У нового костела есть хоть иногда чем поживиться: то мотыга, то ведерко известки... А раз зубило, бурав с коловоротом нашелся,.. Ну, Гульдан, ищи теперь свищи...
К костелу, опираясь на тонкую палочку, бредет сгорбленная старушка. Издали походит она на утку: вытягивает шею, озирается пытливо по сторонам — хочет всех разглядеть.
Бетонщицы ее уже заприметили: —Эгей, Юльча! Смотри, вот и Юльча пришла помогать!
Старушка услышала, уставилась, куда ей надо было, улыбнулась и заверещала, будто в горле у нее рвался пергамент: — И Юльча пришла! И Юльча тут! — В самом деле, она точно утка. Утка, пожалуй, тоже могла бы так
1 Город в Средней Словакии, далее упоминаются города и районы Западной Словакии.
верещать.—Сами управляйтесь! Юльча пришла пропавшего цыпленка съесть!
Она доплелась к женщинам, оглядела их, потом окунула копчик палки в раствор и сказала: — Помешаю хоть малость! — Снова в горле разорвался кусок пергамента, отозвалось и несколько нестройных, однако нежнейших дудочек сиринги 1.—Так. А теперь берегитесь, хочу пропавшего цыпленка съесть.
— Вот и помогла! Гляньте-ка! — Женщины хвалят ее.— Помогла как-никак!
— Юльча, осторожней! Тут всюду известка. Как бы тебе не оступиться, не упасть.
— Как, как? — трещит пергамент.
— Осторожней, не упади.
— Ли упаду, так подымете,— смеется, она беззубым ртом, но пергамента в нем не видать, должно быть, он в самом горле, там и сиринга, может, и расшатанная прялка и еще что-то: маленькая горошина, которая весело пляшет.— А то и отнесете меня. Старые бабки любя г, когда их носят.
— Ох и хитра! — смеются женщины. Одна подходит к Юльче и отводит ее к груде теса.-—Иди сюда! А то еще толкнут тебя, чего доброго. Тут можно и прислониться и присесть можно. А то раскажи нам что-нибудь или спой, по крайней мере время быстрее пройдет.
— Время, оно и так пройдет,— улыбается Юльча,-— Мое уж прошло. Даже петь не пришлось. Оно, может, и обогнало меня.
— И впрямь! А сколько тебе годков?
— Шесть,— отвечает она не задумываясь.
— Шесть? Слышите? Шесть, говорит! Как это шесть? Может, сто шесть?
Юльча качает головой:
— Нет-нет! Столько мне было. Годами я протаптываю дорожку назад. Помаленьку начинаю молодеть. Иначе меня не пустят па небо. Кому я там, старушенция, нужна буду?
— Ты говоришь? Ведь на небе будем все одинаковы.
1 Музыкальный инструмент, состоящий из множества дудочек различной величины.
— Одинаковы? — Прялка стала слегка пошаливать; горошина где-то застряла или увязла.— Утешайтесь! Думаете, господь бог раздаст нам всем одинаковые чулки? Мать родная там меня не признает. Даже не подойдет ко мне — застыдится, что дочка старше и безобразней ее.
— Надо же! Ничего не боится!
— А чего бояться иль кого? Лишь бы пустили на небо! Там мне все подивятся. Вот и я, небесный отец! Сделал ты меня старушенцией, вот и получай такую! Увидите, как я буду перед ним вертеться. К самому тропу протиснусь и усядусь промеж самых молоденьких.
— Не болтай! Господь тебя покарает.
— Как же! Меня-то покарает? А за что? За эти годочки? Так он сам раздавал их. Захоти он меня молодую, так и оставил бы меня молодой. Молодой-то и на земле мог оставить, молодой и па земле хорошо.—Прялка уже снова покойно поскрипывает, дудочки нежно наигрывают, пергамент похрустывает и потрескивает, а горошина весело прыгает, трык-так, в такт с пергаментом, словно по паркету, цук, цук, вы же слышите, тра-та-та, и еще похныкивает: трень-брень, горошина, трень-брень, тренькает ода, тра-ра-ра...— Думаете, я неба испугаюсь? Эхе! Кабы вы знали, бабоньки, кабы знали! Юль-ча уж давно небо оглядела!
