной дальше будет.
— Ну, ты это брось,— нахмурился офицер.— Если уж у тебя... Слава богу, в русской армии бравые капитаны не перевелись.
— Да ладно, чего там,— вздохнула Шура.— Идите домой... И без фуражки вы. Попадетесь комендантскому патрулю.
— Закурю и пойду,— с неохотой ответил офицер и стал неловко доставать портсигар и спички. Закурил, отбросил спичку.
— Поздновато,.. А у вас, вроде, и не спят... Не пойму, что тут происходит?
— Ничего,— ответила Шура.
Она давно заметила это затаенное движение черных теней, редкое мелькание женских фигур за углом сарая. Пустынный двор был темен, но. окраины его жили какой-то. тревожной, спрятанной жизнью. Изредка доносилось звяканье ведра, мягкий стук, приглушенный разговор. Потом все стихало, но Шура словно чувствовала на себе чьи-то взгляды. Несколько раз она видела, как приподнимается занавеска в окне второго этажа.
— Вы идите,— повторила она.— Ничего тут-особенного не происходит... Все по закону, но лучше не смотреть. Понимаете?
— Да, конечно,— торопливо пробормотал офицер,— У нас паек и все такое... Иной раз просто стыдно.
— Глупости,— спокойно сказала Шура.— Вас надо лучше кормить. Каждый ребенок об этом знает. Идите, пожалуйста, домой... Они стесняются, наверное, вас...
Офицер отшвырнул папиросу, неловко потоптался на одном месте.
— Может быть, мы еще .раз встретимся?
— Нет... не надо,— покачала головой Шура.
— Ну, я пошел,— офицер вдруг по-мальчишески, но бережно, толкнул ее кулаком в плечо и, стесняясь, грубовато проворчал.—Ладно, парень. Ты не журись. Все еще у нас
удет хорошо... Черт подери, должно же быть в конце конов! Всего тебе... И, зачем-то подняв воротник шинели, ушел в темноту. Шура опустилась на бревна.
...Двор ожил. Мимо бревен торопливо прошагала старуха. Звеня кастрюлей, пробежал подросток. За сараем ослышались тупые удары топора, скрип ржавого безмена, улкие в ночи обрывки слов.
Кто-то остановился возле Щуры, удивленно сказал:
— А ты чего сидишь? Там из.чужих дворов набежало...
— Ничего я не хочу,— хмур.о ответила Шура.
— Может, у тебя денег нет? — Много, целый вагон,— фыркнула Шура.— Только я люблю говядину.
— Глупая,— не рассердилась женщина.— Ладно, я тебе возьму кусок... Да и Тоське надо. Мишка этот жох. Костей не жалеет, дьявол узкоглазый!
— Да, возьмите кусок...— равнодушно ответила Шу-ра.— И Тоське тоже...
И снова она осталась одна.Рои ясных звезд облепили небо, выгнув его над землей громадным черным куполом. Но звезд было так много, и все они словно бы двигались, поворачиваясь гранями, что темнота неба точно светилась изнутри. А двор, дорога и сарай казались зелеными и зыбкими, как лунной ночью на болоте. Все спало. Жило небо. Звезды срывались с него и гасли, не долетая до края...
Мимо бревен, переговариваясь, прошли двое с кастрюлями в руках..
— ...А из третьего дома голяшку взяла... На тарелку пару копыт бросил, а там подкова в полкило весом...
— Ох, этот Мишка... Ему и темнота на руку... Потом еще прошагали двое.
— ...Главное, пену снимать... И темное оно очень...
— Конское мясо самое чистое... Это тебе не свинья, которая жрет что попало...
— Хоть в этом утешение, господи...
— А Катька плачет... Видела? Лошадь ей жалко.
— Плачет, а торгуется... Да и правда, парень у ней с версту коломенскую... Его не укормишь...
И уже нет этих двоих, скрылись в темноте, за забором, В голоса их еще долго слышны на дороге, медленно перемещаются все дальше и дальше, пока не обрываются совсем. И тогда снова над двором одно сияющее холодное
небо, на котором звезды разбросаны, как белые яблоки на невидимом дереве... Они созревают и падают, уже на полпути превращаясь в ничто, в темноту...
«Я потерялась,—вдруг подумала Шура.— Потерялась я...Куда уж мне найти другого... Нашли бы меня саму...»
