Сперва я слегка опасался, что мне придется вас сдерживать, ведь знаете, художники бывают всякие, у иных чересчур буйная фантазия. Так о некоторых говорят. А вы, как мне кажется, человек тонкий, весьма чувствуете оттенки.
Живописец выпрямился, состроил смешную гримасу и сказал:
— Ага!
— Я тоже люблю тонкость,— продолжал священник.— Сказать по правде, голубой мне правится. Может, даже
больше, чем вы думаете. До сих пор я никому об этом, да и некому было, но вам-то от души признаюсь:— мой любимый цвет видите,—улыбнулся живописец.
Священника это взбодрило, он дал ход своим мыслям; — Голубой, особенно если достаточно сочный, если он на самом деле голубой, а не синий, он выражает возвышенность. В там целый космос. Мир, он ведь голубой.
— Прекрасно! В самом деле, это вы прекрасно заметили,— похвалил его живописец.
Священник покраснел; Потерев руки, он продолжал: — Конечно, я не хотел этим сказать, что остальные цвета мне не по вкусу. Может, я кажусь немного смешным. Я не художник. В цвете не разбираюсь. Простите! Продолжайте! Продолжайте! Голубой! А дальше что?
— Голубой.
— Понятно. А к нему что? Надеюсь, вы не хотите сказать, что остальные цвета вам не нравятся?!
— Зачем же! Я люблю все цвета, по время or времени выбираю один и уже этот люблю больше других. Мне кажется, это вполне естественно, не правда ли?
Чудак! чудак! Священник окинул его недоверчивым взглядом.
— Ясно, вы немного насмешничаете надо мной,— сказал он. Потом дружелюбно улыбнулся живописцу и как бы даже шутливо подмигнул ему.— Ну мазните там еще что-нибудь! — сказал он благодушно.
И живописец скорчил веселую физиономию, но тут же покачал головой, давая понять, что не мазнет.
«Неужто он хочет оставить меня в дураках,— размышлял священник,— может, я ему не понравился? Но почему,? Что его во мне не устраивает? Ведь дурного слова не было сказано. Вот уж поистине чудак!» И вслух: — Конечно, в цвете вы знаете. Много слышал о вас похвального. По теперь шутки в сторону! Поговорим серьезно! Добавьте-ка еще что-нибудь!
— С превеликим удовольствием. Охотно всегда добавляю.— Его улыбка сменилась почти громким смехом.— По если добавлю, сразу же опять и убавлю. Хотите, добавлю чуть синего.
— Ну а потом? — спросил священник.
— Потом? — Живописец как бы с минуту раздумывал.— Если добавлю синего, придется и белого взять. Мне всюду один голубой видится.
«Господи, что за человек? Шутит? Не шутит? Вроде неглупый, да характер у пего и вправду ужасно чудной! А те двое, те-то двое, ей-богу, тоже чудаки, почему бы им не подойти ближе? Почему бы не примкнуть к разговору?»
— Послушайте, мастер! — звучало это будто: «Эй ты, братец!» — Давайте поговорим серьезно! Я не то чтобы против шуток, иной раз и сам не прочь пошутить, но сейчас, хотя бы пока мы как-то не столкуемся, надо бы поговорить по существу. Для шуток время найдется. После, кто знает, может, нам еще и доведется пошутить. Почему бы и нет? Но сейчас — вы, конечно, со мной согласитесь,— сейчас шутки в сторону! Голубой! А дальше? Что к нему?
— К голубому? А зачем? Зачем нам портить его? Ведь в нем все есть. Святой отец, вы же и сами изволили это заметить.
— С вами, мастер, просто невозможно разговаривать. Вы меня нарочно выводите из себя. Все время твердите одно и то же. Голубой, голубой! Господи, да ведь его там хоть отбавляй. Думаете, я не вижу?
— Да вы не смотрите поверх алтаря. Взгляните туда!
— Я и смотрю. Послушайте, а что там так сверкает?!
— Откуда мне знать? Может, вам примстилось. Ведь вам что-то попало в глаз. Бог знает, что вы сейчас видите! Может, вам кажется, там планета. Протрите глаза! Не станете же вы вдохновляться тем, что вам .запорошило глаза.
Священник покачал головой,—Странный вы человек! Неужто ничто вас не вдохновляет?
— Я сам себя вдохновляю. И земля — звезда, только она не сверкает. Или, может, сверкает? Я вдохновляю себя и при этом чертыхаюсь, ведь на земле, на этой загаженной планете, все больше дыму, смраду и пыли, но нам уже одной земли мало, подавай нам еще и другие, чтобы и те заполонить, задымить, засмордить. Зачем вам звезда? Разве вы не знаете, какого цвета смрад? Если вам нужна мишура, наймите себе любого мазилу, он вам в два дня здесь все размалюет!
«А»га, вот что из него полезло! Уж не выставить ли его отсюда?!» -— Мастер, отчего вы так разгневались? — «А те двое — кто же они такие?» Двое о чем-то шептались под ярами.
