— Агнешка, не таись! Знаю о письме, мне почтальон сказал. Быстро читай! Я хочу знать, что пишет Штефан.
— Какие вы противные! И что вы такие любопытные? Чего пристаете? Разве моя вина, что вам никто не пишет? Да там и нет ничего такого. Кланяется, вот и все.
— А как кланяется? Ну читай же, Агнешка! Мы хотим знать, как он нам кланяется.
— Зачем мне читать? Я и так все помню. А хотела бы, могла бы и присочинить.
— А ты лучше не присочиняй!
— Да не могу я прочесть. Правда!
— Почему не можешь? — В Вильме росло любопытство.— Видишь, какая ты? Теперь уж я от тебя не отстану, потому что мне стало еще интересней.
— И мне интересно,— призналась мать.— Где письмо? Куда его спрятала? Немедля покажи! А некоторые места можешь и пропустить.
— Лучше не надо! Пусть ничего не пропускает. Наконец Агнешка сдалась.
Письма Штефана были красиво и аккуратно написаны, аккуратным и обстоятельным было их содержание: он сообщал Агнешке, не упустив ничего, обо всех новостях, событиях, о разных забавных, повседневных мелочах и всегда в письмах было множество вопросов, советов, примеров, наставлений, приветов и поцелуев на долю каждого. Иной раз, в самом деле, было просто трогательно, как он умудрялся всех и все держать в памяти, поминать и то и се, спрашивать об одном, другом, третьем или даже о совсем далекой родне и слать поклоны именно тогда, когда было нужно.
По поводу каждого письма Штефана начинались бесконечные толки. Порой в разговор приходилось вступать и Имро — Вильма всегда обо всем ему докладывала.
Имро любил свояка, но, случалось, и злость брала на него, и тогда начинал он ворчать: — Черт возьми, вы ни о чем другом и не говорите, все только о Штефане. Вы что, думаете, он там пропадет? Съедят его там, что ли? Сапоги ему были нужны, да? Ведь я его туда не посылал, я ему сапог не навязывал. Хотел быть жандармом, хотел носить форму, пусть теперь и носит ее. Думаете, ему кто поможет? Кто ему теперь поможет? Ждать надо! Ждите конца войны, а там, глядишь, что-нибудь да проклюнется! До некоторых вещей человек своим умом дойти должен. Хочешь носить сапоги и форму, топай, маршируй, слушайся, повинуйся, маршируй и слушайся. Я за него топать не собираюсь. О таких делах надо было раньше думать. Что в армии, что в жандармах — никакой романтики уже не осталось. А может, ее никогда и не было. А хоть и была бы, теперь каждый, у кого голова на плечах, плюет на романтику. В форму человека можно только впихнуть. А того, кто лезет туда из-за денег либо ради сапог, мне не жалко. Всяк умный, пока все хорошо, а когда плохо, да-да, когда потом туго приходится, вздыхать поздно. Раньше надо было вздыхать! Ведь когда плохо, так всем уже плохо. Каждый сам должен с бедой справиться.
15
У Имро, правда, были иные заботы. Он встречался со Штефкой два-три раза в неделю и всякий раз цепенел от страха при мысли, что Вильма что-то узнает, даже, может, узнала, но еще не уверилась в этом.
Однажды Штефка спросила его: — Вильма ничего не знает?
— Ничего,— сказал Имро.— Откуда ей знать? Или ты думаешь, я ей исповедуюсь?
— Даже ни о чем не догадывается? — выпытывала она.— Не подозревает тебя?
— Думаю, нет, навряд ли.— Имро старался убедить Штефку, а главное, себя.— Наверняка ничего не знает. Откуда ей знать?!
Помолчали, а потом Штефка опять заговорила, должно быть, ее мучила совесть.— Знаешь, я иногда чувствую свою вину перед Йожо, а вот как подумаю, то сдается мне, что я вовсе и не виновата.
Имро поглядел на нее с любопытством. Нельзя ли понятнее выразить свою мысль?
— Знаешь, я тебя еще раньше любила,—продолжала Штефка.— Очень любила. Но чувствовала, что ты ко мне равнодушен, что тебе дела нет до меня. Обидно было. До сих пор обидно. Сперва я на тебя даже немножко злилась. Ты, конечно, был обручен с Вильмой, я понимала, но все же и со мной можно было обходиться поласковей, помягче. Это как бы задевало меня, обижало. Хотелось отомстить тебе, а как — не могла придумать. Йожо я не любила, возможно, даже ненавидела и знала, что ты его не выносишь.
Имро перебил ее: — Я такого тебе не говорил.
Но Штефка стояла на своем.— Ты намекнул,— сказала она с улыбкой.— Но не в этом дело. Я хотела тебе отомстить и не знала как. Вот я и уступила уговорам Йожо. Знаю, что глупо. А ты что об этом думаешь?
— Что мне думать? Ничего я не думаю. Могу только сказать, в каком я был тогда положении.
— Нет, не надо. Не надо ничего говорить. Хотелось бы просто знать, что ты обо мне думаешь.
