Оба подхватили малярию. А кто не подхватил? Скажите, который солдат, если он действительно был солдатом и был в Тарнополе, под Стоходом, в Зборовской битве или еще где, в Сибири или на Пьяве, в Черногории
1 Кисуца — район Оравы.
или Иркутске, в Гориции или за Байкалом, в Триесте, в Пуле, в Венеции, в Градо или Биробиджане, даже, может, во Владивостоке или Маньчжурии, ну скажите, пожалуйста, который солдат или с первых же боев пленный, если еще многим раньше не потерял рук и ног, не стал от голода заикаться, не заработал язву желудка или куриную слепоту и даже не оглох, который солдат не подцепил малярию или какое другое свинство?
Обо всем забыто! Мы забываем! Особенно если вместо ранца снова находим обыкновенный топор, тесак, складной метр или простую мотыгу, лопату, грабли, заступ или только кирку, а где короб или, может, всего-навсего проволоку либо жесть, а то лишь кусок жести, и вот уже снова бредем: ходить тебе, дите, по свету, по свету!
О топоре и о жести они не забыли! Гульдан с Карчи-марчиком — наверняка нет. Однако у людей короткая память, и те, что любят потолковать, толкуют лишь о чем-то одном, о другом уже меньше, кой о чем неустанно, а кой о чем вообще никогда.
Зачем говорить? Быть может, вас и это уже утомляет. И меня. Меня утомляет, что я вас утомляю. Я знаю, почти каждому собственная мозоль кажется важнее, и ему неохота тревожиться о чужих мозолях, тем более о такой, что уже гниет или вовсе сгнила.
А впрочем, почему мы об этом говорим? Почему и Кар-чимарчика снова вспомнили?
Кто это, собственно, был? Где он жил? Как жил? Куда пошел и докуда дошел? Как умер?
Он здесь, он и в этой книжке! Ищите его!
Это был пехотинец! И свой долг он исполнил! Разве тот или иной солдат плох лишь потому, что погиб преждевременно? Разве плох солдат лишь потому, что погиб у самой границы? Пехотинец преждевременно не умирает.
Что, если перед смертью он отдал товарищу ножик? Или кусочек сахару? Что, если ради товарища он отказался от последней картофелины? А товарищ его, прежде чем съесть кусок сахару или картофелину, успел перемахнуть через границу и только позже, может, гораздо позже хлопнулся наземь, потому что тем временем уже кто-то другой, следующий, бежал с дарованным ножиком или дарованным сахаром, пообещав, возможно, товарищу взорвать мост, быть может тот мост, что сам строил, и, если пришлось, сумел так доблестно исполнить свой долг, что и сам взлетел на воздух... Должно быть, уйти не успел. Но все равно он выстроил новый мост. Он сам стал мостом, по которому затем пробежали другие. Хотя и немного иначе...
Если я поднимаю зернышко мака и кому-то дарю его, во мне по меньшей мере тысячи рук, помогающих мне простереть руку!
Вот так-то, кибицы! Да вы же кибицы! Литераторы! И не напускайте на себя столь умного вида! Поймите же наконец, что такое субординация. Литература принадлежит жизни, она часть жизни. Но и ей положено знать, что более важно.
Мне-то все ясно! А кто не знает часов, с тем бесполезно толковать о времени.
Ах, негодники! Мошенники! Прохиндеи!
Кто хочет измерить разум, тот должен разбираться в мерах. Не в .кукурузе! Не меру же кукурузы я имею в виду!
Мера потому и мера, что у нее свои измерители. А вот кое-кто прислушивается лишь к позывам собственного желудка. Ан нет, свободолюбцы!
Если нет бога, я должен быть богом или Эйнштейном. И человек велик, велик прежде всего тем, что сознает это, равно как и то, что такое ответственность. Обыкновенная ответственность. Если взвешиваешь кукурузу, то надо глядеть не только на мешок с кукурузой, но и на весы. Ведь так, брюхачи? Мера есть мера! Кто разбирается в мерах, того не проведешь, он умеет измерить и собственное брюхо, но при этом еще и поглядывает на брюха других, чтобы увериться, что его меры действительно правильны. Кто знает толк в мерах, чувствует себя свободным, понимает, что такое свобода и для чего существуют границы. Границы ведь для того, чтобы человек знал, куда он взошел, докуда дошел. Границы для того, чтобы человек не боялся свободы. Кто не разбирается в мерах, тот — куда бы ни взошел, чего бы ни достиг и до чего бы ни дотянулся — до конца не свободен, до конца не свободен...
Каков человек, таков и бог. Каково общество, таков и бог общества. Ну а нет бога, так и ладно, зачем его хватать за штаны? Иначе ведь и черта надо хватать за рога, чтоб не очень бодался...
То-то же!
Миль пардон! Выходит, нам так и не удалось избежать этого отступления. Н-да! Но по крайней мере мы немного его сократили. Diabolus in poetica1. Надеемся, критики нам простят! А впрочем...