— Не взыщите, святой отец! — Это извинялся живописец.— По крайней мере видите, каково мое вдохновение! Временами и голубой перестает меня волновать.— Он недолго оглядывал стены. Запрокинул голову, осмотрел свод нефа, потом описал рукой полукружье и сказал: — Вон там радугу нарисую.
— Радугу! Радуга появилась лишь после потопа.
— Поначалу огонь, огонь,— заметил живописец шутливо,— а теперь потоп, потоп. Я могу изобразить радугу и без потопа. Потоп можете сами домыслить. А в один прекрасный день и радуга пойдет к черту, потому что человек до того поумнел, что в основном тратит время на то, чтобы вновь поглупеть.
Он подошел к стене, огладил ее рукой,—Поглядите! Еще сыровата. Придется с радугой повременить.
Священник обрадовался: «Хвала господу! Наконец-то отделаюсь от тебя. Тебе бы сочинять лучше, а не малевать!» И тут же испугался: «Нет, пусть лучше не сочиняет. Зря людям голову задурит».
— Только бы потом с росписью.— Священник вдруг озаботился.— Если осень будет сырая, придется с росписью обождать. Осень иной раз очень дождливая.
— Во видите!-— Художник вновь весело улыбнулся.— А минуту назад вам хотелось, чтобы я потоп изобразил!
И священник заставил себя улыбнуться. «Кабы не знать, что имеешь дело с художником, можно было бы не на шутку рассердиться. А в общем, зря, ведь это живописец. Его преследует голубой. Меня тоже, но не так, как его. Болван! Зачем столько помышляешь об этом? Все равно пригласим другого».
Когда они выходили из храма, к ним присоединились... известно, кто присоединился. О тех двоих мы больше ничего не узнаем.
2
Мы все говорим, говорим, часто, пожалуй, и о пустяках, которые бы преспокойно могли опустить, а об иных, более важных вещах упоминаем лишь вскользь, глядишь, кое-кому покажется, что мы нарочно их избегаем. Ей-ей, мне тоже так кажется.
Силы небесные, да мы и о свадьбе почти забыли! Где календарь? Поглядим в календаре, какое нынче число! Где же он? Куда подевался? Тьфу ты, пропасть, именно сейчас, когда он нужен как никогда, не могу его отыскать! Придется в сад заглянуть, по деревьям пошарить, да и вы оглядитесь! Ну как, видать что-нибудь? Есть еще что на деревьях? Кое-где еще что-то краснеет. Неужто яблоко? Дьявольщина какая-то, столько яблок уродилось, а теперь хоть шаром покати. Любителю побродить на лоне природы эдак и рассердиться недолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Живописец выпрямился, состроил смешную гримасу и сказал:
— Ага!
— Я тоже люблю тонкость,— продолжал священник.— Сказать по правде, голубой мне правится. Может, даже
больше, чем вы думаете. До сих пор я никому об этом, да и некому было, но вам-то от души признаюсь:— мой любимый цвет видите,—улыбнулся живописец.
Священника это взбодрило, он дал ход своим мыслям; — Голубой, особенно если достаточно сочный, если он на самом деле голубой, а не синий, он выражает возвышенность. В там целый космос. Мир, он ведь голубой.
— Прекрасно! В самом деле, это вы прекрасно заметили,— похвалил его живописец.
Священник покраснел; Потерев руки, он продолжал: — Конечно, я не хотел этим сказать, что остальные цвета мне не по вкусу. Может, я кажусь немного смешным. Я не художник. В цвете не разбираюсь. Простите! Продолжайте! Продолжайте! Голубой! А дальше что?
— Голубой.
— Понятно. А к нему что? Надеюсь, вы не хотите сказать, что остальные цвета вам не нравятся?!
— Зачем же! Я люблю все цвета, по время or времени выбираю один и уже этот люблю больше других. Мне кажется, это вполне естественно, не правда ли?
Чудак! чудак! Священник окинул его недоверчивым взглядом.
— Ясно, вы немного насмешничаете надо мной,— сказал он. Потом дружелюбно улыбнулся живописцу и как бы даже шутливо подмигнул ему.— Ну мазните там еще что-нибудь! — сказал он благодушно.
И живописец скорчил веселую физиономию, но тут же покачал головой, давая понять, что не мазнет.
«Неужто он хочет оставить меня в дураках,— размышлял священник,— может, я ему не понравился? Но почему,? Что его во мне не устраивает? Ведь дурного слова не было сказано. Вот уж поистине чудак!» И вслух: — Конечно, в цвете вы знаете. Много слышал о вас похвального. По теперь шутки в сторону! Поговорим серьезно! Добавьте-ка еще что-нибудь!
— С превеликим удовольствием. Охотно всегда добавляю.— Его улыбка сменилась почти громким смехом.— По если добавлю, сразу же опять и убавлю. Хотите, добавлю чуть синего.
— Ну а потом? — спросил священник.
— Потом? — Живописец как бы с минуту раздумывал.— Если добавлю синего, придется и белого взять. Мне всюду один голубой видится.
