— Девочку возьмите, гады... Откройте на минуту!!
Шура слышала, как за ними бежали остальные люди и тоже стучали в двери, упрашивали, кричали в голос, грозили или пытались ломать доски, кроша' их яростными ударами гальки.
— Люди-и-и! Откройте, люди-и!
Эшелон стоял неподвижно, безмолвный, словно вымерший, но все уже знали, что он был наполнен дыханием притаившихся людей, сдавленными разговорами и редким плачем перепуганных детей. Иногда сверху вагона откидывался, железный люк и из темноты, в которой виден был дрожащий свет коптилки, раздавалась ругань или женский голос надрывно кричал:
— Чего колотишь, чего?! Дыхать нечем, по крышу забито! Давай дале...
Снизу, от насыпи, сразу доносилось несколько голосов:
— Порасселись там,-гады! Буржуи чертовы! А ну, открывай! Тут тоже дети!. Креста на вас нет!
И кто-нибудь невидимый в темноте, но самый отчаянно-яростный, вдруг выкрикивал:
— Своих бросаете?! Стрелять вас надо-о-о!
Звякнув, люк захлопывался, и люди, бежали вдоль темного строя вагонов, скрипя галькой, тяжело дыша и колотясь в безмолвные деревянные коробки, окованные крашеным железом.
Милиционер все тащил Шуру, больно дергая ее за руку, потом остановился и стал подсаживать. Шура стукнулась щекой о что-то твердое, ухватилась пальцами за какой-то угол и стала подтягиваться наверх. Но в это время оттуда, куда она лезла, послышался окрик, руки соскользнули, и она полетела вниз.
Шура приподнялась на земле и увидела длинный борт платформы, затянутой брезентом. Там, поставив на угол ногу в сапоге, стоял человек с винтовкой, направленной на милиционера.
—Назад! — кричал он и поводил жалом сверкающего штыка. За спиной человека была луна и желтеющий край тучи, но черная голова в кепке закрывала их.
— Девочку возьми,— попросил милиционер.
— Назад! Оборонный завод эвакуируется... Под трибунал хочешь? Назад!!
— Дура ты,— милиционер отвел в сторону штык,— человек погибает,, а ты трибуналом пугаешь. А за человека кто отвечать будет?
— Это не мое дело.. Не трожь винтовку, стрелять буду! Шура стала медленно подниматься с насыпи, опираясь руками на ледяную гальку.
— Ах ты вот какой! —вдруг тихо и с ненавистью прошептал милиционер, и часовой чуть попятился от угла платформы.
— Но, но, но...—неуверенно сказал он.
— А- ты знаешь, кто я? — голос милиционера окреп.— Ты что, не видишь форму? Или для тебя уже Советская власть кончилась?
— Ну, ладно, ты брось,— часовой растерянно искал слова.— Вижу, что милиционер... Ну так что?
— А то, что я приказываю тебе взять этого человека! — перебил милиционер.— Как исполнение моего служебного долга! Именем Советской власти!
Часовой убрал винтовку, потоптался и вдруг сказал:
— А идите вы псе к черту! Может, меня и не было на этом углу... Может, она сама залезла...
Он закинул винтовку за плечо и пошел в темноту; на другую сторону платформы.
Милиционер засуетился, подвел Шуру к платформе, на секунду неожиданно обнял ее и коснулся губами щеки.
— Давай, доця, давай. Ни пуха тебе ни пера.,. Может, свидимся, а нет,— так нет... Прощай, милая.
Он поднатужился и, кряхтя, начал толкать Шуру на платформу. Девушка была тяжелой, силы совсем оставили ее. Слабыми руками пыталась цепляться за угол, срывались ноги, наконец, с трудом перевалилась через край и рухнула на платформу, уткнувшись лицом в мокрый брезент, от которого пахло мазутом.
Вскрикнул паровоз. Дернулся состав. Пошел медленно, набирая скорость. Сквозь крики оставшихся. Мимо нависших стен сожженного полустанка. Куда? В черный мрак, и котором громко били железом о железо, все чаще, чаще, пока удары не слились в барабанящий грохот. Вошел ветер. Он вырвал из-под лежащей Шуры кусок брезента и развернул его над ней черным ломким крылом. Крыло наотмашь хлестало по доскам, затем выровнялось и зареяло
в темноте косым парусом... Л десятки, сотни торопливых рук хватали из-под колес ржавые и погнутые гвозди, разгибали их звенящими молотками и наперебой вколачивали в гудящие шпалы...
БОЙ
В первом же бою Володькин полк потерпел поражение. Он шел в атаку по длинному бесконечному осеннему полю, на котором росла картофельная ботва, вбитая в раскисшую землю недельным нестихающим дождем. Бежали долго, крича ура-а-а!, прямо на невидимые пулеметы. Мокрые столбы разрывов мин вырастали среди редкой цепочки людей. Бежали и падали в грязь, роняя необстрелянные желтые-винтовки.