Друзья, историю пишут люди! Разумеется! А кто пишет книги?! Ах, если бы историки нам вновь об этом напомнили! Кабы они нам почаще об этом напоминали!
Исторический факт — это торба, которую нужно наполнить!
Кто это сказал? Что-то не припомню. Но все равно, исторический факт — это торба, которую нужно наполнить, вот так-то! Однако нужно беречь, беречь торбу! И торбу, друзья!
А главное, нельзя забывать, что в войнах, в войнах приходится гибнуть и дуракам, и даже чаще всего дуракам. Сколько погибает хороших и честных людей! Но Кар-чимарчик не был дурак! Боже ты мой, сколько погибает хороших и честных людей!
Вот так-то!
Если я беру зернышко мака...
з
Мы, однако, собирались говорить о другом. А по ошибке снова чуточку отклонились. Прошу прощения, это я отклонился! Прости, дружище! Простите, друзья! Умей вы писать, вы бы не отклонились...
Но не беспокойтесь, у нас все уже наготове!
Как-то раз Гульдан с Карчимарчиком... Как-то раз Карчимарчик с Гульданом... Как-то раз мастер Гульдан и трое его сыновей... Как-то раз мастер Гульдан и Имро... Как-то раз Имро...
У Гульданов все в порядке. По крайней мере на вид. Время от времени у них и потехи хватает. Особенно тогда весело, когда мастер с Имро идут куда-нибудь подработать и там немножечко выпьют.
Как божился мастер, что он в жизни не пойдет на халтуру, как ненавидел халтурщиков, как презирал их. Но кронка есть кронка, она остается ею и у мастера в пальцах, бывает, он и радуется, что ему, а вместе с ним и Имро еще предлагают халтуру. И Имро выпивает. Не раз уже
1 Дьявол в поэзии (лат.).
приходил домой под хмельком. Есть у него и отговорка. Мол, ежели выпивает, у него перестает болеть голова, он не чувствует себя таким слабым и усталым.— Ох уж эта твоя усталость! — вздыхает обычно Вильма.— Главное, что у вас у обоих есть на что сваливать!
Друзей у Имро немного. Хотя в ладу он со всеми. Но дружит не со своими ровесниками. Ближе ему Ранинец, иной раз здхаживает он к нему в имение и, как прежде, так и теперь, заглядывает в дом Габчо, посидит у Марты, иногда поговорит с Доминко. И Доминко уже студент. Говорят, инженером будет. Имро узнал об этом от Марты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
1 Кисуца — район Оравы.
или Иркутске, в Гориции или за Байкалом, в Триесте, в Пуле, в Венеции, в Градо или Биробиджане, даже, может, во Владивостоке или Маньчжурии, ну скажите, пожалуйста, который солдат или с первых же боев пленный, если еще многим раньше не потерял рук и ног, не стал от голода заикаться, не заработал язву желудка или куриную слепоту и даже не оглох, который солдат не подцепил малярию или какое другое свинство?
Обо всем забыто! Мы забываем! Особенно если вместо ранца снова находим обыкновенный топор, тесак, складной метр или простую мотыгу, лопату, грабли, заступ или только кирку, а где короб или, может, всего-навсего проволоку либо жесть, а то лишь кусок жести, и вот уже снова бредем: ходить тебе, дите, по свету, по свету!
О топоре и о жести они не забыли! Гульдан с Карчи-марчиком — наверняка нет. Однако у людей короткая память, и те, что любят потолковать, толкуют лишь о чем-то одном, о другом уже меньше, кой о чем неустанно, а кой о чем вообще никогда.
Зачем говорить? Быть может, вас и это уже утомляет. И меня. Меня утомляет, что я вас утомляю. Я знаю, почти каждому собственная мозоль кажется важнее, и ему неохота тревожиться о чужих мозолях, тем более о такой, что уже гниет или вовсе сгнила.
А впрочем, почему мы об этом говорим? Почему и Кар-чимарчика снова вспомнили?
Кто это, собственно, был? Где он жил? Как жил? Куда пошел и докуда дошел? Как умер?
Он здесь, он и в этой книжке! Ищите его!
Это был пехотинец! И свой долг он исполнил! Разве тот или иной солдат плох лишь потому, что погиб преждевременно? Разве плох солдат лишь потому, что погиб у самой границы? Пехотинец преждевременно не умирает.
Что, если перед смертью он отдал товарищу ножик? Или кусочек сахару? Что, если ради товарища он отказался от последней картофелины? А товарищ его, прежде чем съесть кусок сахару или картофелину, успел перемахнуть через границу и только позже, может, гораздо позже хлопнулся наземь, потому что тем временем уже кто-то другой, следующий, бежал с дарованным ножиком или дарованным сахаром, пообещав, возможно, товарищу взорвать мост, быть может тот мост, что сам строил, и, если пришлось, сумел так доблестно исполнить свой долг, что и сам взлетел на воздух... Должно быть, уйти не успел. Но все равно он выстроил новый мост. Он сам стал мостом, по которому затем пробежали другие. Хотя и немного иначе...
