– Ждать, – сказала я. – Просто ждать.
(…– Тю, малая, ты че тут толчешься? Ясен день на дворе. – Левкоя, тяжело отдуваясь, грохнула на лавку свою корзину, полную грязной травы. – Одежу побросала. Сундук-то п о что своротила? Али с о бралась куда?
– Убираюсь, – буркнула я. – Пыли там…
Левкоя отставила клюку, села на лавку рядом с корзиной и принялась обмахиваться передником.
– Ф-фууу, взопрела… Старовата кума по колдобинам пятки тесать…
– Ноги подними.
Я полезла с мокрой тряпкой под стол.
– Девка, ты че? Козюлька в зад ужалила?
– Грязно тут.
– Тю… – бабка огляделась. – И впрямь, козюлька. Дуреха-то моя казанец почистила. И печку… ты гляди! А ну-ка, – она пихнула под стол ногой, – э! Внучка-белоручка. Вылазь, ск а зывай, что стря с лось?
– Все отлично, – пробухтела я. – Все замечательно. Блеску только маловато, навожу вот.
– Блеску ей маловато. Зубы не заговаривай, ага? Че, с королевной своей чернявой п о цапалась? Погнали тебя?
– Не погнали.
– Оно и видно. Вылазь, когда с тобой бабка родная балакает!
– Ну чего тебе?
Я вылезла на четвереньках, недовольно хмурясь.
– Сказывай давай. Че стряслось. И огонька мне принеси, дурилка соломенная.
Я бросила тряпку, вытерла рукавом нос и пошла искать огниво. Левкоя развязала к и сет – по горнице поплыл душистый запах чернослива. Отборный табак из Лараи, лучший, к а кой я могла найти в городе.
– Да все в порядке, – сказала я, сама тому не веря. – У Каланды дела, я не нанималась за ней хвостом ходить. Понадоблюсь – она за мной пришлет.
– У тя, девка, нос не дорос гордыньку таку показывать. Не нанималась она. Еще как нанималась. Да, видать, кончился твой наем. Где ты шаришься, чучелка, вона кресало, на припечке лежит, на тебя смотрит.
Это не гордынька. Не альтивес грандиосо. Не знаю, почему меня так парит. Боюсь, н а верное…
– Левкоя, – сказала я. – Ну что ты пристаешь? Я и впрямь показала себя не лучшим о б разом. Меня никто не ругал, никто не выгонял. Я просто ушла.
Бабка щелкала кремешком, сосредоточенно шевеля косматыми бровями.
– Пх-пх-пх… Фууу… Ага. – Крапчатые совиные глаза уставились на меня. – Значить, все еще хужее, чем я думала. Значить, тебе еще всыпать могут. Каких таких делов ты там н а чудила, чудилка?
Я закусила губу. Ну вот режь меня – не скажу. Еще чего. Может, мне это вообще пр и снилось.
– Молчишь, ага. – Бабка, щурясь от дыма, еще раз оглядела комнату. – Знатных, зн а чит, делов… – Слыхали? – обратилась она к образкам, что украшали красный угол, воткнутые в прошлогодний вересковый букет. – Малая-то моя… дуреха скудоумная… внученька шелк о вая… Че с ей делать? А то как потащат девку в застенок, как поломают ручки-ножки – не тв о ри, чуфонь немытая, непотребства… Знай, шавка, свою веревку…
Я отвернулась к окну.
– А не скрала ли ты там чего, девонька?
– Нет.
– Уже лучшее. Нагрубила кому, гонор показала?
– Нет.
– Куда не след нос сунула?
– Нет! Левкоя! – Я вскочила. – Отстань от меня! Отстань! Отстань!
– Ах-ах, вертопрах. А вот за тобой солдатики придут? А вот потащат тебя, кошку о б лезлую? А вот вывалят в смоле и перьях, да на кобылу хромую, да по всему городу… Хошь в смолу?
– Пусть. Левкоя, тебя они не тронут, со мной пусть делают, что хотят. Все. Я больше об этом говорить не желаю.
– Ремнем бы тебя, внученька. Да с оттяжечкой. Да чтоб света белого не взвидела.
Я подобрала скребок, подобрала тряпку, окунула в ведро с водой и опять полезла под стол.