— Говорю же: ничего не думаю.
— Ты, должно быть, не понимаешь меня. Я отдалась Йожо гораздо позже, чем ты думаешь. Просто так, ни с того ни с сего. Из упрямства. Не могла тебя переупрямить — тебе же было на меня наплевать,— вот я и решила себя обмануть — и обманула.
Имро молчал. Свои мысли он держал про себя.
— Только Йожко обидел меня больней, чем ты думаешь,— продолжала она.— Не представляешь, какой он был грубый. Но я сама виновата. Конечно, сама виновата, сейчас-то я понимаю, но тогда, когда ты меня сторонился, а Йожо ходил за мной по пятам, я ужасно злилась и со злости, может, и отдалась ему. Случилось это вечером, и я тогда очень переживала, не могла и слова вымолвить, не знаю, что со мной тогда стало, а в нем-то уже была уверенность, он знал, что взял верх, вс? время шутил, болтал, но хоть это были й шутки, а все равно в них было много грубого и обидного. Представляешь, что он мне сказал под конец? Он сказал: думал я, что ты еще девушка, а ты обыкновенная курвочка. И еще ржал при этом. Я просто не знала, как защититься. Тогда-то я действительно была еще честной, действительно была девушкой, а он дурак, кругом дурак, господи, что за дурак, он даже не понял, что я была девушкой! Правда, потом он изменился, стал относиться ко мне лучше, и сейчас он гораздо мягче, совсем другой, но о том я не забыла, просто не могу забыть, как оп тогда со мной обошелся и что сказал тогда. А знаешь, что я сказала ему? Я была девушкой, но ты этого так и не понял, не заметил, и потому, Йожо, если представится случай, я тебе изменю, чтобы ты оказался прав. И может, только потому я с тобой первый раз и легла.
— Только потому? Значит, только потому ты со мной встречаешься, что злишься на Йожо?
— Не только потому. Я же говорю, что любила тебя, вот именно, любила и люблю до сих пор. Долго меня мучила совесть, правда, я корила себя еще и за то, что перец тобой провинилась. Ведь Йожо я видеть не могла. И после свадьбы он был мне противен. Теперь я вроде притерпелась. А вот люблю ли, трудно сказать, в самом деле, трудно сказать. До сих пор не знаю. Отец говорит, что Йожо всего-навсего управитель, и не больше. По-моему, метко сказано. Он старательный, все, что нужно, достанет. Иной раз начнет уверять, что я для него очень много значу, слова всякие подыскивает, чтобы меня убедить, отблагодарить, но мне-то сдается, что он говорит об этом так же, как о табаке или кукурузе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
— Какие вы противные! И что вы такие любопытные? Чего пристаете? Разве моя вина, что вам никто не пишет? Да там и нет ничего такого. Кланяется, вот и все.
— А как кланяется? Ну читай же, Агнешка! Мы хотим знать, как он нам кланяется.
— Зачем мне читать? Я и так все помню. А хотела бы, могла бы и присочинить.
— А ты лучше не присочиняй!
— Да не могу я прочесть. Правда!
— Почему не можешь? — В Вильме росло любопытство.— Видишь, какая ты? Теперь уж я от тебя не отстану, потому что мне стало еще интересней.
— И мне интересно,— призналась мать.— Где письмо? Куда его спрятала? Немедля покажи! А некоторые места можешь и пропустить.
— Лучше не надо! Пусть ничего не пропускает. Наконец Агнешка сдалась.
Письма Штефана были красиво и аккуратно написаны, аккуратным и обстоятельным было их содержание: он сообщал Агнешке, не упустив ничего, обо всех новостях, событиях, о разных забавных, повседневных мелочах и всегда в письмах было множество вопросов, советов, примеров, наставлений, приветов и поцелуев на долю каждого. Иной раз, в самом деле, было просто трогательно, как он умудрялся всех и все держать в памяти, поминать и то и се, спрашивать об одном, другом, третьем или даже о совсем далекой родне и слать поклоны именно тогда, когда было нужно.
По поводу каждого письма Штефана начинались бесконечные толки. Порой в разговор приходилось вступать и Имро — Вильма всегда обо всем ему докладывала.
Имро любил свояка, но, случалось, и злость брала на него, и тогда начинал он ворчать: — Черт возьми, вы ни о чем другом и не говорите, все только о Штефане. Вы что, думаете, он там пропадет? Съедят его там, что ли? Сапоги ему были нужны, да? Ведь я его туда не посылал, я ему сапог не навязывал. Хотел быть жандармом, хотел носить форму, пусть теперь и носит ее. Думаете, ему кто поможет? Кто ему теперь поможет? Ждать надо! Ждите конца войны, а там, глядишь, что-нибудь да проклюнется! До некоторых вещей человек своим умом дойти должен. Хочешь носить сапоги и форму, топай, маршируй, слушайся, повинуйся, маршируй и слушайся. Я за него топать не собираюсь. О таких делах надо было раньше думать. Что в армии, что в жандармах — никакой романтики уже не осталось. А может, ее никогда и не было. А хоть и была бы, теперь каждый, у кого голова на плечах, плюет на романтику. В форму человека можно только впихнуть. А того, кто лезет туда из-за денег либо ради сапог, мне не жалко. Всяк умный, пока все хорошо, а когда плохо, да-да, когда потом туго приходится, вздыхать поздно. Раньше надо было вздыхать! Ведь когда плохо, так всем уже плохо. Каждый сам должен с бедой справиться.
