А мастер на это: — Где-то, где-то он обязательно есть. Может, ему и хорошо там. А ваш Биденко,—поворачивается он ко мне,— хотя с ним дела и похуже, но он тоже может где-нибудь быть. Ей-богу, и такое возможно!
— Так оно и есть,— подтверждает Вильма.— Увидишь, Рудко, когда Имришко воротится, а может, еще и ваш Биденко — ведь и это возможно, все возможно, Руденко,— вот уж тогда настоящий праздник будет.
А я на это: — Хоть бы он уж пришел! Хоть бы один, хоть бы сперва один! Я ведь и вашему Имришко очень обрадуюсь!
2
А Вильма переживает еще больше, чем я. Я-то не все время переживаю, вернее, не всегда из-за Биденко и Имришко, бывает, я о них и не вспоминаю. Но Вильме в этом не признаюсь, хотя она и простила бы мне. Наверняка бы простила. А как потом вспомню про Имришко и Биденко, так опять расстраиваюсь, и даже очень. Иной раз, пожалуй, немного и притворяюсь, но это только ради нее, пусть знает, как я люблю Биденко, да и Имришко, и как я их жду. Ведь я и вправду жду, очень жду. А Имришко даже чаще вспоминаю. Хочу задобрить ее, но не потому, что мне это выгодно. Хотя и выгодно! Еще бы! Когда прихожу к Гульданам, Вильма всегда мне дает что-нибудь, и мастер меня иной раз чем-нибудь угощает, и я охотно беру. Иногда и немножко стесняюсь, а несколько раз даже взять не хотел, но коль угощают... Они всегда угощали и угощают. И я только потому стесняюсь, что они так угощают. А потом все же беру. Но сам ле прошу, никогда не прошу, ведь мне и так дают. Ну разве в таком случае мне не за что благодарить Вйльму? И Имришко, я же его в самом деле люблю, господи, так люблю! Когда он придет домой, наверняка и он мне что-нибудь принесет, обязательно принесет! А вот принесет ли он чего Вильме? Кто знает, может, и принесет. Увидим. Пожалуй, он и обо мне вспомнит. Он же знает меня, мы ведь соседи. Да если бы и не вспомнил обо мне, главное, что он не забудет о Вильме, и если не сейчас, так потом наверняка ей что-нибудь даст. А если даст Вильме, то это все равно что мне: Вильма со мной ведь всем делится, мне всегда что-нибудь перепадает.
Но даже от Вильмы не все достается задаром. Разве я только однажды бегал для нее в магазин? И овощи помогал ей выкапывать. А сколько раз посылала она меня к мастеру — поглядеть, не пьет ли он в корчме,— о том лучше и не говорить. Мне и не положено о том говорить. Чего доброго, прознает мастер об этом и сразу подумает, что я хожу на него ябедничать! Время от времени он, конечно, выпивает. Сколько раз я это видел! По когда Вильма посылала меня поглядеть на него, я хоть и шел, да всегда обдумывал, что бы ей сказать. Я не ябеда! Когда было нужно, я и утаивал кое-что, лишь бы все было в порядке,— иными словами, старался, чтоб оба были довольны. Так вот, пусть и дают, им есть за что!
Я знаю о них все. И о мастере, и о Вильме, и о ее маме, и о сестре Агнешке, и о Зузке. Штефана не очень хорошо знаю. Это Агнешкин муж. Видел я его только на Имриш-ковой свадьбе, но зато о нем знаю всякое, потому что Пильма чуточку болтлива и всегда мне обо всем рассказывает. И Штефана ждут. Каждый человек ждет. Каждый — кого-нибудь. Все только ждут и ждут. Штефана ждет Агнешка. Но со Штефаном все в порядке, он просто не может приехать. Я знаю почти все о нем, каждую спле-тенку, читал и некоторые Штефановы письма. Да хоть бы и не читал, достаточно, что Вильма их прочитала, она всякий раз от слова до слова мне их выбалтывает. Если бы хотел, и я мог бы их выболтать, потому что Вильма постоянно болтает — оттого я все знаю. Например, знаю, что Штефан делал в Главном жандармском управлении и что там произошло в августе. Ведь и это мне интересно. И я знаю почти все, и серьезные вещи, но и всякие пересуды, только я их не рассказываю. Если бы я их рассказал, потом, глядишь, уже ничего и не узнал бы. Я иногда люблю поговорить, но умею и молчать, поэтому узнаю все. А то могу иной слушок и вытянуть. Если и не добуду его сразу, а он занимает меня, то наверняка заполучу его позже из вторых, третьих или даже четвертых рук. Толки ходят из уст в уста, но случается, что и из рук в руки. Я, например, знаю, что Главное жандармское управление перешло на сторону повстанцев, что до этого был большой сбор, а после этого сбора сели все, кто там был, в машины, и Штефан сел, и повезли их неведомо куда. Потом Штефан был под Стречней, служил полевым жандармом, там крепко дрались, наверняка и он дрался, а то что бы жандарму делать в поле? Погибла там уйма народу, и Штефану потом негде было спрятаться, ходил он взад-вперед, покуда не приютил его евангелический священник в Святом Ан-толе, хотя Штефан и имеет зуб на евангелистов. Но этот священник, говорят, спас ему жизнь. Может быть, Штефан теперь уже не станет больше на евангелистов ершиться. Главное жандармское управление опять в Братиславе, и Штефан, как и его товарищи, опять держит сторону бра-тиславского правительства. Иначе якобы и быть не может, потому что он жандарм и должен поддерживать любое правительство, а значит, всех людей, потому что жандарм для того и существует, чтобы заботиться о порядке. Но Штефан и партизан должен поддерживать, конечно втихую, иначе это дорого бы ему обошлось. Штефан в самом деле на стороне любого. Он уже определился в районное жандармское управление в Крупине, а оттуда его послали в Тераны, на мотоцикле он теперь часто ездит в Жемберовице и в Крупину, а домой приехать не может, хотя это довольно странно — ведь на мотоцикле оттуда нетрудно и улизнуть. Никто бы и не заметил. Но у него хватает забот, он, дескать, малость побаивается, как бы его опять не перевели в Литаву, потому что оттуда уже нелегко будет выбраться. Он хотел бы опять служить в Главном братиславском управлении. И Агнешке постоянно в письмах наказывает, чтобы и она похлопотала об этом, сходила бы куда следует. «Борись, Агнешка,— так он ей пишет,— сделай все, что можешь, потому как с моей стороны ничего не получится, я не смею ни о чем помышлять, нам это заказано. И всюду говори, что ожидаем ребеночка. Попроси и пана надпоручика Кушиера, который служит в Главном управлении. Хочу отсюдова поскорей выбраться, сил моих нет тут торчать: Что с Бадликом, не знаешь? Что с ним сделали? Бели бы я мог быть с вами! Ведь у меня даже теплого белья нет, обуви нет, да мало ли у меня чего нет, но купить-то на что? Или прикажешь мне у тебя спрашивать, когда уже столько времени я тебе не посылал ничего? Похлопочи за меня! Вины-то ведь никакой на мне нет, разве по-другому я мог поступить? Разве другие жандармы смелее? Ведь и в эту Литаву хотели меня сунуть только потому, что оттуда все жандармы поубегали, слыхал я, однако ж, что они опять туда возвращаются...»
Все это письмо я знаю назубок. А не знал бы — можно пойти с Вильмой к Агнешке и там его прочитать. Сколько таких писем я уже читал! Только этого мало, надо и слушать, надо всегда слушать, что при таких письмах еще и говорят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186