«Господи, что за человек? Шутит? Не шутит? Вроде неглупый, да характер у пего и вправду ужасно чудной! А те двое, те-то двое, ей-богу, тоже чудаки, почему бы им не подойти ближе? Почему бы не примкнуть к разговору?»
— Послушайте, мастер! — звучало это будто: «Эй ты, братец!» — Давайте поговорим серьезно! Я не то чтобы против шуток, иной раз и сам не прочь пошутить, но сейчас, хотя бы пока мы как-то не столкуемся, надо бы поговорить по существу. Для шуток время найдется. После, кто знает, может, нам еще и доведется пошутить. Почему бы и нет? Но сейчас — вы, конечно, со мной согласитесь,— сейчас шутки в сторону! Голубой! А дальше? Что к нему?
— К голубому? А зачем? Зачем нам портить его? Ведь в нем все есть. Святой отец, вы же и сами изволили это заметить.
— С вами, мастер, просто невозможно разговаривать. Вы меня нарочно выводите из себя. Все время твердите одно и то же. Голубой, голубой! Господи, да ведь его там хоть отбавляй. Думаете, я не вижу?
— Да вы не смотрите поверх алтаря. Взгляните туда!
— Я и смотрю. Послушайте, а что там так сверкает?!
— Откуда мне знать? Может, вам примстилось. Ведь вам что-то попало в глаз. Бог знает, что вы сейчас видите! Может, вам кажется, там планета. Протрите глаза! Не станете же вы вдохновляться тем, что вам .запорошило глаза.
Священник покачал головой,—Странный вы человек! Неужто ничто вас не вдохновляет?
— Я сам себя вдохновляю. И земля — звезда, только она не сверкает. Или, может, сверкает? Я вдохновляю себя и при этом чертыхаюсь, ведь на земле, на этой загаженной планете, все больше дыму, смраду и пыли, но нам уже одной земли мало, подавай нам еще и другие, чтобы и те заполонить, задымить, засмордить. Зачем вам звезда? Разве вы не знаете, какого цвета смрад? Если вам нужна мишура, наймите себе любого мазилу, он вам в два дня здесь все размалюет!
«А»га, вот что из него полезло! Уж не выставить ли его отсюда?!» -— Мастер, отчего вы так разгневались? — «А те двое — кто же они такие?» Двое о чем-то шептались под ярами.
— Не взыщите, святой отец! — Это извинялся живописец.— По крайней мере видите, каково мое вдохновение! Временами и голубой перестает меня волновать.— Он недолго оглядывал стены. Запрокинул голову, осмотрел свод нефа, потом описал рукой полукружье и сказал: — Вон там радугу нарисую.
— Радугу! Радуга появилась лишь после потопа.
— Поначалу огонь, огонь,— заметил живописец шутливо,— а теперь потоп, потоп. Я могу изобразить радугу и без потопа. Потоп можете сами домыслить. А в один прекрасный день и радуга пойдет к черту, потому что человек до того поумнел, что в основном тратит время на то, чтобы вновь поглупеть.
Он подошел к стене, огладил ее рукой,—Поглядите! Еще сыровата. Придется с радугой повременить.
Священник обрадовался: «Хвала господу! Наконец-то отделаюсь от тебя. Тебе бы сочинять лучше, а не малевать!» И тут же испугался: «Нет, пусть лучше не сочиняет. Зря людям голову задурит».
— Только бы потом с росписью.— Священник вдруг озаботился.— Если осень будет сырая, придется с росписью обождать. Осень иной раз очень дождливая.
— Во видите!-— Художник вновь весело улыбнулся.— А минуту назад вам хотелось, чтобы я потоп изобразил!
И священник заставил себя улыбнуться. «Кабы не знать, что имеешь дело с художником, можно было бы не на шутку рассердиться. А в общем, зря, ведь это живописец. Его преследует голубой. Меня тоже, но не так, как его. Болван! Зачем столько помышляешь об этом? Все равно пригласим другого».
Когда они выходили из храма, к ним присоединились... известно, кто присоединился. О тех двоих мы больше ничего не узнаем.
2
Мы все говорим, говорим, часто, пожалуй, и о пустяках, которые бы преспокойно могли опустить, а об иных, более важных вещах упоминаем лишь вскользь, глядишь, кое-кому покажется, что мы нарочно их избегаем. Ей-ей, мне тоже так кажется.
Силы небесные, да мы и о свадьбе почти забыли! Где календарь? Поглядим в календаре, какое нынче число! Где же он? Куда подевался? Тьфу ты, пропасть, именно сейчас, когда он нужен как никогда, не могу его отыскать! Придется в сад заглянуть, по деревьям пошарить, да и вы оглядитесь! Ну как, видать что-нибудь? Есть еще что на деревьях? Кое-где еще что-то краснеет. Неужто яблоко? Дьявольщина какая-то, столько яблок уродилось, а теперь хоть шаром покати. Любителю побродить на лоне природы эдак и рассердиться недолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186