Говорят – хуже нет чем ждать и догонять. Неправда. Ждать – хуже. Когда гонишься – хоть что-то делаешь. А тут сидишь сиднем, только душа мечется, покоя не знает. Ыыы! Ве р нет меня Каланда или нет? Может, и впрямь, солдат пришлет?
Книжка! «Верхель кувьэрто», «Облачный сад». Тайны, волшебство, гении… "Когда же означенное свершится, и зов твой явит пред очи твои гения твоего, что отныне будет сопр и сущ тебе в делах твоих и помыслах твоих"… Неужели из-за минутной слабости я этого л и шусь?
Я стиснула пылающее лицо мокрой грязной рукой. Сама виновата.
– Хорош сопеть, дурилка.
Бабкина нога в крепком смазанном сапоге пнула меня в бедро. Я молчала, с остерв е нением скобля пол.
– К вечере в Торну Ходь пойдем, слышь? Сперва в церкву, а потом до Луши Габор о вой, она Гетинку свою замуж выдает. Будем девку отчитывать, от порчи, от сглазу, от вреду, от дурного ветру.
– Гета замуж выходит? – удивилась я. – Вот новость! За кого?
– За Тавени Дрозда. Тю, белоручка, все прозевала со своей прынцессой. Такого парня прохлопала! Рукастый, не драчливый, башка на плечах… Старый Дрозд им дом на выселках откупил. А ведь поглядывал на тебя Тавен, поглядывал. Да ты ж у нас за журавлем гоняеш ь ся, синицы-то тебе не надобно, приблуде. Вот Гетинка тебя и обошла.
– Дай им Бог счастья.
Скры-скры – шаркал скребок. Пфффф – пыхала трубка. Левкоин пыльный сапог к а чался у меня перед носом.
– Кабы все обошлось! – вздохнула Левкоя. – Отдам я тебя замуж, с глаз долой, ага. Пусть твой мужик за тобой хлопочет, стара я уже чудеса твои терпеть.
– Не хочу замуж.
– А кто тебя спрашивает, дурилка? Села бабке на шею, еще и погоняет. Драли тебя м а ло.
– Меня вообще не драли.
– Оно и видно. Ниче, будет у тебя хозяин, он с тебя шкуру спустит, ага. Отдохнет ст а рая бабка. Тока кто тебя такую возьмет, недоделанную?
– Никто. У меня приданого нет.
– Найдется кое-что, малая. Бабка в заначку припрятала. За Гетинку меньше дают. Вот Рох-вдовец еще весной про тебя спрашивал…
– Рох – кобель!
– Кобель, ага. Зато хозяин справный.
– Не пойду за Роха. Я лучше сбегу.
– Бегала уже. Ронька мой тоже бегал, где теперь тот Ронька!
Я решительно вылезла из-под стола.
– А куда он бегал, Левкоя? Как та страна называлась? Ирия?
– Ирея. Ирея Черная. Это, милая, по ту сторону Кадакара, у идолов поганых, что о г ненному черту молятся.
– Там волшебники живут?
– Почем мне знать. Можа, волшебники, можа, нахлебники. Неучен наш бродяга оттеда приехал. Как был дурак, так и остался.
– Ирея, – повторила я. – Черная Ирея.
Если Райнара и ее книга мне больше не доступны, поеду в Ирею. Как отец. И стану волшебницей. Стану. Стану!
– Тю… – Левкоя ткнула в меня трубкой. – Глаза-то как замаслились. Вижу, дурь тебе в башку пришла.
– Не хочу замуж, хочу стать магичкой. Как отец.
– Да кто ж тебе сказал, что он мажик? Видали мажика! Он там, небось, только в кости жулить и научился.
– Ты не знаешь, где он, Левкоя. Может он уже великий волшебник.
– Э! Где этот великий волшебник? Что ж евонная мамка в земле ковыряется да бол я щих пользует, вместо чтоб на перине пуховой лежать? Что ж евонная женка в скиту сидит, белый свет ненавидит? А дочка ево н ная – в девках, а скоро уж в перестарках?
Я надулась. Может, отца давным-давно и в живых-то нет…
– Не дури, внуча, – Левкоя понизила голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198