Он забирался высоко, за пятиконечную звезду Москвы, и ветер трепал в его руках передвигаемую ленту и флажки. Фанерный щит трещал и осыпал пересохшую краску мирового океана на мерзлую землю, на прильнувшего к материку сгорбленного человека с листком сводки в руке...
А второй мир уже с утра был наполнен мыслями о еде, о том, что и где можно достать, что надеть, продать, купить. В этом мире пересчитывали проросшие картофельные клубни. Варили баланду, из крошечной, в мизинец, рыбешки... Шили ватные унты из старых одеял. Делали беспенное глиняное мыло и варили краску из луковичной шелухи...
Как раньше ненавидела себя Шура за эту суетливую озабоченность будней с их порой нелепой случайностью, изворотливостью мысли »и скоро проходящими желаниями... Как часто проблема дров или одежды заслоняла белый свет и подчиняла себе, казалось, всего человека...
Но сегодня ночью она поняла, что нет двух миров, обособленных друг от друга. Есть только один мир, и в нем все — и малое, и великое, и называется он — жизнь. Эту жизнь надо принимать такой, какая она есть, ничего не выдумывая, не обманывая себя. Мелкое и великое проникают одно в другое, соединяются в -каких-то точках, и в местах этих пересечений рождается необходимое, чтобы не только выжить, но и победить, жить дальше, надеяться, верить в будущие встречи, ждать...
Утром она еще спорила с Тоськой, которая какими-то своими путями дошла до всего этого. И теперь она уже точно.знала, что отныне жить ей, может быть, станет труднее, зато понимать жизнь — легче...
На проходной Шура узнала, где находится отдел кадров завода. Начальник, безрукий инвалид с гвардейским значком и ленточками ранений на пиджаке, долго вертел в руках паспорт, трудовую книжку.
— Трудно у нас,— сказал он.— Вы раньше в столовой работали... Даже сравнению не подлежит.
Шура промолчала.
— Хорошо... Приходите завтра в прессовый цех. Пока подсобной рабочей. Согласны?
— Да..
Снова, как утром, пели усталые гудки. Рабочие шли на. обеденный перерыв. С гамом выбежали из проходной фе-зеушники. Пиная разодранный мяч, понеслись по пустырю. Одеты они были в нижнее солдатское бельё, выкрашенное луковой шелухой,— рубашки, подпоясанные брезентовыми поясами, кальсоны с зашитыми ширинками и тяжелые ботинки. На ходу сбрасывая лишние одежки, ребята рассыпались на две команды.
— Бей!
— Пас... Пас налево-о!
— Бе-е-ей!
Взрослые парни присоединились к мальчишкам. Пыль поднялась столбом. Голый по пояс, загорелый парень с лохматой льняной головой вырвался из толчеи, сбивая с ног защитников, стремительно повел мяч к воротам.
— Ива-а-ан! Ива-а-ан! — надрывались голоса.—Бе-е-ей!!
Шура отбежала в сторону, боясь попасть в круговорот разгоряченных тел, обернулась и вдруг узнала потное лицо и знакомые вихры волос.
— Ваня-я! — закричала она.— Ва-а-ань!!
Парень остановился, мяч выхватили у него из-под ног. Он посмотрел в сторону девушки, медленно прошел к краю поля, поднял рубашку и, на ходу надевая ее, направился к Шуре. Еще издали растерянно щурился, растопыренными пальцами приглаживая волосы. Потом остановился, тихо сказал:
— Шура... Ты?
— Я,— улыбнулась она.— Не узнаешь?
— Черт возьми,— хрипло проговорил он.— Нашлась... Шура?
— Я.
— Это ты? Ну, знаешь...
Он подошел совсем близко, тронул ее за рлечи. Высокий, пахнущий потом и мазутом, с еще.мальчишескими редкими усами на оттопыренной губе.
— Вот ты какая...
— Не узнаешь?
— Взрослая... И совсем красивая стала.
— Ты тоже ничего,— засмеялась Шура.— Отращивай бороду. На попа станешь похожим.
Он оглянулся, что-то ища.
— Чего тебе?
— Веревку.
— Зачем?
— Чтоб тебя привязать. Удерешь опять.
— Уже нет, Ванюша... Я к вам на работу поступаю.
— Как в кино... Лучше не придумаешь.
Они шли вдоль пустыря. За их спинами звенели голоса. В траве захлебывались кузнечики, жужжали пчелы. Лениво мекала ободранная коза, привязанная за ногу к
колу.
— Теперь ты никуда не денешься. Будем вместе... Тут наших много. Ты их не забыла? Они тебя вспоминают...
— Я тоже...
— Ты рада, что мы встретились?.. Только честно.
— Честное слово.
И снова запели гудки. Далеко — над паровозоремонтными мастерскими. И рядом — за каменным забором с козырьком из колючей проволоки.