Но кой-кому из женщин такие речи не по нутру.
— Не болтай вздор! — осаживают они ее.— Всякий вздор из тебя прет! Господь и без того порядком тебя наказал!
Иные и заступаются: — Не трожьте ее! У нее ведь ума что у ребенка! Юльча, спой что-нибудь. Лучше-ка спой нам.
Юльчу не надо долго упрашивать. Она прикрывает глаза, похоже, будто даже задремывает, по вскоре их опять открывает и начинает медленно покачивать головой. И вдруг у нее в горле отзывается блеющая козочка, голоску которой какой-нибудь благодушный и тоже, поди, беззубый габоист, что мастерит для своего инструмента мягоныше трости, придал особо нежный тон:
Я первая, не последняя на земле, Горько плачет солнышко, что темно во мне.
Выглянь, выглянь, солнышко, и не плачь так горько, Ох бы поскорее народилась зорька!
И вот из прялке уже сделался органчик, пожалуй, чуть расстроенный, но все равно органчик; пергамент и горошина теперь тихохонько дребезжат, издавая тремоло, а сиринга скликает певчих птиц, главное — колибри.
Пчелки в улье для тебе изготовили медку,
Из гусяток стали гуси, пусть пасутся на лужку.
Выглянь, выглянь, содпышко, и не плачь так, Ох бы поскорее народилась зорька!
Спою тебе песенку, поразвею, Серебряны дудочки в моем звонком горлышке.
Отрастишь ты попросишь кушать, А я дома дудочки буду тихо слушать.
Выглянь, выглянь, солнышко, не плачь так горько...
Вдруг Юльча умолкает. С минуту вглядывается, потом спрашивает: — А этот масляник что тут делает?
— Какой масляник?
— Вой тот.— Она тычет палочкой в адлатуса, что стоит, расставив ноги и прикрыв ладонью глаза, и смотрит на колокольню.--- Право слово, это он! Масляник! Оп хаживал сюда в Церовую масло продавать.
— Не болтай, Юльча... Это ведь... Как его? Адлатус. Адлатус он.
— Адлатус? Вот задам тебе, адлатус! — Она грозит ему палкой.— Он задолжал мне полкрейцора. Масляник! Поди сюда! Так как же с тем крейцером? Я те задам адлатчса! Как с тем полукрейцером?
— Не кричи, Юльча! Ты же не знаешь его. Крейцеры-то когда были? Ведь крейцеры давно не в ходу.
— Ну и что? Ему-то я скажу, небось знаю его! В свое время крейцеры были. Мне было лет семнадцать, а ему, поди, столько, сколько теперь, оп пришел, общупал меня всю. потом выхватил крейцер и бежать.
На удивление быстро она заковыляла к адлатусу, а приблизившись, подняла палку и стала колотить его по голове.
— Масляник! Масла!—крякала она, словно утка.— Масла, масла, масла! Отдай мой полукрейцер и крейцер либо подлей еще масла! Масла, масла! — Она все злее колошматила его. Людям пришлось подбежать и адлатуса выручить.
Ондро сказал брату: — Слышь, Имро, сдается мне, эта девка ж больно заглядывается на тебя.
— Которая? вон та?! Чернявая? Так это же Штефка! Ондро, тебе только кажется.
— Нет, братец, не кажется. Все время пялится на тебя. Не хочу тебя сбивать с панталыку, ио тут что-то кроется.
— Ничего не кроется. Она давно обручена. Да и мне осенью жениться.
— Честь тебе и слава, братец, честь и слава, по девка, согласись, хороша! Гляди-ка, опять на тебя уставилась!