Была, наверное/уже совсем глубокая ночь. Из-за сарая показался Мишка-татарин, проволок через двор свой молот, вернулся за шкурой. Долго гремел в стайке,-обрушивая в темноте поленницы дров и ругаясь. Наконец он вышел с лопатой и стал закапывать в землю остатки лошади. С ним еще кто-то там находился, светил ему керосиновой «летучей мышью». Потом- мимо бревен медленно протопала коренастая старуха, вся перегнувшись набок под тяжестью переполненного ведра.
— Доброй ночи,— сказала она, передыхая возле Шуры.
— До свидания,— ответила девушка.
— Все сидишь?— продолжала старуха.— Как пришла, все тебя вижу. Говорили, говорили мне бабы, что с тобой случилось... Как жить-то дальше будешь?
— Как-нибудь...
— Так не годится,— перебила старуха.— Как-нибудь — дело нелюдское.
— Устроюсь,— прошептала Шура..
Старуха скособочилась, ухватила покрепче дужку ведра и заковыляла со двора, шаркая сапогами и бормоча неразборчивое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Ты извини, ради бога... Солдатский условный рефлекс сработал. Вот беда. Что делать будем после войны?! Ужас, ужас...
— А ну вас совсем,— весело фыркнула Шура.— Если мой Володька таким вернется, то уж влетит ему, как следует...
— А не бросищь?
— Наверно, нет,— подумав, ответила Шура.
— Будешь перевоспитывать?
— А что? Конечно?
— Фу, черт,— крутнул головой офицер.— К такой бы и я вернулся, хоть с края света.
— А он и вернется,— сказала Шура.
Город уже спал. За бревенчатыми заборами лаяли хриплые, яростные собаки. Дома стояли черные и безглазые — с закрытыми ставнями. Из-за россыпей звезд небо казалось вогнутым, и края его опирались о землю где-то рядом, за дальними деревьями, за крышами.
— А ты знаешь,— вдруг проговорил офицер,— можно и не встретиться... Как он тебя найдет? Да и тебе это сделать почти невозможно. Тебе нужен пропуск... Что я могу сделать, я, капитан, когда в мире столько полковников и генералов?! Я им не указ, и мои дела рядом с ихними — смешно сравнивать... Да и вообще, пока все распутается — не один год пройдет...
— Что же мне делать?—спросила Шура.
— Вот там, хде расстались, там, может, и встретитесь... Поезжай-ка ты к себе... в тот город... И ожидай. Ходи по военкоматам, по улицам...
Шура молчала, шла чуть впереди его, сунув руки в карманы платья.
— Легко сказать,— наконец произнесла она.— А когда пет даже на билет;.. Главное, пропуск где взять? Сейчас без пропуска военный патруль мгновенно снимет... Я знаю. Есть такие, что до самой Москвы добираются, а там их ловят и обратно отсылают.
— Что говорить,— вздохнул офицер.— Генеральские жены пропуск достать не могут... Плачут у военкома, а толку...
— Да и надеть что-то надо,— в раздумье сказала Шура.— Ни пальто у меня стоящего, ни обувки...
Они остановились во дворе Шуры, у груды бревен, на которых сегодня она столько часов просидела в одиночестве.
— И вообще у меня,—добавила она тихо,—все как-то-происходит не так... Еще ничего не известно, что со мной дальше будет.
— Ну, ты это брось,— нахмурился офицер.— Если уж у тебя... Слава богу, в русской армии бравые капитаны не перевелись.
— Да ладно, чего там,— вздохнула Шура.— Идите домой... И без фуражки вы. Попадетесь комендантскому патрулю.
— Закурю и пойду,— с неохотой ответил офицер и стал неловко доставать портсигар и спички. Закурил, отбросил спичку.
— Поздновато,.. А у вас, вроде, и не спят... Не пойму, что тут происходит?
— Ничего,— ответила Шура.
Она давно заметила это затаенное движение черных теней, редкое мелькание женских фигур за углом сарая. Пустынный двор был темен, но. окраины его жили какой-то. тревожной, спрятанной жизнью. Изредка доносилось звяканье ведра, мягкий стук, приглушенный разговор. Потом все стихало, но Шура словно чувствовала на себе чьи-то взгляды. Несколько раз она видела, как приподнимается занавеска в окне второго этажа.
— Вы идите,— повторила она.— Ничего тут-особенного не происходит... Все по закону, но лучше не смотреть. Понимаете?