Если я поднимаю зернышко мака и кому-то дарю его, во мне по меньшей мере тысячи рук, помогающих мне простереть руку!
Вот так-то, кибицы! Да вы же кибицы! Литераторы! И не напускайте на себя столь умного вида! Поймите же наконец, что такое субординация. Литература принадлежит жизни, она часть жизни. Но и ей положено знать, что более важно.
Мне-то все ясно! А кто не знает часов, с тем бесполезно толковать о времени.
Ах, негодники! Мошенники! Прохиндеи!
Кто хочет измерить разум, тот должен разбираться в мерах. Не в .кукурузе! Не меру же кукурузы я имею в виду!
Мера потому и мера, что у нее свои измерители. А вот кое-кто прислушивается лишь к позывам собственного желудка. Ан нет, свободолюбцы!
Если нет бога, я должен быть богом или Эйнштейном. И человек велик, велик прежде всего тем, что сознает это, равно как и то, что такое ответственность. Обыкновенная ответственность. Если взвешиваешь кукурузу, то надо глядеть не только на мешок с кукурузой, но и на весы. Ведь так, брюхачи? Мера есть мера! Кто разбирается в мерах, того не проведешь, он умеет измерить и собственное брюхо, но при этом еще и поглядывает на брюха других, чтобы увериться, что его меры действительно правильны. Кто знает толк в мерах, чувствует себя свободным, понимает, что такое свобода и для чего существуют границы. Границы ведь для того, чтобы человек знал, куда он взошел, докуда дошел. Границы для того, чтобы человек не боялся свободы. Кто не разбирается в мерах, тот — куда бы ни взошел, чего бы ни достиг и до чего бы ни дотянулся — до конца не свободен, до конца не свободен...
Каков человек, таков и бог. Каково общество, таков и бог общества. Ну а нет бога, так и ладно, зачем его хватать за штаны? Иначе ведь и черта надо хватать за рога, чтоб не очень бодался...
То-то же!
Миль пардон! Выходит, нам так и не удалось избежать этого отступления. Н-да! Но по крайней мере мы немного его сократили. Diabolus in poetica1. Надеемся, критики нам простят! А впрочем...
Друзья, историю пишут люди! Разумеется! А кто пишет книги?! Ах, если бы историки нам вновь об этом напомнили! Кабы они нам почаще об этом напоминали!
Исторический факт — это торба, которую нужно наполнить!
Кто это сказал? Что-то не припомню. Но все равно, исторический факт — это торба, которую нужно наполнить, вот так-то! Однако нужно беречь, беречь торбу! И торбу, друзья!
А главное, нельзя забывать, что в войнах, в войнах приходится гибнуть и дуракам, и даже чаще всего дуракам. Сколько погибает хороших и честных людей! Но Кар-чимарчик не был дурак! Боже ты мой, сколько погибает хороших и честных людей!
Вот так-то!
Если я беру зернышко мака...
з
Мы, однако, собирались говорить о другом. А по ошибке снова чуточку отклонились. Прошу прощения, это я отклонился! Прости, дружище! Простите, друзья! Умей вы писать, вы бы не отклонились...
Но не беспокойтесь, у нас все уже наготове!
Как-то раз Гульдан с Карчимарчиком... Как-то раз Карчимарчик с Гульданом... Как-то раз мастер Гульдан и трое его сыновей... Как-то раз мастер Гульдан и Имро... Как-то раз Имро...
У Гульданов все в порядке. По крайней мере на вид. Время от времени у них и потехи хватает. Особенно тогда весело, когда мастер с Имро идут куда-нибудь подработать и там немножечко выпьют.
Как божился мастер, что он в жизни не пойдет на халтуру, как ненавидел халтурщиков, как презирал их. Но кронка есть кронка, она остается ею и у мастера в пальцах, бывает, он и радуется, что ему, а вместе с ним и Имро еще предлагают халтуру. И Имро выпивает. Не раз уже
1 Дьявол в поэзии (лат.).
приходил домой под хмельком. Есть у него и отговорка. Мол, ежели выпивает, у него перестает болеть голова, он не чувствует себя таким слабым и усталым.— Ох уж эта твоя усталость! — вздыхает обычно Вильма.— Главное, что у вас у обоих есть на что сваливать!
Друзей у Имро немного. Хотя в ладу он со всеми. Но дружит не со своими ровесниками. Ближе ему Ранинец, иной раз здхаживает он к нему в имение и, как прежде, так и теперь, заглядывает в дом Габчо, посидит у Марты, иногда поговорит с Доминко. И Доминко уже студент. Говорят, инженером будет. Имро узнал об этом от Марты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186