Но для этого следовало прежде разгрызть самый твердый орешек — сопротивление возчиков, которые во что бы то ни стало желали распрягать: с какой стати им отвечать, коли лошади провалятся под лед? Только когда инженер взял всю ответственность и весь риск на себя, они согласились,— не без содействия, однако, некоего шуршащего аргумента, переданного в их жесткие ладони.
Накормили коней и тронулись; но прежде пришлось еще переспорить императорского советника, который опасался за целость турбины; дело чуть не кончилось ссорой, но советник умолк, едва инженер заявил, что если ему не будут ставить палки в колеса, он пустит турбину по меньшей мере на месяц, а то и на три месяца скорее,— это уж будет зависеть от силы и сроков разлива реки.
Уллик не уходил домой, пока не сгрузили турбину.
Это, правда, прошло не так гладко, как говорил Незмара: дорогу по льду пришлось выстелить досками; но к полуночи турбина лежала у подножия «Папирки».
Едва отзвучало последнее «Эй, раз!», как старый Незмара, почесывая в затылке, протянул к инженеру свободную ладонь:
— Осмелюсь, значит, попросить свое, пан инженер...
— Да, да, я бы и так не забыл,— инженер неторопливо вынул пять сотенных бумажек и положил их на протянутую ладонь, не удержавшись от замечания: — Ну, пан Вацлав, так легко вы еще не зарабатывали эдакую кучу денег!
— А сами-то, милостивый пан, еще легче заработали пять тысчонок! — весьма удачно парировал тот.
Только теперь императорский советник узнал, что способ доставки турбины по льду изобретен Незмарой, и ему ничего не оставалось, как тоже обратиться к своему кошельку.
— Это нам на пиво, ребята! — вскричал Незмара, размахивая двадцатикроновой бумажкой советника.— Пошли все, и пить будем до утра!
И «ребята», знакомые Незмары по строительным работам на «Папирке», дружно закричали ему славу.
Армии Фрей, отшельник под крышей «Папирки», разумеется, слышал грохот и гвалт внизу, длившийся с десяти до двенадцати ночи. Долго он не мог себе объяснить, что означают эти бегающие по потолку пятна света и тени и зачем при полной луне вообще нужно столько света, столько беготни с фонарями во всех направлениях?
У него, однако, были другие дела на его верхотуре, чтобы глазеть из окна. Тем более, что лежал он на жесткой кушетке в стиле Генриха IV, плотно укутавшись атласным одеялом, и не хотелось ему ступать на ковер, через который от плит пола проникал неприятнейший холод. На кровати же его (того же стиля) лежал гость, чье глубокое, здоровое дыхание свидетельствовало о крепком сне.
Но когда снаружи раздались хлопанье кнутов и пере шоп бубенцов на конской сбруе, Армии Фрей сел, желая увериться, что это не обман слуха: ведь здесь никогда не бывало не только лошадей и повозок — не было даже местечка для них. Правда, Армина тотчас шарила догадка, что лошади пришли по льду, и при нервом же «Эй, раз!» он, по этому проклятому кличу, который так часто слышал прошлой осенью, сразу понял, в чем дело, и это подтвердил страх, кольнувший его прямо в сердце.
Армии тихонько встал, сунул ноги в фетровые туфли, плотно завернулся в одеяло и голову накрыл теплой шапкой. Осторожно открыл он форточку большого окна и выглянул.
Луна ярко светила на колоссальный металлический цилиндр; поблескивали срезы на тех местах, на которых в дальнейшем смонтируют прочие части машины. Больше Армии ничего не увидел, но понял: вот он, его рок, железный, могучий, давящий, вот это чудище, турбина, перед которой он испытывает неопределенный, но безграничный ужас!
Позвоночник его пронзил отголосок сотрясения, которое он ощутил, когда первая баба ударила по свае, чтобы вбить ее в основание «Папирки».
«Эй, раз!» — раздалось снова, и последовал шум, с каким продвигают на пядь тяжелый железный груз по дереву; звякнула упавшая цепь, и Фрей быстро закрыл форточку.
Только не слышать, только как-нибудь оглушить себя, голову под подушку...
Подошел к кровати — вот оно лежит, его забвение, его оглушенность; голова глубоко ушла в подушку, высоко дышит грудь...
Армии вздрогнул от холода и перестал колебаться.
Едва он лег, вокруг его шеи обвилась полная рука, причем женщина, которой эта рука принадлежала, даже не проснулась Лишь на миг прервалось ее ровное дыхание.
Он последовал ее примеру, и женщина тихонько засмеялась во сне, продолжая спокойно спать. По всему этому Армии уразумел, что она не впервые спит не одна,— зато он перестал слышать то, что происходило снаружи.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ТУРБИНА ПУЩЕНА
1
Майская ночь на «Папирке»
Вена Незмара поднял правую ступню до уровня левого колена и всем весом, со всей резкостью бывшего штангиста ударил каблуком по цепи, и она распалась в том самом звене, на которое он и нацелился.
Еще бы. Не учить же его отпирать без ключа цепь, за которую привязана лодка. Тут, конечно, нужна сноровка, но главное дело — найти подходящий камень с острой гранью, чтобы подложить его под цепь, и потом уже пара пустяков разбить ее другим камнем, а не удастся с одного раза — к тому же такая процедура слишком заметна,— тогда Вена бьет каблуком.
Если бы его и заметил за этим занятием какой-нибудь стражник — что из того? Лодка-то отцова! Просто сегодня Вене ни к чему задержки да остановки в том деле, что он задумал.
«Куда мог подеваться старик?» — недоумевал он, ступая в лодку привычным длинным шагом опытного влтавского пирата. Отец наверняка в городе, раз привязал свою плоскодонку у частного причала Незмаров, настолько удаленном от «Папирки», что он никогда не оставил бы ее там на ночь. Дела же его в городе были такого характера, что он не мог проходить через фабричные ворота: там висел список работавших на «Па-пирке» и строгое запрещение входить посторонним. Приближалось время старому Незмаре приступать к обязанностям ночного сторожа, и если бы он вздумал выйти через эти ворота, ему могли задать весьма неприятный вопрос: «Куда собрался, Вацлав?» — или «пан Вацлав», смотря по тому, кто спрашивал бы. На какой вопрос старый Незмара, пожалуй, ни разу в жизни еще не отвечал по правде.
Видно, придется сегодня Вене заменять отца на сторожевом посту — чего он не делал уже целых полгода, с тех пор, как — да, да! — стал личным секретарем мистера Моура!
Но с тех же пор и вход ему на территорию «Папирки о был строго запрещен...
Йена па шел шест в обычном месте — в канализационной трубе и оттолкнулся от берега. Тогда он положил шест на дно и сам улегся — как был, в старом с ноем спортивном костюме,— закинул руки за голову.
Старик лопнет от ярости, когда вернется и не найдет лодки...
Но Вена, пустив плоскодонку по течению, предался совершенно иным мыслям; для того, чтобы исполнить обязанности ночного сторожа, было еще слишком светло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112