— Мне пора... Перерыв кончается...— Иван мнется.— Когда еще тебя увижу? Ты подойди к концу смены... В кино сходим. Вчера получка была — деньги есть...
— Давай сходим,— соглашается Шура, и парень почему-то краснеет, смотрит на нее исподлобья.
На пустыре уже никого. В дверях проходной исчезают последние фезеушники.
— Я побежал... Значит —после смены... Не забудь! «Господи,—думает Шура.— Вот и начинается у меня новая жизнь... Он тоже совсем взрослый... Думала ли встретиться? Наверно, судьба...»
Дома ее встретила тишина. Она заглянула на кухню и между простынями и полотенцами, висящими на веревках, увидела Тоську. Та сидела за столом, перед горкой вареной картошки, опустив бессильно руки на клеенку.
— Слышь... Тося? — позвала Шура и, раздвигая мокрые рубашки и подштанники пошла к ней.
— Чего тебе? — глухо ответила Тоська и, повернувшись, неприветливо добавила: — Нечего тебе тут делать... Иди к себе.
— Что с тобой? — удивилась Шура.
Лицо у Тоськи было каменно-неподвижным, и только ее тонкие, тщательно выщипанные бровки чуть заметно подрагивали над невидящими пустыми глазами.
— Иди, иди,— сказала она и медленным движением взяла нож, стала снимать кожуру с картошки. И кожура снималась полосками, тонкая и ровная. Затем отбросила нож, задумалась и поднялась с табуретки. Тоська пошла к Плите, запуталась в свисающей с веревки выстиранной исподней рубашке капитана и вдруг, вскрикнув зло, с ожесточением: «Да что же это делается?! В своей же квартире хозяйкой не можешь быть?!» — начала яростно обрывать белье с веревки и бросать на пол.
Всю кухню усеяли свежевыстиранные белые комья спутанного белья. И только тогда Тоська вдруг-остановилась, посмотрела вокруг себя испуганным и растерянным взглядом, поднесла руку к лицу и пошла к столу. Упала головой на клеенку ,и тихонько заплакала.
Переступая через скомканное белье, Шура принесла воды и напоила Тосю. Та пила и плакала, вода в кружке булькала и поднималась пузырями.
— Успокойся,— Шура погладила ее по голове и, не- выдержав, сердито прикрикнула: — Да успокойся же! Расскажи толком.... Ну?!
— Федю убили,— с трудом проговорила Тоська.— То-варищ приходил... Вместе в,том бою были... Закричал: «За Родину...» и упал. Героя ему дают... Шура обняла вздрагивающую на столе голову Тоськи и, прижавшись к ней, тоже заплакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
А второй мир уже с утра был наполнен мыслями о еде, о том, что и где можно достать, что надеть, продать, купить. В этом мире пересчитывали проросшие картофельные клубни. Варили баланду, из крошечной, в мизинец, рыбешки... Шили ватные унты из старых одеял. Делали беспенное глиняное мыло и варили краску из луковичной шелухи...
Как раньше ненавидела себя Шура за эту суетливую озабоченность будней с их порой нелепой случайностью, изворотливостью мысли »и скоро проходящими желаниями... Как часто проблема дров или одежды заслоняла белый свет и подчиняла себе, казалось, всего человека...
Но сегодня ночью она поняла, что нет двух миров, обособленных друг от друга. Есть только один мир, и в нем все — и малое, и великое, и называется он — жизнь. Эту жизнь надо принимать такой, какая она есть, ничего не выдумывая, не обманывая себя. Мелкое и великое проникают одно в другое, соединяются в -каких-то точках, и в местах этих пересечений рождается необходимое, чтобы не только выжить, но и победить, жить дальше, надеяться, верить в будущие встречи, ждать...
Утром она еще спорила с Тоськой, которая какими-то своими путями дошла до всего этого. И теперь она уже точно.знала, что отныне жить ей, может быть, станет труднее, зато понимать жизнь — легче...
На проходной Шура узнала, где находится отдел кадров завода. Начальник, безрукий инвалид с гвардейским значком и ленточками ранений на пиджаке, долго вертел в руках паспорт, трудовую книжку.
— Трудно у нас,— сказал он.— Вы раньше в столовой работали... Даже сравнению не подлежит.
Шура промолчала.
— Хорошо... Приходите завтра в прессовый цех. Пока подсобной рабочей. Согласны?
— Да..
Снова, как утром, пели усталые гудки. Рабочие шли на. обеденный перерыв. С гамом выбежали из проходной фе-зеушники. Пиная разодранный мяч, понеслись по пустырю. Одеты они были в нижнее солдатское бельё, выкрашенное луковой шелухой,— рубашки, подпоясанные брезентовыми поясами, кальсоны с зашитыми ширинками и тяжелые ботинки. На ходу сбрасывая лишние одежки, ребята рассыпались на две команды.
— Бей!
— Пас... Пас налево-о!
— Бе-е-ей!