Низкие тучи стлались по серому небу. На далеком горизонте светлел день. -И поле было такое громадное, что его размытые края сливались с тем странным миром, в котором где-то было солнце, теплая земля, и покрытые коростой грязи измученные, люди не бежали цепью, невидяще. тыкая перед собой блестящей соломинкой слабого штыка...
А потом вышли немецкие танки. Они катились медленно, часто останавливаясь. Поредевшая пехотная цепь залегла, послышались хлопки винтовочных выстрелов, а танки все шли, и тогда пехота побежала назад, оставляя на картофельном поле темные бугры упавших...
На всем поле эти люди были одни, за ними не стояли другие воинские части, и уже ничто не могло удержать беспорядочную, толпу. Где-то еще били одинокие противотанковые пушки. Два черных клуба дыма поднялись к небу от замерших танков, но напрасно ротные командиры стреляли из пистолетов в воздух и кричали сорванными голосами.
А дождь все лил, барабаня по лужам, расквашивал землю, омывал вывороченную, взрывами розовую, как человеческая кожа, картошку.С одиноких деревьев слетали последние листья. Сизые тучи напоминали о первом, снеге, и порывистый ветер заворачивал на убитых полы мокрых шинелей...
Люди добежали до своих окопов, по дну которых текли ручьи, подмывая оседающие стены, но мины стали разрушать переходы, после каждого попадания обваливая груды чернозема, перевитого бледными обескровленными корнями... .
Володька с трудом вылез из окопа и, оглянувшись, увидел только далекие коробки движущихся танков, взблески орудийных выстрелов и рядом с собой, на расплывшемся бруствере, человека с расколотой синей головой.
Володька поднял винтовку и бросился дальше. Потом поскользнулся и, на минуту ослепший, остановился под дождем, раскинув измазанные землей руки и задрав к небу черное лицо.
Откуда-то из серой пелены дождя вынырнул лейтенант с волосами, приклеенными к щекам.
— Мать твою... перемать! Наза-а-ад!!..
Он толкнул Володьку в грудь и побежал дальше, к другим. Володька нерешительно затоптался, но тут за его спиной что-то лопнуло с оглушительной силой, и он, по-заячьи втянув голову в плечи, бросился вперед.
Потом он оказался на широкой дороге с размытыми глубокими колеями. Они шли по ней редкой толпой, молчаливые, грязные, не узнающие друг друга. Дождь окончился, но небо опустилось еще ниже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Шура слышала, как за ними бежали остальные люди и тоже стучали в двери, упрашивали, кричали в голос, грозили или пытались ломать доски, кроша' их яростными ударами гальки.
— Люди-и-и! Откройте, люди-и!
Эшелон стоял неподвижно, безмолвный, словно вымерший, но все уже знали, что он был наполнен дыханием притаившихся людей, сдавленными разговорами и редким плачем перепуганных детей. Иногда сверху вагона откидывался, железный люк и из темноты, в которой виден был дрожащий свет коптилки, раздавалась ругань или женский голос надрывно кричал:
— Чего колотишь, чего?! Дыхать нечем, по крышу забито! Давай дале...
Снизу, от насыпи, сразу доносилось несколько голосов:
— Порасселись там,-гады! Буржуи чертовы! А ну, открывай! Тут тоже дети!. Креста на вас нет!
И кто-нибудь невидимый в темноте, но самый отчаянно-яростный, вдруг выкрикивал:
— Своих бросаете?! Стрелять вас надо-о-о!
Звякнув, люк захлопывался, и люди, бежали вдоль темного строя вагонов, скрипя галькой, тяжело дыша и колотясь в безмолвные деревянные коробки, окованные крашеным железом.
Милиционер все тащил Шуру, больно дергая ее за руку, потом остановился и стал подсаживать. Шура стукнулась щекой о что-то твердое, ухватилась пальцами за какой-то угол и стала подтягиваться наверх. Но в это время оттуда, куда она лезла, послышался окрик, руки соскользнули, и она полетела вниз.
Шура приподнялась на земле и увидела длинный борт платформы, затянутой брезентом. Там, поставив на угол ногу в сапоге, стоял человек с винтовкой, направленной на милиционера.
—Назад! — кричал он и поводил жалом сверкающего штыка. За спиной человека была луна и желтеющий край тучи, но черная голова в кепке закрывала их.
— Девочку возьми,— попросил милиционер.
— Назад! Оборонный завод эвакуируется... Под трибунал хочешь? Назад!!
— Дура ты,— милиционер отвел в сторону штык,— человек погибает,, а ты трибуналом пугаешь. А за человека кто отвечать будет?
— Это не мое дело.. Не трожь винтовку, стрелять буду! Шура стала медленно подниматься с насыпи, опираясь руками на ледяную гальку.
— Ах ты вот какой! —вдруг тихо и с ненавистью прошептал милиционер, и часовой чуть попятился от угла платформы.