15
У Имро, правда, были иные заботы. Он встречался со Штефкой два-три раза в неделю и всякий раз цепенел от страха при мысли, что Вильма что-то узнает, даже, может, узнала, но еще не уверилась в этом.
Однажды Штефка спросила его: — Вильма ничего не знает?
— Ничего,— сказал Имро.— Откуда ей знать? Или ты думаешь, я ей исповедуюсь?
— Даже ни о чем не догадывается? — выпытывала она.— Не подозревает тебя?
— Думаю, нет, навряд ли.— Имро старался убедить Штефку, а главное, себя.— Наверняка ничего не знает. Откуда ей знать?!
Помолчали, а потом Штефка опять заговорила, должно быть, ее мучила совесть.— Знаешь, я иногда чувствую свою вину перед Йожо, а вот как подумаю, то сдается мне, что я вовсе и не виновата.
Имро поглядел на нее с любопытством. Нельзя ли понятнее выразить свою мысль?
— Знаешь, я тебя еще раньше любила,—продолжала Штефка.— Очень любила. Но чувствовала, что ты ко мне равнодушен, что тебе дела нет до меня. Обидно было. До сих пор обидно. Сперва я на тебя даже немножко злилась. Ты, конечно, был обручен с Вильмой, я понимала, но все же и со мной можно было обходиться поласковей, помягче. Это как бы задевало меня, обижало. Хотелось отомстить тебе, а как — не могла придумать. Йожо я не любила, возможно, даже ненавидела и знала, что ты его не выносишь.
Имро перебил ее: — Я такого тебе не говорил.
Но Штефка стояла на своем.— Ты намекнул,— сказала она с улыбкой.— Но не в этом дело. Я хотела тебе отомстить и не знала как. Вот я и уступила уговорам Йожо. Знаю, что глупо. А ты что об этом думаешь?
— Что мне думать? Ничего я не думаю. Могу только сказать, в каком я был тогда положении.
— Нет, не надо. Не надо ничего говорить. Хотелось бы просто знать, что ты обо мне думаешь.
— Говорю же: ничего не думаю.
— Ты, должно быть, не понимаешь меня. Я отдалась Йожо гораздо позже, чем ты думаешь. Просто так, ни с того ни с сего. Из упрямства. Не могла тебя переупрямить — тебе же было на меня наплевать,— вот я и решила себя обмануть — и обманула.
Имро молчал. Свои мысли он держал про себя.
— Только Йожко обидел меня больней, чем ты думаешь,— продолжала она.— Не представляешь, какой он был грубый. Но я сама виновата. Конечно, сама виновата, сейчас-то я понимаю, но тогда, когда ты меня сторонился, а Йожо ходил за мной по пятам, я ужасно злилась и со злости, может, и отдалась ему. Случилось это вечером, и я тогда очень переживала, не могла и слова вымолвить, не знаю, что со мной тогда стало, а в нем-то уже была уверенность, он знал, что взял верх, вс? время шутил, болтал, но хоть это были й шутки, а все равно в них было много грубого и обидного. Представляешь, что он мне сказал под конец? Он сказал: думал я, что ты еще девушка, а ты обыкновенная курвочка. И еще ржал при этом. Я просто не знала, как защититься. Тогда-то я действительно была еще честной, действительно была девушкой, а он дурак, кругом дурак, господи, что за дурак, он даже не понял, что я была девушкой! Правда, потом он изменился, стал относиться ко мне лучше, и сейчас он гораздо мягче, совсем другой, но о том я не забыла, просто не могу забыть, как оп тогда со мной обошелся и что сказал тогда. А знаешь, что я сказала ему? Я была девушкой, но ты этого так и не понял, не заметил, и потому, Йожо, если представится случай, я тебе изменю, чтобы ты оказался прав. И может, только потому я с тобой первый раз и легла.
— Только потому? Значит, только потому ты со мной встречаешься, что злишься на Йожо?
— Не только потому. Я же говорю, что любила тебя, вот именно, любила и люблю до сих пор. Долго меня мучила совесть, правда, я корила себя еще и за то, что перец тобой провинилась. Ведь Йожо я видеть не могла. И после свадьбы он был мне противен. Теперь я вроде притерпелась. А вот люблю ли, трудно сказать, в самом деле, трудно сказать. До сих пор не знаю. Отец говорит, что Йожо всего-навсего управитель, и не больше. По-моему, метко сказано. Он старательный, все, что нужно, достанет. Иной раз начнет уверять, что я для него очень много значу, слова всякие подыскивает, чтобы меня убедить, отблагодарить, но мне-то сдается, что он говорит об этом так же, как о табаке или кукурузе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186