Господин ткнул куда-то вдаль волосатой ручищей в задравшемся холщовом рукаве.
– Вона она. Вона ведьма поехала.
– Где?
– Э!.. – он отмахнулся, потеряв интерес. Я заработала локтями, пытаясь пробраться поближе к уходящей процессии. В арьергарде ее тоже двигались пешие воины с копьями, наверное, стража.
Меня цапнули за рукав.
– Леста! Куда ты лезешь в самое пекло!
– Ратер, где принцесса?
– Проехала! Не лезь, затопчут же! Черт, еле нашел тебя.
Он был всклокоченный и раскрасневшийся. Приветственные крики катились вниз по улице. Толпа потихоньку двигалась следом за ними.
– Я хочу ее видеть! Пусти! Да пусти же!
– Мне надо на паром!
– Ну и иди на свой паром!
– Пойдем отсюда, Леста. Я отдам тебе кое-что.
– Что?
– Пойдем отсюда!
– Да пусти же ты! Они уходят!
Я рванулась изо всех сил и почувствовала, как затрещал рукав. Что-то кольнуло меня в самое сердце, и левая рука онемела. Я поднесла ее к глазам. Пояс с запястья исчез.
Свирельки не было.
Я ощупала рукав до самой подмышки. Я похлопала себя по бокам. Я оттянула манжет и заглянула внутрь рукава.
Как же так?.. Как это могло…
– Ратер! Где?!!
– Что?
– Где она?
– Что??
– Ты взял ее? Да? Ты ее взял? Что ты хотел мне отдать?!
Я схватила его за грудки и затрясла. Все внутри у меня просто обмирало. Лицо Кукушонка казалось то красным, то черным.
– Отдай! Слышишь, отдай! Сейчас же!!!
Он что-то говорил, пытаясь оторвать мои руки. Я лезла на него как кошка на дерево. Кажется, я завыла. Я не слышала собственных воплей.
Обруч глухоты вдруг лопнул, уши резанул женский визг:
– Ааааййй!! Украли, украли, украли!
В поле зрения метнулась чья-то рука, Ратера схватили сзади и спереди. Меня оттеснили и я увидела, как Кукушонок кричит и вырывается. Он лягнул кого-то ногой, началась драка. Меня отодвинули, потом толкнули, я свалилась на землю. Перед глазами замелькали сапоги.
Я скорчилась и закрыла голову руками. Под веками все было то красное, то черное.
Шум откатился куда-то в сторону, а я все лежала на земле.
Сажа сменяла пурпур.
И наоборот.
Потом я открыла глаза, но все вокруг виделось словно сквозь закопченое стекло. Все стало черным, бесцветным, седым. Надо мною склонялась пожилая женщина:
– Затоптали, дочка?..
Я помотала головой. Я боялась, что если начну говорить, меня стошнит.
– Вставай. Вставай, доченька. Ручки-ножки-то шевелятся, поди? Ну так вставай, не пугай добрых людей.
Она помогла мне подняться. Меня покачивало и, кажется, случилось что-то с головой. Земля то проваливалась вниз, то подскакивала к самым глазам.
– Ах ты, боже мой, перепачкалась-то как… Экая жалость, такое платье дорогое, доченька, экая жалость… Ну смотри, может, застирать еще можно, я тебе расскажу как это делается, старый, знаешь ли, способ, бабка моя так завсегда делала, у нее белье белее белого было. Ты послушай-то, нос не вороти, я ж говорю, верный способ! Собираешь, значит, мочу со всего дома, а лучше всего мужскую мочу, она завсегда самая едкая…
Я отстранила ее и побрела куда глаза глядят. А они у меня никуда не глядели. Все время закрыться норовили. Хотелось спать.
Думать не хотелось. Хотелось, чтобы все было по-прежнему. Свирелька в рукаве, моя маленькая золотая птичка, моя память, жизнь моя…
Итак.
Все пропало.
Оставим на крайний случай. Что еще?
Все пропало.
