— Нет, я с этим не согласен,— возражает причетник.— Разве позор какой лежит на нашей земле? Не надо было ему телят сотворить.
Крестьянин, что пожертвовал молодого бычка на костел, весь передернулся:
— Ишь как! Ты поосторожней! А то еще случаем на меня кто в пну свалит!
— Ну, ну, ну! — успокаивает их священник.— Однако не будем тут ссориться. Как станет совсем плохо, спрячемся в костеле, может, стороной все и пронесет!
Кто-то замечает: — А вон и корыто1 Смотрите! Люди, столпившись вокруг священника, указывают па мужика с корытом: — Паи священник, корыто!
— Ну и бежит! Ого, как бежит! Корыто, корыто, святой отец, корыто! Глядите, глядите, вот и корыто!
— Вижу, вижу, вижу!
— Ну и бежит!
— Вот это чешет!
— Ну п дует!
— Вот это ловко!
— Корыто что надо!
— Ну и чешет!
— А вы думали, он бегать не умеет! Он во как чешет!
— А почему бы ему не уметь?
— Еще как бегает!
— Еще как бегает. Скорый на ногу.
— Скорый на ногу, оттого так и бежит.
— Сколько раз уж так бегал. Сколько раз! Мы вместе!
— Они бегали!
— Здорово ты сегодня бежал! Ого, как бежал! Ну ты и разбежался, несся как угорелый!
— Молодец!
— Молодец!
— Стоящее корыто!
— Прыткий малый!
— Ей-ей, у тебя и впрямь корыто что надо! Нынче 1Ы здорово бежал, так бежал, что аж вспотел весь, ох и пришлось же тебе попотеть, а молодец, молодец! Корыто раздобыл, да и подналег здорово — сегодня ты молодец.
Мужик с корытом взбирается на леса. Вскоре он среди каменщиков, потный, запыхавшийся, едва не давится словами: — Вот оно... корыто! Можете... начинать!
Каменщики не двигаются. Мастер говорит: — Не можем мы начать.
Крестьянин таращит на них глаза: — Н-иовое!..--- Он показывает на корыто. — Вчера вечером у жены... оно на-на-на-набухло... Оно набухшее!
Каменщики гогочут:—Что нам до того, что было вчера? Нам полное корыто подавай. Нам надо знать, набухло ли оно как положено.
— Вам в-воды? — спрашивает мужик. Пот катится с него, он утирается обеими руками. — Сейчас принесу воды и... и... оно набухнет!
— К чему нам воды? Какая при воде работа? Надо, чтоб корыто и колода честь по чести набухли! — Мастер-каменщик встает.—Ребята, айда. Придется ставить костел без колоды!
Крестьянин пугается. Переводит взгляд с одного на другого. В/друг его осеняет: — А-а, понятно! — смеется он.— Вот когда дело пойдет! Набухнет оно, набухнет, стоит только сказать! Раз колода, то надо... смочить ее!
Десять минут спустя на лесах стоит корыто, полное вина, есть и закусить чем... Каменщики едят, пьют, пою г, никто их потревожить не смеет. По очереди наклоняясь к корыту, они вволю отхлебывают.
К обеду все в стельку, лежат словно колоды. Мастер с великим трудом подымается, пытается еще глотнуть из корыта, но только . обливает себя. Бормоча что-то нос, он изо всех сил толкает корыто и сбрасывает его вниз. Потом приваливается к остальным и вскоре начинает храпеть.
К пяти часам они просыпаются.—Вставайте, братцы! С колодой мы управились, теперь что упустили, должны наверстать!
Священник выглядывает из окна прихода: — Так вот, значит, что за колода! Нечестивцы! Устроили себе тут колода !
9
Работа продвигается. Церовчане глаз почти не смыкают. То бегут в поле, то копошатся в саду, а между тем нет да и завернут к костелу — там все еще нужна помощь.