— Ондро, тебе только кажется, только кажется. Ведь она обручена!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
К костелу, опираясь на тонкую палочку, бредет сгорбленная старушка. Издали походит она на утку: вытягивает шею, озирается пытливо по сторонам — хочет всех разглядеть.
Бетонщицы ее уже заприметили: —Эгей, Юльча! Смотри, вот и Юльча пришла помогать!
Старушка услышала, уставилась, куда ей надо было, улыбнулась и заверещала, будто в горле у нее рвался пергамент: — И Юльча пришла! И Юльча тут! — В самом деле, она точно утка. Утка, пожалуй, тоже могла бы так
1 Город в Средней Словакии, далее упоминаются города и районы Западной Словакии.
верещать.—Сами управляйтесь! Юльча пришла пропавшего цыпленка съесть!
Она доплелась к женщинам, оглядела их, потом окунула копчик палки в раствор и сказала: — Помешаю хоть малость! — Снова в горле разорвался кусок пергамента, отозвалось и несколько нестройных, однако нежнейших дудочек сиринги 1.—Так. А теперь берегитесь, хочу пропавшего цыпленка съесть.
— Вот и помогла! Гляньте-ка! — Женщины хвалят ее.— Помогла как-никак!
— Юльча, осторожней! Тут всюду известка. Как бы тебе не оступиться, не упасть.
— Как, как? — трещит пергамент.
— Осторожней, не упади.
— Ли упаду, так подымете,— смеется, она беззубым ртом, но пергамента в нем не видать, должно быть, он в самом горле, там и сиринга, может, и расшатанная прялка и еще что-то: маленькая горошина, которая весело пляшет.— А то и отнесете меня. Старые бабки любя г, когда их носят.
— Ох и хитра! — смеются женщины. Одна подходит к Юльче и отводит ее к груде теса.-—Иди сюда! А то еще толкнут тебя, чего доброго. Тут можно и прислониться и присесть можно. А то раскажи нам что-нибудь или спой, по крайней мере время быстрее пройдет.
— Время, оно и так пройдет,— улыбается Юльча,-— Мое уж прошло. Даже петь не пришлось. Оно, может, и обогнало меня.
— И впрямь! А сколько тебе годков?
— Шесть,— отвечает она не задумываясь.
— Шесть? Слышите? Шесть, говорит! Как это шесть? Может, сто шесть?
Юльча качает головой:
— Нет-нет! Столько мне было. Годами я протаптываю дорожку назад. Помаленьку начинаю молодеть. Иначе меня не пустят па небо. Кому я там, старушенция, нужна буду?
— Ты говоришь? Ведь на небе будем все одинаковы.
1 Музыкальный инструмент, состоящий из множества дудочек различной величины.
— Одинаковы? — Прялка стала слегка пошаливать; горошина где-то застряла или увязла.— Утешайтесь! Думаете, господь бог раздаст нам всем одинаковые чулки? Мать родная там меня не признает. Даже не подойдет ко мне — застыдится, что дочка старше и безобразней ее.
— Надо же! Ничего не боится!
— А чего бояться иль кого? Лишь бы пустили на небо! Там мне все подивятся. Вот и я, небесный отец! Сделал ты меня старушенцией, вот и получай такую! Увидите, как я буду перед ним вертеться. К самому тропу протиснусь и усядусь промеж самых молоденьких.
— Не болтай! Господь тебя покарает.
— Как же! Меня-то покарает? А за что? За эти годочки? Так он сам раздавал их. Захоти он меня молодую, так и оставил бы меня молодой. Молодой-то и на земле мог оставить, молодой и па земле хорошо.—Прялка уже снова покойно поскрипывает, дудочки нежно наигрывают, пергамент похрустывает и потрескивает, а горошина весело прыгает, трык-так, в такт с пергаментом, словно по паркету, цук, цук, вы же слышите, тра-та-та, и еще похныкивает: трень-брень, горошина, трень-брень, тренькает ода, тра-ра-ра...— Думаете, я неба испугаюсь? Эхе! Кабы вы знали, бабоньки, кабы знали! Юль-ча уж давно небо оглядела!