— Но, но, но...—неуверенно сказал он.
— А- ты знаешь, кто я? — голос милиционера окреп.— Ты что, не видишь форму? Или для тебя уже Советская власть кончилась?
— Ну, ладно, ты брось,— часовой растерянно искал слова.— Вижу, что милиционер... Ну так что?
— А то, что я приказываю тебе взять этого человека! — перебил милиционер.— Как исполнение моего служебного долга! Именем Советской власти!
Часовой убрал винтовку, потоптался и вдруг сказал:
— А идите вы псе к черту! Может, меня и не было на этом углу... Может, она сама залезла...
Он закинул винтовку за плечо и пошел в темноту; на другую сторону платформы.
Милиционер засуетился, подвел Шуру к платформе, на секунду неожиданно обнял ее и коснулся губами щеки.
— Давай, доця, давай. Ни пуха тебе ни пера.,. Может, свидимся, а нет,— так нет... Прощай, милая.
Он поднатужился и, кряхтя, начал толкать Шуру на платформу. Девушка была тяжелой, силы совсем оставили ее. Слабыми руками пыталась цепляться за угол, срывались ноги, наконец, с трудом перевалилась через край и рухнула на платформу, уткнувшись лицом в мокрый брезент, от которого пахло мазутом.
Вскрикнул паровоз. Дернулся состав. Пошел медленно, набирая скорость. Сквозь крики оставшихся. Мимо нависших стен сожженного полустанка. Куда? В черный мрак, и котором громко били железом о железо, все чаще, чаще, пока удары не слились в барабанящий грохот. Вошел ветер. Он вырвал из-под лежащей Шуры кусок брезента и развернул его над ней черным ломким крылом. Крыло наотмашь хлестало по доскам, затем выровнялось и зареяло
в темноте косым парусом... Л десятки, сотни торопливых рук хватали из-под колес ржавые и погнутые гвозди, разгибали их звенящими молотками и наперебой вколачивали в гудящие шпалы...
БОЙ
В первом же бою Володькин полк потерпел поражение. Он шел в атаку по длинному бесконечному осеннему полю, на котором росла картофельная ботва, вбитая в раскисшую землю недельным нестихающим дождем. Бежали долго, крича ура-а-а!, прямо на невидимые пулеметы. Мокрые столбы разрывов мин вырастали среди редкой цепочки людей. Бежали и падали в грязь, роняя необстрелянные желтые-винтовки.
Низкие тучи стлались по серому небу. На далеком горизонте светлел день. -И поле было такое громадное, что его размытые края сливались с тем странным миром, в котором где-то было солнце, теплая земля, и покрытые коростой грязи измученные, люди не бежали цепью, невидяще. тыкая перед собой блестящей соломинкой слабого штыка...
А потом вышли немецкие танки. Они катились медленно, часто останавливаясь. Поредевшая пехотная цепь залегла, послышались хлопки винтовочных выстрелов, а танки все шли, и тогда пехота побежала назад, оставляя на картофельном поле темные бугры упавших...
На всем поле эти люди были одни, за ними не стояли другие воинские части, и уже ничто не могло удержать беспорядочную, толпу. Где-то еще били одинокие противотанковые пушки. Два черных клуба дыма поднялись к небу от замерших танков, но напрасно ротные командиры стреляли из пистолетов в воздух и кричали сорванными голосами.
А дождь все лил, барабаня по лужам, расквашивал землю, омывал вывороченную, взрывами розовую, как человеческая кожа, картошку.С одиноких деревьев слетали последние листья. Сизые тучи напоминали о первом, снеге, и порывистый ветер заворачивал на убитых полы мокрых шинелей...
Люди добежали до своих окопов, по дну которых текли ручьи, подмывая оседающие стены, но мины стали разрушать переходы, после каждого попадания обваливая груды чернозема, перевитого бледными обескровленными корнями... .
Володька с трудом вылез из окопа и, оглянувшись, увидел только далекие коробки движущихся танков, взблески орудийных выстрелов и рядом с собой, на расплывшемся бруствере, человека с расколотой синей головой.
Володька поднял винтовку и бросился дальше. Потом поскользнулся и, на минуту ослепший, остановился под дождем, раскинув измазанные землей руки и задрав к небу черное лицо.
Откуда-то из серой пелены дождя вынырнул лейтенант с волосами, приклеенными к щекам.
— Мать твою... перемать! Наза-а-ад!!..
Он толкнул Володьку в грудь и побежал дальше, к другим. Володька нерешительно затоптался, но тут за его спиной что-то лопнуло с оглушительной силой, и он, по-заячьи втянув голову в плечи, бросился вперед.
Потом он оказался на широкой дороге с размытыми глубокими колеями. Они шли по ней редкой толпой, молчаливые, грязные, не узнающие друг друга. Дождь окончился, но небо опустилось еще ниже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61