Взрослые парни присоединились к мальчишкам. Пыль поднялась столбом. Голый по пояс, загорелый парень с лохматой льняной головой вырвался из толчеи, сбивая с ног защитников, стремительно повел мяч к воротам.
— Ива-а-ан! Ива-а-ан! — надрывались голоса.—Бе-е-ей!!
Шура отбежала в сторону, боясь попасть в круговорот разгоряченных тел, обернулась и вдруг узнала потное лицо и знакомые вихры волос.
— Ваня-я! — закричала она.— Ва-а-ань!!
Парень остановился, мяч выхватили у него из-под ног. Он посмотрел в сторону девушки, медленно прошел к краю поля, поднял рубашку и, на ходу надевая ее, направился к Шуре. Еще издали растерянно щурился, растопыренными пальцами приглаживая волосы. Потом остановился, тихо сказал:
— Шура... Ты?
— Я,— улыбнулась она.— Не узнаешь?
— Черт возьми,— хрипло проговорил он.— Нашлась... Шура?
— Я.
— Это ты? Ну, знаешь...
Он подошел совсем близко, тронул ее за рлечи. Высокий, пахнущий потом и мазутом, с еще.мальчишескими редкими усами на оттопыренной губе.
— Вот ты какая...
— Не узнаешь?
— Взрослая... И совсем красивая стала.
— Ты тоже ничего,— засмеялась Шура.— Отращивай бороду. На попа станешь похожим.
Он оглянулся, что-то ища.
— Чего тебе?
— Веревку.
— Зачем?
— Чтоб тебя привязать. Удерешь опять.
— Уже нет, Ванюша... Я к вам на работу поступаю.
— Как в кино... Лучше не придумаешь.
Они шли вдоль пустыря. За их спинами звенели голоса. В траве захлебывались кузнечики, жужжали пчелы. Лениво мекала ободранная коза, привязанная за ногу к
колу.
— Теперь ты никуда не денешься. Будем вместе... Тут наших много. Ты их не забыла? Они тебя вспоминают...
— Я тоже...
— Ты рада, что мы встретились?.. Только честно.
— Честное слово.
И снова запели гудки. Далеко — над паровозоремонтными мастерскими. И рядом — за каменным забором с козырьком из колючей проволоки.
— Мне пора... Перерыв кончается...— Иван мнется.— Когда еще тебя увижу? Ты подойди к концу смены... В кино сходим. Вчера получка была — деньги есть...
— Давай сходим,— соглашается Шура, и парень почему-то краснеет, смотрит на нее исподлобья.
На пустыре уже никого. В дверях проходной исчезают последние фезеушники.
— Я побежал... Значит —после смены... Не забудь! «Господи,—думает Шура.— Вот и начинается у меня новая жизнь... Он тоже совсем взрослый... Думала ли встретиться? Наверно, судьба...»
Дома ее встретила тишина. Она заглянула на кухню и между простынями и полотенцами, висящими на веревках, увидела Тоську. Та сидела за столом, перед горкой вареной картошки, опустив бессильно руки на клеенку.
— Слышь... Тося? — позвала Шура и, раздвигая мокрые рубашки и подштанники пошла к ней.
— Чего тебе? — глухо ответила Тоська и, повернувшись, неприветливо добавила: — Нечего тебе тут делать... Иди к себе.
— Что с тобой? — удивилась Шура.
Лицо у Тоськи было каменно-неподвижным, и только ее тонкие, тщательно выщипанные бровки чуть заметно подрагивали над невидящими пустыми глазами.
— Иди, иди,— сказала она и медленным движением взяла нож, стала снимать кожуру с картошки. И кожура снималась полосками, тонкая и ровная. Затем отбросила нож, задумалась и поднялась с табуретки. Тоська пошла к Плите, запуталась в свисающей с веревки выстиранной исподней рубашке капитана и вдруг, вскрикнув зло, с ожесточением: «Да что же это делается?! В своей же квартире хозяйкой не можешь быть?!» — начала яростно обрывать белье с веревки и бросать на пол.
Всю кухню усеяли свежевыстиранные белые комья спутанного белья. И только тогда Тоська вдруг-остановилась, посмотрела вокруг себя испуганным и растерянным взглядом, поднесла руку к лицу и пошла к столу. Упала головой на клеенку ,и тихонько заплакала.
Переступая через скомканное белье, Шура принесла воды и напоила Тосю. Та пила и плакала, вода в кружке булькала и поднималась пузырями.
— Успокойся,— Шура погладила ее по голове и, не- выдержав, сердито прикрикнула: — Да успокойся же! Расскажи толком.... Ну?!
— Федю убили,— с трудом проговорила Тоська.— То-варищ приходил... Вместе в,том бою были... Закричал: «За Родину...» и упал. Героя ему дают... Шура обняла вздрагивающую на столе голову Тоськи и, прижавшись к ней, тоже заплакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61