Плотники уже подняли кровлю, теперь другая на очереди — полувальма над ризницей или, скорей, полувальмочка, ибо ризница -— всего лишь низенькая пристройка к стене возле алтарной части. Кровли друг друга не касаются: гребень полувальмы подходит как раз под сток главной двускатной кровли. Была бы ризница больше да стены повыше, допустим достигали бы высоты стен нефа, то можно было -бы говорить об угловой кровле, о кровле на два ската, в которой обе кровли прилегают друг к другу; стыкуются они в так называемом разжелобке, или ендове, и создают одно целое. Такое решение было б, конечно, занятным, Гульданы могли бы в разжелобке немного повозиться. Само собой, двускатных крыш у них за спиной не перечесть, по прежде дело касалось построек поменьше со средними подпорками, ну скажем деревенских домушек, которые, известно, разделены внутренними перегородками, ибо каждому хозяину хочется заглянуть и в горницу, и в кухню, даже в кладовую, в которой всегда найдется чем полакомиться (это ведомо и мышам, а потому не лишне поставить мышеловку). Иногда в доме появляются орехи — «сольбар» или «лайштайн», их надо упрятать в чулан, чтобы дети не съели. Имущий человек хочет, чтобы была и парадная, воскресная горница, в которой, стоит самая красивая мебель; хозяин, коли в воскресенье гость не наведается, моя^ет тут и кое-что почитать: «Посланца божьего сердца Иисусова», «Словака»', «Святое семейство», «Друга деток», «Католическую газе-, ту», «Сердце золотых часов», «Семь ступенек до неба», Нонпи и Маннп», «Школяра Кайя Маржика», «Ичко Шибал ьского», «Когда оживут руины» или о той графине, что влюбилась в графа, а потом, когда они поженились, то не смогли народить детей; здесь есть также «Сигнал», «Красоты Словакии», «Жертва тайны исповеди», «Александр и Александра», «Сердце Данко», «Кровь и песок», сказки «Тысяча и одна ночь», «Будкачик и Дубкачик», или та самая книжка, где написано: «море женкой моряку, корабль ему домом, далеко Ямайка, пойдем, будем знакомы!» Есть там и книжка, как Иисус Христос ходил со святым Петром по земле и святой Петр хотел Иисуса Христа околпачить, но у него ничего не вышло. Можно и стихи почитать. Например, вот Рильке. Уже само имя толкает к рифме: на шпильке! Проза есть проза, так и прет на человека. Читаете что-нибудь о топ самой графине, и вдруг вам примстится, что вы схватили ее за ляжку. Тогда лучше бросить читать или несколько страниц проскочить. Если наткнетесь на какое-нибудь сражение, тогда все возместится. Убиение, это уже не так опасно. Четыре раза кряду можете прочитать, как кому-то вспороли живот, и никто этим не возмутится, напротив, такое вспарывание живота можно даже объявить геройским поступком. Но хватать кого-то за ляжку, упаси бог! Запретить, и баста! Лучше писать о подвигах. Но мы-то хорошо знаем, какие мы писатели. О подвигах мы почти что не поминаем: болтаем, несем всякий вздор, и вдруг нате вам —- подвиг! А разделаемся с ним, снова болтаем, будто только и помышляем о том, как бы подвиг свести на нет. К дьяволу такое! Уж если я о чем напишу, то напишу как положено: обнажу штык (он должен быть наточен, не упомянуть об этом нельзя), изо всех сил размахнусь, и вот тебе, получай, пес вонючий, мерзопакостный, я тебе этот штык еще и в сердце вверну, чтоб ты сдох, чтоб кровь из тебя ручьем лила, свинья паршивая, надутая и захмелевшая от вражьей отравы, которая как дерьмо (выразить образно, но понятно) из тебя хлещет, я мать твою подлую (здесь надо точно указать национальность согласно тому, о каком враге идет речь), отца скурвившегося (опять же образно, но так, чтобы каждому было ясно, что отец врага во стократ более скурвившийся, чем наша, собственная, словацкая, самая раскурвииая курва), вот тебе, еще и еще, дьявол, сатана, вздумал деда моего и прадеда растоптать, ан теперь не растопчешь, пет, мой штык лва раза (lurch nnd durch1 тебя продырявил, так что на оляого врага стало меньше;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186