Прекрати! Что у нас? Ты ее потеряла? Выронила? Ее украли? Ясно, что это не Ратер, он хотел отдать мне кошелек, а свирель исчезла еще раньше.
Все равно, ее уже не вернуть. Она золотая. Она из золота, понимаешь? Ее продадут, спрячут, положат в сундук, увезут в другой город и вообще переплавят.
Значит, надо учиться существовать без нее. Признаться Амаргину. Пусть делает со мной, что хочет.
Ну да, отсыплет из закромов и отправит в город – живи, как заблагорассудится. Забудь про Ириса, забудь про мантикора, забудь про ту сторону . Навсегда.
Прощай.
Сама виновата.
Значит, буду жить, как когда-то жила. В позапрошлой жизни. До Каланды. Даже до Левкои. Просто жить, как все живут. Живут же люди просто так, верно? Землю пашут, детей рожают. Больных лечат – ты ведь кое-что помнишь, а, Леста Омела?
С Капова кургана скачет конь буланый… по дорогам, по лесам, по пустым местам…
(…Левкоя мрачно разглядывала мои драгоценные склянки, расставленные на столе. В благодарность за гостеприимство я решила поделиться с бабушкой.
– Красный сандал, камфара, очищенный терпентин. А это – змеиный яд, очень ценный ингредиент. У тебя есть маленький пузыречек? Я отолью.
– Постой-ка, малая. Не суетись. Сядь сюда.
Я плюхнулась на лавку. С чего это бабка брови насупила? Наверное, недоумевает, к чему мои подарки применить. Ну да, конечно, откуда знахарке деревенской знать о хитростях настоящей медицины? Это вам не зверобой-подорожник, это наука!
– У меня и готовые смеси есть. Бальзамы, тинктуры. Я расскажу, какая для чего.
– Из скиту сперла? – бабка кивнула на разноцветные флаконы, – Дорогие, небось?
– Дорогие. Не сперла, а… позаимствовала. Я ж не наживаться на них собираюсь, а для честного дела. И вообще, большую часть я сама составляла.
– Сперла, значит…
Бабка пошарила в переднике, добыла черную кривую трубку и засаленный кисет. Кисет был почти пустой, только на донышке оставалась горсть трухи.
– Ну не могла же я с пустыми руками в госпиталь заявиться, – я надулась, – В монастыре еще много осталось. Мы большую партию делали, и для себя, и для Лагота. От сестер не убудет.
– Какой такой госпиталь?
– В какой распределят, – я свирепо буравила взглядом склянки. – Приеду в Лагот, там у них при городской больнице госпиталь военный. Туда раненых свозят. Меня возьмут, я много чего умею. Так вот, чтоб не с пустыми руками…
– Ага, – кивнула Левкоя.
И замолчала.
– Туда сестра Агата поехала и еще дюжина сестер. Помощь от нашего монастыря. Лекаря на войне всегда нужны. И лекарства, и бинты, и умелые руки. У меня все это есть. А меня не взяли. Маленькая еще, говорят. А я, между прочим, при операции участвовала. При полостной. Мне раны шить позволяли. Я умею! Я за больными ходила. Как тяжелого ворочать – так большая, а как в мир ехать – так маленькая… Ничего не маленькая, мне пятнадцать уже. В пятнадцать замуж выдают. Я небрезгливая. И крови не боюсь. А они меня не взяли. Там, говорят, мужчин много. И смеются. Я мужчин тоже не боюсь. Что я их, не видала, что ли, мужчин этих? Такие же люди…
– Хм… – сказала Левкоя, набивая трубку.
– И вообще, не хочу я в монастыре век куковать. Чего там, в четырех стенах… Там молоденьких нет почти. Тетки да старухи. Они жизнь прожили, они это… сами к такому решению пришли – Господу служить. Им есть с чем сравнивать. А я чего видела? Книжки пыльные, храм да огород. И больничку нашу. И все.
Я вскинула глаза на Левкою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198