— Да, конечно,— торопливо пробормотал офицер,— У нас паек и все такое... Иной раз просто стыдно.
— Глупости,— спокойно сказала Шура.— Вас надо лучше кормить. Каждый ребенок об этом знает. Идите, пожалуйста, домой... Они стесняются, наверное, вас...
Офицер отшвырнул папиросу, неловко потоптался на одном месте.
— Может быть, мы еще .раз встретимся?
— Нет... не надо,— покачала головой Шура.
— Ну, я пошел,— офицер вдруг по-мальчишески, но бережно, толкнул ее кулаком в плечо и, стесняясь, грубовато проворчал.—Ладно, парень. Ты не журись. Все еще у нас
удет хорошо... Черт подери, должно же быть в конце конов! Всего тебе... И, зачем-то подняв воротник шинели, ушел в темноту. Шура опустилась на бревна.
...Двор ожил. Мимо бревен торопливо прошагала старуха. Звеня кастрюлей, пробежал подросток. За сараем ослышались тупые удары топора, скрип ржавого безмена, улкие в ночи обрывки слов.
Кто-то остановился возле Щуры, удивленно сказал:
— А ты чего сидишь? Там из.чужих дворов набежало...
— Ничего я не хочу,— хмур.о ответила Шура.
— Может, у тебя денег нет? — Много, целый вагон,— фыркнула Шура.— Только я люблю говядину.
— Глупая,— не рассердилась женщина.— Ладно, я тебе возьму кусок... Да и Тоське надо. Мишка этот жох. Костей не жалеет, дьявол узкоглазый!
— Да, возьмите кусок...— равнодушно ответила Шу-ра.— И Тоське тоже...
И снова она осталась одна.Рои ясных звезд облепили небо, выгнув его над землей громадным черным куполом. Но звезд было так много, и все они словно бы двигались, поворачиваясь гранями, что темнота неба точно светилась изнутри. А двор, дорога и сарай казались зелеными и зыбкими, как лунной ночью на болоте. Все спало. Жило небо. Звезды срывались с него и гасли, не долетая до края...
Мимо бревен, переговариваясь, прошли двое с кастрюлями в руках..
— ...А из третьего дома голяшку взяла... На тарелку пару копыт бросил, а там подкова в полкило весом...
— Ох, этот Мишка... Ему и темнота на руку... Потом еще прошагали двое.
— ...Главное, пену снимать... И темное оно очень...
— Конское мясо самое чистое... Это тебе не свинья, которая жрет что попало...
— Хоть в этом утешение, господи...
— А Катька плачет... Видела? Лошадь ей жалко.
— Плачет, а торгуется... Да и правда, парень у ней с версту коломенскую... Его не укормишь...
И уже нет этих двоих, скрылись в темноте, за забором, В голоса их еще долго слышны на дороге, медленно перемещаются все дальше и дальше, пока не обрываются совсем. И тогда снова над двором одно сияющее холодное
небо, на котором звезды разбросаны, как белые яблоки на невидимом дереве... Они созревают и падают, уже на полпути превращаясь в ничто, в темноту...
«Я потерялась,—вдруг подумала Шура.— Потерялась я...Куда уж мне найти другого... Нашли бы меня саму...»
Была, наверное/уже совсем глубокая ночь. Из-за сарая показался Мишка-татарин, проволок через двор свой молот, вернулся за шкурой. Долго гремел в стайке,-обрушивая в темноте поленницы дров и ругаясь. Наконец он вышел с лопатой и стал закапывать в землю остатки лошади. С ним еще кто-то там находился, светил ему керосиновой «летучей мышью». Потом- мимо бревен медленно протопала коренастая старуха, вся перегнувшись набок под тяжестью переполненного ведра.
— Доброй ночи,— сказала она, передыхая возле Шуры.
— До свидания,— ответила девушка.
— Все сидишь?— продолжала старуха.— Как пришла, все тебя вижу. Говорили, говорили мне бабы, что с тобой случилось... Как жить-то дальше будешь?
— Как-нибудь...
— Так не годится,— перебила старуха.— Как-нибудь — дело нелюдское.
— Устроюсь,— прошептала Шура..
Старуха скособочилась, ухватила покрепче дужку ведра и заковыляла со двора, шаркая сапогами и бормоча неразборчивое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61