Но кой-кому из женщин такие речи не по нутру.
— Не болтай вздор! — осаживают они ее.— Всякий вздор из тебя прет! Господь и без того порядком тебя наказал!
Иные и заступаются: — Не трожьте ее! У нее ведь ума что у ребенка! Юльча, спой что-нибудь. Лучше-ка спой нам.
Юльчу не надо долго упрашивать. Она прикрывает глаза, похоже, будто даже задремывает, по вскоре их опять открывает и начинает медленно покачивать головой. И вдруг у нее в горле отзывается блеющая козочка, голоску которой какой-нибудь благодушный и тоже, поди, беззубый габоист, что мастерит для своего инструмента мягоныше трости, придал особо нежный тон:
Я первая, не последняя на земле, Горько плачет солнышко, что темно во мне.
Выглянь, выглянь, солнышко, и не плачь так горько, Ох бы поскорее народилась зорька!
И вот из прялке уже сделался органчик, пожалуй, чуть расстроенный, но все равно органчик; пергамент и горошина теперь тихохонько дребезжат, издавая тремоло, а сиринга скликает певчих птиц, главное — колибри.
Пчелки в улье для тебе изготовили медку,
Из гусяток стали гуси, пусть пасутся на лужку.
Выглянь, выглянь, содпышко, и не плачь так, Ох бы поскорее народилась зорька!
Спою тебе песенку, поразвею, Серебряны дудочки в моем звонком горлышке.
Отрастишь ты попросишь кушать, А я дома дудочки буду тихо слушать.
Выглянь, выглянь, солнышко, не плачь так горько...
Вдруг Юльча умолкает. С минуту вглядывается, потом спрашивает: — А этот масляник что тут делает?
— Какой масляник?
— Вой тот.— Она тычет палочкой в адлатуса, что стоит, расставив ноги и прикрыв ладонью глаза, и смотрит на колокольню.--- Право слово, это он! Масляник! Оп хаживал сюда в Церовую масло продавать.
— Не болтай, Юльча... Это ведь... Как его? Адлатус. Адлатус он.
— Адлатус? Вот задам тебе, адлатус! — Она грозит ему палкой.— Он задолжал мне полкрейцора. Масляник! Поди сюда! Так как же с тем крейцером? Я те задам адлатчса! Как с тем полукрейцером?
— Не кричи, Юльча! Ты же не знаешь его. Крейцеры-то когда были? Ведь крейцеры давно не в ходу.
— Ну и что? Ему-то я скажу, небось знаю его! В свое время крейцеры были. Мне было лет семнадцать, а ему, поди, столько, сколько теперь, оп пришел, общупал меня всю. потом выхватил крейцер и бежать.
На удивление быстро она заковыляла к адлатусу, а приблизившись, подняла палку и стала колотить его по голове.
— Масляник! Масла!—крякала она, словно утка.— Масла, масла, масла! Отдай мой полукрейцер и крейцер либо подлей еще масла! Масла, масла! — Она все злее колошматила его. Людям пришлось подбежать и адлатуса выручить.
Ондро сказал брату: — Слышь, Имро, сдается мне, эта девка ж больно заглядывается на тебя.
— Которая? вон та?! Чернявая? Так это же Штефка! Ондро, тебе только кажется.
— Нет, братец, не кажется. Все время пялится на тебя. Не хочу тебя сбивать с панталыку, ио тут что-то кроется.
— Ничего не кроется. Она давно обручена. Да и мне осенью жениться.
— Честь тебе и слава, братец, честь и слава, по девка, согласись, хороша! Гляди-ка, опять на тебя уставилась!
— Ондро, тебе только кажется, только кажется. Ведь она обручена!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186